Санитарная рубка - Щукин Михаил Николаевич - Страница 26

Караваев достал из вазы второе яблоко и принялся срезать с него кожуру. Астахов с Сосновским переглянулись, не совсем понимая, для чего был вызван юрист. Прояснилось скоро. На стол легла коротенькая расписка и значилось в ней, что Сосновскому Б. Ю. ТОО «Беркут» выдает на личные нужды беспроцентную ссуду, которая подлежит возврату. Но срок возврата указан не был.

— Да ты не ссы, подписывай. Это так, для проформы, на всякий случай, деньги все-таки. — Караваев, не переставая чистить яблоко, исподлобья взглянул на Сосновского.

И тот подписал.

В приемной миловидная секретарша выдала Сосновскому пухлый конверт, и они с Астаховым вышли из бывшего детского садика, слегка ошарашенные и странным приемом и деньгами. Сосновский морщился и даже сердито сплюнул себе под ноги. Астахов, в отличие от него, не морщился:

— Борис Юльевич, запомните — отбросов нет, есть кадры.

Позже он еще не раз повторял эту фразу, будто забивал один и тот же гвоздь, стараясь вколотить его до конца, по самую шляпку.

Дальше начались карусель и свистопляска: листовки, плакаты, митинги, дебаты, бывало, что к концу дня Сосновский уже не мог говорить — только сипел. Но старт был взят удачно, и финиш получился отличным — Борис Юльевич Сосновский стал депутатом Верховного Совета, а Сергей Сергеевич Астахов его помощником.

В свободную минуту они любили вспоминать о тех временах, но не всерьез, а только смешные случаи, и лишь тогда, когда оставались вдвоем, без свидетелей, потому что о многом, что их связывало, они вслух не говорили даже между собой.

Теперь в кабинет главы администрации Сибирской области Астахов приходил в отличном костюме от фирмы «Бош», в дорогих башмаках, в такой же дорогой и отглаженной рубашке, в модных очках с позолоченной оправой, но очки он по-прежнему подтыкивал большим пальцем, а полы дорогого костюма упрямо мялись на заднице, пышно оттопыренной, как у женщины.

— С днем рождения, Борис Юльевич, как говорится, многая и благая лета! Подарок не принес, подарок будет вечером, кстати сказать, не забыли? В восемнадцать ноль-ноль. Весь бомонд явится в полном сборе.

— Да помню я, садись, докладывай. Прояснилось там что или нет?

— Пока — нет, если честно — еще больше запуталось.

— Давай подробнее.

— Подробностей пока не имею, но думаю, что завтра они у меня будут.

— И далась тебе эта икона! Кто за язык тянул?! Может, как-то замять потихоньку, на тормозах спустить?

— Уже нельзя. Пиар-ход, вписан в план и утвержден. Поэтому ни замять, ни на тормозах спустить никак не получится.

Держи меня в курсе, чую, что нахлебаемся мы с этой затеей.

— Подождите, Борис Юльевич, еще не вечер.

— Смотри, стратег. Если что, для тебя ни вечера, ни утра не будет. Ну, и для меня, соответственно. Ладно, пошел я поздравления принимать.

Очередь жаждущих поздравить главу администрации Сибирской области с днем рождения напоминала по своей длине очередь в винный магазин недавнего времени: от дверей зала заседаний на втором этаже она по лестнице спускалась вниз, на первый этаж, и тянулась едва ли не до самого входа. Нагруженная цветами, красными папками с золотым тиснением, разноцветными коробками и пакетами с подарками, очередь вела себя чинно, строго и терпеливо, согласно ранее составленному списку, в котором каждой организации и каждому поздравителю отведено было свое определенное время. Заранее предупреждали: не затягивайте с речами, поздравительные адреса зачитывать не нужно — у Бориса Юльевича очень мало времени.

Сам именинник уже через час заскучал и притомился от одинаковых слов, одинаковых букетов, рукопожатий и заверений в преданности, которым он не верил, но вынужден был в ответ кивать головой, благодарить и улыбаться.

Еще через час он поманил пальцем Астахова и тихонько шепнул на ухо:

— Объявляй, чего хочешь и ври, как хочешь, но я через десять минут уйду.

— Сейчас Наталью Ивановну пришлю, — не растерялся Астахов. — Объявите, что важный звонок из Москвы.

Астахов исчез, а вскоре в дверях появилась Наталья. Походка быстрая, каблучки от торопливости дробь рассыпают, лицо тревожное, озабоченное, в руке лист бумаги. Подала его Сосновскому, а там крупными буквами: «Борис Юльевич, Вам звонила супруга, просила напомнить, что Вы должны еще заехать домой». А вот это уже не придумка, он позабыл про свое обещание, данное утром благоверной, — заехать домой и переодеться. Значит, так тому и быть. Кивнул Астахову, который уже снова был в зале, и, приняв озабоченный вид, объявил:

— Дорогие друзья, прошу меня великодушно простить, всем — огромное спасибо, но я вынужден вас покинуть. Очень срочное дело. Столица требует. Еще раз прошу — извините.

И торопливо, чтобы больше ничего не говорить и не объяснять, направился скорым шагом к боковой двери. Натальины каблучки бойко стучали за ним следом.

В кабинете скинул пиджак, попросил, чтобы Наталья принесла воды, сел в кресло и посмотрел на телефон с гербом. Телефон молчал. «Не царское это дело — губернатора с именинами поздравлять, усмехнулся Сосновский. — Ладно, переживем, негордые… Хотя могли бы и поздравить, хлопоты невеликие».

На столе лежали заботливо уложенные Натальей в прозрачную папку поздравительные телеграммы, одна из них, правительственная, от Администрации Президента. «Ну, вот, Борис Юльевич, чего волнуешься, не позабыли тебя в Первопрестольной, — поздравили, и будь доволен, дыши глубже и радостней». Дальше, телеграммы читать не стал, прекрасно зная, что в них написано — поздравляем, ценим, желаем и впредь…

От обилия услышанных и прочитанных сегодня слов Сосновский испытывал странное чувство: с одной стороны, как ни крути, было приятно, а с другой — не покидало ощущение общей фальши, впрочем, оно его не сильно беспокоило. Сдвинул папку с телеграммами на край стола и взял телефонную трубку:

— Наташа, машину, я домой. Если что срочное — к Астахову.

По дороге вспомнил утренний разговор со своим замом и выругался: «Стратег сраный, придумал головную боль, теперь будем расхлебывать! И чего там у него случилось?»

Сам Астахов в это время быстро разруливал ситуацию с поздравителями, указывая, куда складывать подарки, рассыпаясь в благодарностях от имени Бориса Юльевича и аккуратно выпроваживая тех, кто задерживался. Он торопился. Он тоже хотел знать доподлинно — что случилось? И знать хотел не на следующий день, как обещал Сосновскому, а именно сегодня, чтобы иметь возможность обдумать — что будет завтра докладывать.

Наконец-то очередь рассосалась. Астахов поднялся к себе в кабинет, и тут его настигли, один за другим, дуплетом, два звонка из Москвы: один из Администрации Президента, другой — из предвыборного штаба президента. После двух коротких разговоров, всего-то минут за десять, Астахов обильно вспотел. Хлебнул воды прямо из графина и вылетел из кабинета, не дожидаясь лифта, бегом, по лестнице, на выход. Сел в машину и коротко приказал водителю:

— На обкомовские дачи.

Водитель кивнул, включил скорость и позволил себе вольность:

— Вы же поправляете меня все время, Сергей Сергеевич, не обкомовские дачи, а дом приема администрации…

— Не умничай, крути баранку, сказал — на обкомовские дачи, вот и езжай. Дом приема, дом приема…

А сам в это время думал: «Как ни искореняй, а совок живее всех живых, в крови у нас сидит, и не выдавить его, похоже, до гробовой доски, хоть по капле выдавливай, хоть литрами выливай… Если даже у меня по старой привычке срывается, чего уж о массах говорить!» Настроение у Астахова было отвратительное. Он подтыкивал очки большим пальцем, оттопыривал нижнюю губу, как обиженный ребенок, и на ум ему, как всегда в такие минуты, приходило только одно-единственное слово, правда, в разных вариациях: «Б…ь, б…и, б…тво!» Он произносил его про себя с таким накалом и напором, будто кричал во все горло. Повторял и повторял, бессмысленно, тупо и чувствовал, что напряжение, сковывавшее его, понемногу отпускает. Словно отхаркался, выплюнул — и стало легче дышать.