1928 год: ликвидировать ликвидаторов (СИ) - Ангелов Августин - Страница 36

— А для чего здесь грузовые машины? — поинтересовался Менжинский у Бокия.

— Так ведь у нашего Селезня много вещей, да еще и большой личный архив. И все это придется как-то перевозить, — объяснил Глеб.

Вячеслав хотел согласиться, но тут вмешался я, снова задвинув личность Менжинского в подсознание и проговорив:

— Нет, Глеб. Нельзя позволить Селезню забрать свой архив прямо сейчас. Более того, предлагаю этот архив конфисковать. Тогда Селезень сразу утратит большую часть своего организационного потенциала. Ведь в этом его архиве, наверняка, находятся все явки, пароли и шифры. Так что надо нам его самого перевезти без всякого архива, да и вещи его потом привезем, когда все перепроверим. Лишь самое необходимое пусть с собой возьмет, да еще и просмотреть все, что прихватит, нужно внимательно, вдруг, например, взрывчатку спрячет в чемодан? После ноябрьских событий от него можно ожидать чего угодно.

Бокий возразил:

— Но, Вяча, там в квартире вместе с объектом дежурят трое вооруженных телохранителей. И, мне кажется, что действовать нам придется не слишком жестко, если не хотим публичной огласки и громкого скандала. Боюсь, что в случае перестрелки скрыть уже ничего не получится. И тогда вся наша конспирация полетит к чертовой матери.

Тут я принял решение, сказав:

— А знаешь, что? Давай-ка я сам зайду к нему. В меня они стрелять вряд ли посмеют. Скорее, сильно удивятся моему появлению. А ты с твоими людьми зайдешь уже за мной следом и воспользуешься замешательством троцкистов.

— Это очень рискованный план. А ты не боишься, Вяча, что возьмут они тебя в заложники? — спросил Бокий.

На что я уверенно ответил:

— Они не посмеют.

В последний момент, прежде, чем постучаться в квартиру, я приказал Глебу оставаться пока вместе с его группой захвата внизу, на первом этаже, а подниматься либо через пятнадцать минут, либо раньше по моей команде, либо, если начнется стрельба. Электричество в подъезде было отключено заранее. Потому звонок не работал, и мне пришлось стучать. За дверью завозились, тень закрыла дверной глазок, и молодой голос спросил:

— Вы к кому?

— Я в гости к Льву Давидовичу, — проговорил я.

— Он плохо себя чувствует и никого не принимает, — сообщили из-за двери.

Я сказал:

— А вы передайте, что пришел председатель ОГПУ Менжинский и желает поговорить.

За дверью некоторое время слышались какие-то шорохи, шаги и негромкие голоса, но слов было не разобрать. Наконец, дверь открылась. На пороге стоял старший сын Троцкого Лев Седов, которому скоро должно было исполниться двадцать два года. Он взял фамилию матери, что, впрочем, не спасло его от исключения из комсомола и от отчисления из университета, как только начались гонения на Троцкого.

— Проходите, отец примет вас, — произнес молодой человек, лично проводив меня в кабинет.

В просторном коридоре большой наркомовской квартиры Белобородова я сразу заметил двух угрюмых плечистых парней с наплечными кобурами. Еще один похожий телохранитель стоял в кабинете рядом с Троцким. Сам Лев Давидович сидел в кресле спиной к окну, за письменным столом, заваленным бумагами. В комнате повсюду громоздились стопки каких-то папок, связанные веревками. А всю поверхность стен занимали полки с многочисленными книгами. Видимо, это и был тот самый архив, о котором говорил Бокий.

Сорокавосьмилетний Троцкий выглядел неважно. Седеющие волосы над залысинами и всклокоченная бороденка клинышком в сочетании с большими неподстриженными усами, покрасневшими глазами и отечными мешками под ними создавали впечатление, что он не то совсем не спал, не то перебрал вчера вечером алкоголь. Но, характерного запаха, вроде бы, не ощущалось. Впрочем, сотрудники Бокия, которые круглосуточно вели наружное наблюдение, докладывали, что ночью в квартиру приходило много людей, приезжали даже некоторые ответственные работники наркоматов. Вероятно, внутри почти до самого утра проводились какие-то совещания.

Когда я вошел, Троцкий протирал стекла пенсне большим носовым платком синего цвета, но тут же одел их на свой крупный нос и достаточно бодро проговорил, не поздоровавшись:

— С чем пожаловал, Вяча? Я так понимаю, что отключение телефона вместе с электричеством и перехват моих курьеров — это все твои фокусы?

Не отвечая на последний вопрос, я проговорил:

— Нам необходимо переговорить наедине. Или вы бы предпочли разговаривать с Ягодой?

Троцкий повернулся и жестом приказал своему телохранителю выйти, затем произнес:

— Что ж, Вяча, я слушаю. Хотя, при других обстоятельствах, послал бы тебя подальше после того, что ты там наболтал на съезде партии про меня и моих сторонников. Но, я понимаю, что ты тоже человек подневольный и боишься этого Кобу, как и многие, впрочем, его боятся. Потому и пришел ты ко мне. Хочешь опередить Ягоду и начать свою игру? Так ведь?

Проигнорировав провокацию, имевшую целью, по-видимому, перетащить председателя ОГПУ на сторону троцкистов, я сказал:

— Хочу сообщить, что принято решение о вашем переезде на дачу в Горки.

Троцкий выглядел озадаченным, он пробормотал:

— Я не собираюсь ни на какую дачу посередине зимы! Что все это значит?

Я сказал в характерной манере Менжинского, ответив вопросом на вопрос:

— А куда вы собираетесь, Лев Давидович? Может быть, в Алма-Ату? Или на юг тоже не хотите?

Троцкий удивленно уставился на меня поверх маленьких стеклышек пенсне. Он молчал, видимо, переваривая услышанное. На самом деле, решение об отправке в ссылку главного троцкиста было принято еще в конце декабря, хотя официально вопрос о высылке наиболее опасных оппозиционеров из Москвы Сталиным на Политбюро еще не поднимался. Генсек пока пытался действовать в этом вопросе опосредованно, руками руководства ОГПУ, поручив Менжинскому инициировать рассмотрение вопроса на Коллегии и оформить все постановлением Особого совещания, что Менжинский и провернул в самый канун Нового года. Но, конкретное место для ссылки тогда выбрано не было. И, прежде, чем идти на квартиру к Троцкому, в готовое постановление, конечно, был вписан Бокием адрес дачи в Горках. Я и предъявил Троцкому копию этой бумаги. Кроме того, что сам Троцкий должен быть сослан под надзор, в ней указывались и меры в отношении других главных оппозиционеров, которые обвинялись в попытке мятежа и в подготовке бегства за границу. И потому они тоже должны были отправиться в ссылки под надзором ОГПУ в разные уголки Советского Союза.

Вопреки моему опасению, Троцкий не стал комкать или рвать документ, а внимательно его прочитал. Потом проговорил:

— Судя по всему, Коба сильно испугался, что мы, верные ленинцы, сметем его власть и разожжем пожар мировой революции! Он же хочет строить социализм в отдельно взятой стране и с отдельно взятым диктатором, которым желает сделаться сам! И это постановление о ссылке, несомненно, принято по его указке!

Я не стал разубеждать Троцкого, проговорив:

— Да, это решение Сталина. И вы обязаны его выполнить.

— Еще чего! Я не собираюсь удовлетворять желания Кобы! Я никуда не поеду! — возмутился Троцкий.

— Обязаны поехать, Лев Давидович, иначе мне придется заставить вас силой, — сказал я, вытащив «Браунинг» из кармана пальто.

Он покосился на меня с опаской и нажал на тревожную кнопку. Вот только позабыл, что электричество отключено. Потому телохранители мгновенно в комнату не вбежали, а я успел зайти сзади, чтобы одной рукой заткнуть ему рот от возможного крика, а второй приставить к голове ствол. Он тут же попробовал впиться зубами в мою ладонь. Но я больно ткнул его в район виска дулом пистолета, прошептав в самое ухо:

— Резких движений делать не советую. Могу случайно выстрелить. Вы же знаете, что у меня болезнь спинного мозга. Рефлексы свои контролирую плохо. Мой палец может дернуться сам собой. И ваши мозги вылетят наружу. Оно вам надо?

Похоже, это произвело некоторое впечатление. Во всяком случае, он притих. А я озвучил требования: