Санитарная рубка - Щукин Михаил Николаевич - Страница 68

Сосновский запомнил, и с тех пор не забывал время от времени лягнуть областную милицию, особенно на больших совещаниях, а лягнуть было за что: за слабую борьбу с криминалом, за плохую работу с кадрами, за недостаточную раскрываемость преступлений и за то, что население деятельностью правоохранительных органов недовольно… Черкасов на эти выпады публично не отзывался, наоборот, признавал, что есть недостатки, и обещал их исправить. Скоро Астахов разузнал, что полковник-то, оказывается, не промах и давно уже вырыл себе запасную траншею на случай отставки: стал соучредителем местного банка «Лидер». Не явочным, конечно, порядком, по бумагам соучредителем числился какой-то дальний родственник, седьмая вода на киселе, но это нисколько не мешало полковнику надежно держать свою руку на пульсе «Лидера». Были у него и другие интересы, плотно завязанные с бывшей администрацией, а с новой он дружить не захотел, видно, рассчитывал, что власть скоро поменяется.

Сосновский, приняв решение избавиться от Черкасова, отдал Астахову указание собирать компромат: «Чем толще папка на него будет, тем мы быстрей его в отставку отправим». Астахов осторожно попытался возразить: «Он на меня и на тебя тоже свою папку заведет»; но Сосновский накричал на своего заместителя и приказал — собирай! Посмотрим еще, решил он, чья папка толще окажется.

И вот… Без звонка, без всякой договоренности, да еще в столь уединенном месте, о котором знали немногие, полковник явился с какой-то целью. С какой? Явно не с просьбой о разрешении попариться в бане.

— Здравия желаю, Борис Юльевич.

В ответ Сосновский молча протянул руку, и ладонь полностью утонула в широкой лапище Черкасова. Что и говорить, мощно, с избытком, наградила природа полковника, от него прямо-таки исходила немереная сила, казалось, что даже земля прогибается под его огромными туфлями сорок последнего размера. А густой рыже-огненный волос на крупной голове лишь подчеркивал эту силу.

— Я прошу прощения, что вот так явился. — Голос у Черкасова зычный, раскатистый, и когда таким командирским голосом даже извиняются, он все равно звучит как приказ. — Обстоятельства вынуждают. Но много времени я у вас не отниму. Вон в той машине сидит предприниматель Магомедов, у него племянник исчез. Ехал тихо-мирно по городу, машину подрезали, вытащили и увезли в неизвестном направлении. Мы теперь его ищем, но результата пока нет.

— А я здесь при чем? — перебил Сосновский. — Я розысками не занимаюсь.

— Да вы не сердитесь, Борис Юльевич, дослушайте. Нам известно, кто этого племянника из машины выдернул. И для какой цели — тоже известно. Да ладно. — Черкасов махнул ручищей. — Давайте, Борис Юльевич, в прятки играть не будем. Я знаю, и вы знаете, оба мы прекрасно все знаем. Зачем тень на плетень наводить. Магомедов скажет адрес, где нужные вам люди скрываются, а вы скажете, чтобы ему племянника вернули в целости и сохранности, желательно несильно помятого. Подумайте, Борис Юльевич, с замом своим посоветуйтесь, только недолго, времени-то у нас в обрез — выборы на носу.

Сосновский молчал. Астахов подтыкивал очки пальцем, в разговор не вмешивался. И оба они одновременно думали об одном: полковник полностью в курсе всей затеи с иконой, поэтому и приехал, чтобы сказать об этом в открытую. Не беспокойство же о племяннике Магомедова привело его сюда.

— Что вы хотите? — прямо спросил Сосновский, нарушив молчание.

Дружбы хочу, Борис Юльевич. — Черкасов широко, даже радостно, улыбнулся и стал похож на простецкого деревенского мужика, добродушного и незлобивого.

И тут, нарушив субординацию, вмешался Астахов, совершенно неожиданно:

— А давайте попаримся! Чего мы здесь на ногах разговариваем, составьте нам компанию.

— Да с удовольствием, — отозвался Черкасов. — Я вот только пару слов ему скажу…

Не торопясь, развалистым, шагом направился к иномарке, наклонившись, коротко что-то сказал Магомедову, и тот, полностью закрыв тонированное стекло, осторожно, по краешку площадки выехал на дорогу.

— Ты зачем позвал его? — сердито спросил Сосновский у Астахова.

— Подожди, не шуми. Ты что, не понимаешь, он же карты решил открыть, вот и посмотрим, какие у него карты…

Но карты свои Черкасов раскрывать не торопился. С азартом хлестал себя березовым веником, кричал банщику, чтобы тот поддал пару, нырял голышом в протоку и плавал, рассекая воду, короткими, быстрыми взмахами мускулистых рук. Жизнерадостный был человек и тешился в полное свое удовольствие. Сосновский с Астаховым в протоку не полезли. Завернулись в простыни, уселись в деревянные кресла, и банщик поставил перед ними на столик запотевшие кружки с холодным пивом. Прихлебывали, смотрели, как купается Черкасов, ждали, когда он вылезет из воды.

А тот не спешил. Бултыхался и лишь время от времени покрикивал:

— Лепота! У-ух, лепота!

Наконец, выбрался. Замотался в простыню, которую подал ему банщик, и стал похож в этой простыне на старинный и величественный памятник. Присел за столик, махом осушил кружку, оставив на губах пену, и, довольный, выдохнул:

— Благодарствую! Отвел душу. Родом-то я из деревни, баня у нас на берегу речки стояла, вот и приучился после веника в воду нырять — бодрит!

Словно не замечал Черкасов, что Сосновский с Астаховым ждут от него иных слов, и все рассказывал о своей деревне, какая рыба водится в речке и как много уток на окрестных озерах; а еще рассказывал, что мечтает он после выхода на пенсию поставить там домик с хорошей банькой и жить-поживать в свое удовольствие. Неожиданно осекся и хлопнул себя широкой ладонью по лбу:

— Прошу прощения! Как только скажу слово про деревню, так сразу словесный понос открывается. Не могу сдержаться. А я ведь, честно говоря, Борис Юльевич, давно хотел побеседовать с вами, по душам побеседовать. И спасибо огромное, что такую возможность предоставили.

— Я слушаю, — сухо отозвался Сосновский.

— Какое-то недопонимание между нами возникло. Надо бы его устранить — в общих интересах. И вам будет хорошо, и мне неплохо. Буду прямо говорить: у вас компромат на меня есть, а у меня — на вас. Неприятно, конечно, высказывать такое, но, как говорится, такова се ля ви. Я предлагаю для начала этими сведениями обменяться и благополучно о них забыть. На вас жалобы пишут, Борис Юльевич, серьезные жалобы, недавно даже донос появился. Прямо скажем — очень неприятный. Официальный ответ на этот донос тоже имеется и сказано в этом ответе, что изложенные факты сотрудниками Сибирского УВД были тщательно проверены и выяснилось, что они абсолютно не соответствуют действительности. Подчеркиваю — ни один факт не подтвердился. И все — чин по чину: на официальном бланке, печать стоит, осталось только мою подпись черкнуть.

— Похоже, что вы мне ультиматум предъявляете? — спросил Сосновский.

— Да ни в коем случае, Борис Юльевич! Боже упаси! Я же сказал — нам подружиться надо и устранить недоразумения. Опять же — для общей пользы. Посудите сами. Возникли у вас проблемы с этой иконой, сняли трубку и сказали: «Черкасов, реши быстренько». И Черкасов решит. И не надо вам всю гопоту Сибирска озадачивать. Они уже столько в этом деле накосячили, что мама не горюй. Я все ясно и открыто излагаю, Борис Юльевич. Ответный ход за вами. Спасибо большущее! Удовольствие получил — выше всяческих мечтаний.

Махом, словно ему команду «подъем!» крикнули, Черкасов подскочил со стула, и сразу — в раздевалку. Вышел оттуда в своем мешковатом костюме и в белой рубашке, вскинул руку, прощаясь, и, не подходя к столику, сразу направился к стоянке. Видимо, посчитал, что слова больше не нужны.

— Догони его, скажи, что в понедельник, в восемнадцать, пусть ко мне приходит. — Сосновский поднял кружку с пивом и со стуком поставил ее на прежнее место.

— Может…

— Сказал — догони! — И еще раз громко пристукнул дном кружки о столешницу.

Астахов, придерживая руками простынь, засеменил следом за Черкасовым.

В понедельник, выждав после восемнадцати часов еще десять минут, Астахов зашел в приемную и направился к двери, но Наталья вскочила из-за стола, будто ее в заднее место укололи, покраснела, затеребила руками воротник розовой кофточки и дрожащим голосом в несколько приемов выговорила: