1928 год: ликвидировать ликвидаторов (СИ) - Ангелов Августин - Страница 21

В тот раз Трилиссера поддержал и Ягода. Вместе они добились отмены экспедиции. И сейчас Бокий, по-видимому, не желал повторения подобного конфликта. Генриха Ягоду он побаивался. Потому, допив чай, Глеб спросил:

— А Генрих в курсе операции «Селезень»?

— Пока нет, — честно сказал Менжинский. Потом объяснил:

— Генрих про меня думает, что я слишком серьезно болен, и потому не особенно вмешиваюсь во все дела, которые он забрал под себя. Он считает, что уже управляет тут всем вместо меня. Но, это не так. Он забывает, что командую все-таки пока я. И именно я представляю ОГПУ в Центральном Комитете партии. Да, Ягода забрал в свои руки руководство всем секретно-оперативным управлением. А я долгое время ничего не делал против роста влияния Генриха. Но, теперь начну. И я не хочу посвящать Ягоду в наши планы. Я не до конца уверен в нем.

Глеб Бокий удивился:

— Что же случилось, Вяча? Еще совсем недавно, как я понимаю, ты полностью доверял ему.

Менжинский объяснил:

— Вскрылись некоторые факты о нем. Конкретизировать я пока не стану. Не люблю обвинять кого-либо без доказательств. Но, полное мое доверие к Генриху поколеблено. Потому и не хочу пока посвящать его в операцию «Селезень». В сущности, это вполне по правилам нашей конторы. Вспомни инструкции: ни один отдел не должен знать детали деятельности других отделов. Вот пусть Генрих и не знает.

Глеб Бокий возразил:

— Но, Ягода же все равно узнает. И тогда вопрос, почему он не был поставлен в известность, будет вынесен на заседание Коллегии. Получится новый скандал в нашем ведомстве.

Тут уже я сам твердо сказал, отодвинув личность Менжинского в сторонку:

— Наплевать! Я не желаю, чтобы кто-нибудь из окружения Ягоды предупредил Троцкого или его сторонников, либо еще как-то навредил. А Коллегия теперь состоится только в пятницу вечером, когда мы с тобой уже завершим все дело.

Бокий сказал прямо:

— Ягода затаит обиду, что столь важную операцию, санкционированную Сталиным, проводили без него. Я знаю, что Генрих очень не любит, если задевают его самолюбие. Он же, на самом деле, очень обидчивый человек. Вот, например, прошло уже столько времени с момента прошлого скандала с экспедицией в Шамбалу, а Ягода, также, как и Трилиссер, до сих пор общается со мной сквозь зубы. Едва здоровается. Показывает всем своим видом, что обиду затаил. А теперь и вовсе врага смертельного в его лице я могу нажить. Про Трилиссера и не говорю уже.

Глеб, похоже, колебался, не хотел нажить себе влиятельных врагов в конторе. А еще друг называется! И я собрался немного приоткрыть карты, сказав:

— Поверь мне, я не просто так все это затеял. Ягода пытается заменить меня собой, метит на мое место. Это уже всем очевидно. Даже тебе, как я вижу. Потому ты и боишься идти против него…

Глеб сверкнул глазами, перебив меня:

— Да, Генрих действительно рвется к власти, и он очень амбициозен. Только не обвиняй меня, пожалуйста, в трусости, Вяча! Я больше боюсь в этой ситуации за тебя, чем за себя. Я-то Ягоде, как раз, не слишком мешаю. А вот ты, в силу своей должности, способен мешать ему очень сильно. Однако, пока ты лоялен к нему, и он может использовать тебя совершенно спокойно, Генрих не причинит тебе вреда. Поскольку ты в этом лояльном состоянии ему очень удобен. За твоей спиной он может делать все, что пожелает, прикрываясь тобой вместо щита от более высокого начальства. Даже если ты начнешь артачиться потихоньку, Генрих все равно не станет совершать против тебя резких движений. Потому что удобства и выгоды, которые ты создаешь для него своим бездействием, все равно перевесят. Но, если ты попробуешь встать у него на дороге, то он сметет тебя. Ты только сейчас начинаешь понимать, насколько этот человек могущественный и опасный. А я все это про Генриха давно знаю. И давно я вижу, что ты противодействовать укреплению его влияния никак не собираешься…

Тут уже перебил я:

— А вот и не угадал, дружище! Я собираюсь противодействовать Генриху всеми силами! Говорю же тебе, что вскрыл новые факты про него. Осталось только собрать неопровержимые доказательства. Так что считай, что с сегодняшнего дня я встал на тропу аппаратной войны с Ягодой. А операция «Селезень», которую я сознательно решил проводить без его участия — это лишь первый пробный камень. И потому спрашиваю тебя прямо: на чьей стороне ты в этой войне будешь?

Глеб захлопал глазами, пробормотав:

— Ну, ты что же, Вяча, и мне уже не доверяешь? Я на твоей стороне, разумеется! Вот только боюсь, что на стороне Ягоды будут очень сильные союзники: Трилиссер и даже, скорее всего, сам Сталин. И мне не нравится ни тот, ни другой.

Я спросил:

— С Трилиссером мне понятно, что между вами черная кошка пробежала, а вот товарища Сталина ты с чего во враги записал?

Глеб ответил эмоционально:

— Меня Ленин в должности утвердил, а к Сталину я никакого отношения не имею! Не одобряю я его методы. Вижу я, Вяча, как он напролом к власти рвется. И мне кажется, что задумал он отстранить от управления страной всех, кто на самом деле революцию делали. Тех, кто всем сердцем верил в те самые идеалы, ради которых многие тысячи людей боролись, сражались и гибли. И сейчас главных из них, кто после смерти Ленина и Дзержинского, после всех интриг еще остался у рычагов управления и имеет влияние, Сталин хочет убрать, чтобы самостоятельно править всем! Он очень опасен, Вяча! Он хочет стать диктатором. А ты просто еще не понимаешь этого, потому что, наверное, даже и не задумывался о том, что происходит в последнее время внутри наших органов власти, какая беспощадная борьба идет. После того, как ты начал с подачи Сталина открыто выступать против оппозиции, я даже не хотел говорить с тобой на эту тему. Но сейчас ты меня вынудил высказаться. И запомни, Вяча, что на таких исполнительных людей, вроде нашего Генриха, или на слабохарактерных, вроде тебя, Сталин как раз и делает ставки. Ведь ему необходимы проводники собственной воли!

Бокий понял, что сболтнул лишнее, потупив взгляд. Он в тот момент считал, что уязвил Менжинского достаточно сильно. Но, поскольку на месте Вячеслава находился я, никакой обиды не последовало. И я только улыбнулся в усы, сказав ему:

— Ишь ты, как разоткровенничался, Глебушка! Теперь вижу, что ты по-прежнему мой настоящий друг и добра мне желаешь. Знаю я все, что происходит не хуже, чем ты. Может даже, побольше имею информации и лучшее представление о последствиях. Потому и начну противодействовать. Время пришло. Именно поэтому и стал я искать союзников. Рад, что ты выбрал мою сторону баррикад. Вот только резких движений пока делать нам нельзя, иначе подставиться можно по-глупому, не добившись никаких положительных изменений. Сперва все расклады понять нужно до конца, определиться, на кого можно рассчитывать в предстоящей борьбе. Только тогда в драку можно будет полезть по-настоящему. А пока с малого начнем. Провернем, для начала, операцию «Селезень» сами, без Ягоды и его ягодников.

Когда Бокий ушел, мне почему-то стало жалко себя. Впервые после подселения в тело Менжинского, я отчетливо осознал, что действительно умер. И что тот прежний мир двадцать первого века для меня исчез навсегда. Меня больше не было для дочери, для внука, для зятя. Для них я стал покойником, которого надо не только оплакивать, но и хоронить, что принесет им множество грустных хлопот и немалые денежные расходы. А какое наследство я им оставил? Дачный домик на небольшом участке, набитый старыми вещами? И это все, что я нажил за свою службу, потому что старался оставаться честным и не брать взяток даже тогда, когда многие другие, кого я раньше считал очень уважаемыми людьми верными профессиональному долгу, их стали брать. У меня и прозвище было такое на службе: Неподкупный.

В последние годы перед увольнением на пенсию коллеги считали меня юродивым дурачком и крутили пальцами у висков, глядя мне в след. Но, я остался честным служакой до самой отставки. И мне упрекнуть себя не в чем, не стыдно мне за свое прошлое перед самим собой. Правда из-за того, что не демонстрировал постоянного одобрения начальству, погоны подполковника на своих плечах я так и не увидел. А майорская пенсия получилась не слишком большой. Но на даче, годной для круглогодичного проживания, где уже имелось к тому времени все необходимое, существовать на эти деньги было вполне возможно.