Добыча хищника (СИ) - Ромова Елена Александровна - Страница 26

– Посмотрите внимательно, – и замерев у меня над ухом, он прошептал: – Чтобы поймать его, нам пришлось повозится.

Давид щелкнул мышкой, и на экран выскочило черное окошко. Я увидела, как в странно знакомое мне помещение втаскивают девушку. Она пытается вырываться, но ее бросают на пол. Следующий кадр оглушает меня, словно удар по голове: в полумраке показывается Константин. Он вынимает нож, присаживается перед незнакомкой на корточки и, схватив ее за руку, делает быстрый надрез у нее на запястье. Это все происходит механически, быстро и выверено – так, будто это и не Суров вовсе, а заведенный механизм, чудовищный алгоритм, робот.

Девушка скукоживается на полу. Я замечаю, как мерцает метка у нее на щеке.

Она пытается остановить кровь, ее рот искажается в страшном крике.

Давид демонстрирует мне запись без звука, но я будто слышу, как незнакомка просит о помощи, как бьется об пол, умоляет.

– Сейчас уже, – проговорил у меня над ухом Давид.

В момент, когда на записи появился Тайгет Касар, Галоян судорожно втянул носом воздух.

Из черного огня чужак будто вышагнул под слабый свет. Он ничуть не торопился – замер рядом с жертвой, возвышаясь над ней, словно монумент. На нем куртка с поднятым воротом, синие джинсы и кроссовки – он словно оказался здесь случайно.

Внутри у меня возникает смертельная воронка, я вся холодею.

Чужак преодолевает расстояние до жертвы с медлительностью человека, который пресыщен всеми удовольствиями на свете. Девушка забивается в самый угол и застывает, лишь ее грудная клетка ходит ходуном от надсадного дыхания.

Чужак присаживается перед ней на корточки, убирает волосы с ее лица, чтобы хорошенько рассмотреть свою новую хейэри. Он кажется терпеливым и ласковым – по крайней мере, я вижу, как он стирает слезы с ее щеки. Но в следующую секунду, он склоняется к ее лицу и проводит языком по ее губам. Она дергается так резко, что и во мне все вздрагивает. Спокойным движением Тайгет хватает ее за волосы и, поднимаясь, тащит за собой по полу. Ее ноги дергаются, она истошно кричит…

– Хватит! – подскочив на ноги, я постаралась выбраться из-за стола.

Сердце забило во мне так яростно, что я пошатнулась.

– Вы не видели еще самое интересное, – с усмешкой сказал Галоян. – Может, вы не понимаете, Элеонора, какую цель мы преследуем и чем жертвуем здесь каждый день? Думаете, нам не было жаль ее? Или жаль вас? Нет, вы не просто часть эксперимента, вы кусок мяса, если дело касается выживания целой расы!

Я с силой оттолкнула его, выбегая прочь из кабинета.

И каково же было мое удивление, когда я врезалась во что-то твердое и непоколебимое, словно стена.

– Эля?

Я подняла глаза, полные слез, – Суров.

***

Это часть моей жизни была самой неинтересной. Ее смело можно поставить на перемотку, потому что она наполнена лишь глупыми переживаниями. То, что происходило в моей душе, пожалуй, стоит, вообще, не брать в расчет. Контактер не должен быть пристрастен, тем более к объекту исследований.

Это что-то вроде Стокгольмского синдрома, сказал бы профессор Севастьянов. Мне же на ум шла иная догма: «Вместе с настоящим пониманием, позволяющим победить врага, приходит любовь к нему. Видимо, нельзя узнать кого-то, проникнуть в его желания и веру, не полюбив так, как он любит себя[1]». Мне казалось, я влюблена… Смешно, конечно, но влюблена так сильно, что боль от увиденного до сих пор выворачивает жилы в моем теле.

Я вспомнила глупую сцену в коридоре, когда дала деру, едва Суров попытался ухватить меня за рукав толстовки. Наверное, он не ожидал, что я буду настолько неблагодарной и отнесусь к нему с таким пренебрежением после нашей разлуки. Но все было гораздо хуже – я просто возненавидела его…

… их всех!

И теперь я сидела на корточках, прижавшись спиной к стене, обдумывая, кому я, вообще, могу доверять? Не бросят ли меня на съедение чужаку, если понадобится? Очень удобно прикрывать свои омерзительные поступки заботой обо всем человечестве.

Что сказал бы Суров, предъяви я ему то, что он сделал с той девушкой?

Стал ли он плохим человеком, пожертвовав незнакомкой ради блага миллионов людей? Стал ли?

Нужно ли сейчас думать об этом, сокрушаться о жестокости людей, страдать от непонимания того, за что именно я борюсь?

В мире еще много хорошего, черт возьми. В людях много хорошего.

Я вскинула голову, заметив, что надо мной возвышается Севастьянов.

– Дайте минутку, пожалуйста, – зажала я переносицу. – Мне просто нужно немного времени.

По-старчески кряхтя, он уселся рядом со мной.

– Знаете, о чем я подумал, Эля? – спросил он. – Когда чужак сказал, что он часть Халара, мы подумали, что он некое производное от этой материи. Но теперь я склонен думать, что он напрямую с ним связан. Получая эмоции от вас, он транслирует их дальше. Это, как уколоть руку – боль возникает только в руке, но мозг понимает это и запоминает. То есть, я подумал, что чужаки – это средства познания нашего мира. Они существуют для решения определенной задачи, но попутно собирают материал о нас. Эмоции и чувства – это тонкий мир, Эля. Они ощущают эмоции страха и злости как закономерность, иные чувства вводят их в ступор.

Я изумленно повернула голову, вглядываясь в профиль профессора.

Он расслабленно вытянул ноги и прижался затылком к стене.

– Впервые вы столкнулись с ним в ловушке, – продолжил он, – и он заинтересовался вами только по одной причине, вы испытывали к нему не только ненависть.

– Мне стало его жаль, – обронила я. – Он был похож на человека и… – улыбнулась: – он был дьявольски остроумен.

– А сейчас? Что вы к нему испытываете?

Я смутилась, но ответила честно:

– Влечение.

– И только?

Я стиснула зубы.

– И только.

– Чувствуя ваши эмоции, он познает не только вас, через них он познает весь наш мир вашими глазами. Я думаю, вы очень эмоциональны, а для него каждый новый оттенок ваших чувств – открытие. Скихр усиливает вашу связь. Эта метка словно трекер, который вешают на редких птиц, она передает ему все: ваше местоположение и состояние, вплоть до состава крови и температуры тела. Но она исполняет и другую функцию, подготавливает ваш организм к слиянию.

– Но он все еще хочет меня убить.

– Он говорит, что обладает выбором. Иными словами, даже имея связь с Халаром и будучи его частью, зная свою миссию, он может выбор изменить. Гм, – Севастьянов нахмурился, почесывая подбородок, – ирахор – это как свобода воли в христианстве. Нам сказали, что хорошо, а что плохо и предоставили право выбора. Свободная воля – это дар.

– Но как я – я? – могу убедить его, что люди достойны жизни?

– Уникальность одного индивидуума – это ключ к пониманию сути остальных. Если смотреть с точки зрения науки, то анализируя поведение одного субъекта, мы делаем вывод о всей популяции, – он улыбнулся, наблюдая за моим замешательством: – Я говорю о том, что вам достаточно убедить его именно в вашей ценности, Эля.

– Через раскрытие ему собственных чувств?

– Вот в чем дело, – Севастьянов снял очки и принялся протирать краем халата стекла, – он понимает вас иначе. Ему не доступны наши органы чувств. Даже запах или настроение он распознает по-другому. Его тело – это вроде приемника, настроенного именно на вас, Эля. Каждое ваше прикосновение дает ему вспышку удовольствия. Это как пробовать что-то кончиком языка. Поцелуи или секс – это полный обмен…

– Хорошо, я поняла! – запаниковала я, испугавшись, что, как биолог, Севастьянов выложит все в пугающе рациональных подробностях.

– Эля, вы делаете все очень правильно, – произнес он. – Ни в коей мере мы не имеем права ограничивать вас, потому что в противном случае вы утратите всю свою индивидуальность, – он положил свою шершавую руку поверх моей руки и ободряюще сжал: – А теперь идите и хорошенько выспитесь, я что-нибудь скажу от вашего имени Суханову.

Я злорадно усмехнулась – от моего имени пошлите его к черту. Еще раз.