Есть ли будущее у капитализма? - Калхун Крэйг - Страница 34

Петр Великий начал свою абсолютистскую реформу в России всего через пару поколений после капиталистического прорыва Запада. Неординарный «царь Питер» был именно из тех деятелей истории, которые возникают на стыке структурных возможностей новых эпох. Он выбрал себе лучших учителей — голландцев. Притягательную силу первой капиталистической гегемонии Нидерландов являют современный трехцветный флаг России и, в сущности, идеологически-декоративные каналы Санкт-Петербурга, появившиеся благодаря свирепой убежденности Петра в том, что в современной столице должны быть каналы, как в Амстердаме.

Аналогичные реформы предпринимались многими видными политиками того времени: маркизом Де Помбалом в Португалии, императором Иосифом в Австрии, и не забудем Александра Гамильтона в первые годы независимости США. Степень успеха реформаторов быстро убывает по мере удаления от западного центра миросистемы. Даже Испания в конце концов потеряла свои имперские владения и оказалась в прочной изоляции от европейских дел за грядой Пиренеев. Индия, Китай и Иран потерпели неудачу и попали в полу-, если не в полную колониальную зависимость.

К концу XVIII века с карты исчезла и гордая Речь Посполитая — либертарная республика польско-литовской шляхты, некогда крупнейшего по территории государства Европы. Прославленная кавалерия шляхтичей была обречена в новую эпоху, когда войны стали выигрывать куда более дорогостоящие рода войск — флот, регулярная пехота и артиллерия. Турки-османы, отдадим им должное, все же накопили силы для своей великой реформы — Танзимата первой половины XIX века. Однако Танзимат опоздал на целое столетие по сравнению с петровской Россией. Турки боролись упорно, но проигрывали русским войну за войной, из-за чего попали в долговую и политическую зависимость от англичан, потеряли начатки промышленности и в итоге так и не смогли избавиться от своей репутации «больного человека Европы». Хедив египетский Мухаммед Али-паша — албанец родом из Салоник и один из величайших османских реформаторов — в 1810–1840 годах предпринял создание современного флота, оружейных заводов и новой бюрократии по европейским образцам. Железные дороги появились в Египте раньше, чем в Швеции. В какой-то момент Мухаммед Али, казалось, приблизился к достижениям Петра Великого и едва не сместил самого турецкого султана. Но деспотический модернизатор Египта был остановлен англичанами, которые не желали возникновения на Ближнем Востоке региональной державы, способной контролировать пути в Индию.

Среди незападных государств только Японии в ходе Реставрации Мейдзи после 1868 года удалось стать серьезной силой в геополитике времен промышленного империализма. Неожиданная крайность этой пары исключений — петровской России в одном столетии и Японии эпохи Мейдзи в другом — подсказывает, вероятно, ключ к разгадке. Эти две культурно совершенно различные полупериферийные страны имели общим ярко выраженный идеологический дуализм. С одной стороны, это чувство суверенной гордости, сформировавшееся в результате длительного успешного существования национальной монархии. При этом обе монархии, российская и японская, не могли всерьез строить свою легитимность на имперской исконности, поскольку были явно вторичны по отношению к более древним империям в центрах локальных докапиталистических миросистем — Византии и Китая соответственно. С другой стороны, Россия и Япония накануне своих модернизационных рывков пережили опасные и унизительные столкновения с передовыми силами Запада. Подобные столкновения — Смутное время в России, прибытие американской эскадры коммодора Перри в Японию — дискредитировали традиционные институты, но, по счастью, оказались преходящими. И поэтому среди последовавшего замешательства и расколов в правящих классах России и Японии смогли выделиться и победить фракции государственных модернизаторов, способных силой навязать свои реформы остальному обществу. Дуалистическое «суверенно-второстепенное» восприятие своего места в мире выступало необходимым, но недостаточным условием. Конечно, не только Японии и России присущи подобные идеологические комплексы. Государствам, которым поставили геополитический шах, но пока не мат, требовалось изыскать институциональный потенциал и финансовые средства для срочного противодействия угрозе окончательного поражения и отката на периферию. География дала обеим странам передышку и ресурсы для контррывка. Относительная изолированность России и Японии от западных центров (в отличие от тех же Турции, Индии, Польши или Египта) физически затрудняла как внешнее военное давление, так и проникновение иностранных коммерческих организаций. Размеры собственных территорий и населения тем временем давали России и Японии возможность собрать внутренние силы и включиться в современную гонку вооружений. Колоссальные расходы на имперскую модернизацию несли главным образом крестьяне и прочие простолюдины, на чью долю выпали тяготы возросших налогов, поставок миллионов рекрутов для армий и рабочих рук на государственные стройки и мануфактуры.

Однако фактическое и даже юридическое порабощение низов общества не означало безусловной классовой победы аристократических верхов. Ресурсы и привилегии власти захватила модернизационная деспотическая монархия, которой для достижения своих амбициозных целей было мало принуждения одних лишь крестьян. Реформаторам-абсолютистам требовалось перехватить податные и политические привилегии у их прежних обладателей, местных знатных родов и кланов. Реформаторам требовалось также прямое подчинение религиозных иерархий и экспроприация монастырских хозяйств. Прежде чем приступить к своим модернизациям, правителям и России, и Японии предстояло провести, по сути, антифеодальные революции сверху. Выкорчевывались на самом деле не какие-то древнейшие традиции, а те самые институты новых пороховых монархий XVI–XVII веков, которые на заре Нового времени обеспечили преодоление средневековой раздробленности, вроде стрелецкого войска и приказной системы допетровской Руси или наследственных наместничеств-бакуфу в Японии времен сёгуната Токугава. Сопротивляющиеся элиты уничтожались, их позиции расформировывались, у старинных семейств фактически отбирали детей, нередко силой, и одновременно в численно возросший дворянский корпус производились тысячи новых выдвиженцев. Модернизация в данном случае означала вовсе не либерализацию, а повышение геополитического статуса и ресурсов изначально неевропейского государства до современного им уровня, задаваемого капиталистическим Западом. Государственнические рывки такого рода подразумевали не только закабаление крестьянства, но и организационную потребность собрать воедино, дисциплинировать, переобучить, идейно воодушевить и щедро вознаграждать за службу новые элиты преданных государству офицеров и чиновников.

Такая модель догоняющего развития опиралась прежде всего на централизацию и интенсификацию государственного принуждения. Государство здесь выступает разрушительным созидателем и шумпетеровским предпринимателем. Рынки в этой модели играют ограниченную и подчиненную роль, хотя в ходе реформ рынки также начинают расширяться и поощряться властями (впрочем, политически непоследовательно) в целях обеспечения государственных поставок, элитного потребления, для снабжения городов и промышленных зон. Капиталистическая логика прибыли остается социально чуждой правящим элитам такого рода государств. Буржуазная рациональность еще долго может отвергаться не в силу неких традиционных комплексов, а парадоксальным образом потому, что военная модернизация создает возможности для покорения новых земель. Завоевания приращивают податное население и природные ресурсы, консолидируют элиты совместно добытой военной славой. Неоклассическая экономическая теория постулирует англосаксонский конституционализм и частное предпринимательство как единственный путь к модернизации. Но реальное историческое многообразие стратегий построения государств Нового времени не вписывается в такой идеологически заданный канон. В континентальной части самой Европы государственнические модернизации проводят Австрийская империя, отчасти Испания, Франция и скандинавские монархии (по крайней мере до их окончательного вытеснения на обочину геополитики в начале XIX века) и, главный образчик, Пруссия/Германия. Исторический спектр стратегий государственного строительства в Европе Нового времени детально документировал Чарльз Тилли в своих уже классических работах. Стратегия государственного принуждения компенсировала сравнительный недостаток капиталистических ресурсов, стимулируя передовую промышленность и науку директивными методами. Неудивительно, что и японские, и российские модернизаторы в своем стремлении догнать Запад предпочитали имитировать германские образцы. Со времен Петра и Екатерины Российская империя импортировала значительное число не нашедших применения на родине немецких офицеров, бюрократов, фермеров и ремесленников для ускорения собственного развития. Вот какова была специфика гигантской геополитической платформы, неожиданно доставшейся большевикам в 1917 году.