Подземелье Иркаллы (СИ) - "Alexandra Catherine" - Страница 6

Лицо ее, собою являвшее одну сплошную рану, не могло выразить ни одного чувства, голова была покорно опущена, грудь ее часто вздымалась, приводя в взволнованное движение все ее обнаженное молодое и сильное тело.

Пока Акме боролась с тошнотою и с болью во всех членах, к ней тихо подошел коцитец.

Он, как и все представители его народности, был невысок, но широк и коренаст. Крепкое тело его покрывали набухшие жилы, и лишь лицо его, суровое, большеглазое и морщинистое, выдавало довольно преклонный возраст. Волосы его, длинные, с вплетенными в них то листьями, то пучками чужих волос, были грязны и седы. На шее висело ожерелье из огромных чёрных когтей неведомого зверя. Широкую грудь его покрывали мелкие рисунки, тщетно пытавшиеся скрыть множество шрамов и давно затянувшихся страшных ран.

Одна из мочек ушей его была оторвана, ушная раковина изуродована, а кожа на одной из рук сморщена и багрова, будто жарили ее на медленном огне. В ней держал он длинное блестящее подобие посоха, искривлённую толстую палку. Дюжина других коцитцев неподалеку в почтении склонила перед ним голову.

Всё внимание толпы жителей Коцита и Кура, собравшихся на великое празднество, было сосредоточено на Акме, Фае и мужчине с посохом, вероятно, шамане или колдуне. Вождь же молча, с интересом и с выжидающей зловещей улыбкою наблюдал, так и не поднявшись со своего трона.

Шаман подошёл к Акме так близко, что девушка почувствовала гнилой запах из его беззубого рта. Он безумно оглядел лицо её, принюхался к нему, к ее шее, растерзанной тунике, и вдруг отпрыгнул и зашипел, будто змея. Он что-то оскорблено воскликнул, схватил цепочку девушки, взглянул на кулон Атариатиса Рианора, сорвал с ее шеи, показав реликвию вождю и прокричав:

— Аштариат!

Вождь махнул рукою, и шаман обмазал кулон и цепочку в крови Акме, затем подошел к Фае, прижал кулон к лицу ее, что-то нашептывая. С кулоном в руках гневно воздел он руки к небу, долго и грозно что-то кричал, а коцитцы радостно и возбужденно вторили ему.

После шаман взял кинжал с длинным и широким клинком. Лязг его, тонкий и тихий, прорвал воздух в легкие жертвы, и Фая задышала чаще, но ни звука не слетело с губ её. Черное одеяние ее заколыхалось на ветру.

Шаман приподнял ей голову за подбородок, осторожно, почти нежно, и провел лезвием по ее шее столь легко, что Акме подумала, — он дразнит и жертву свою, и зрителей. Но рекою хлынула кровь, заливая грудь и живот Фаи.

Под аккомпанемент радостных криков и плач Акме Фая громко захрипела, слабо задёргалась и вскоре застыла. Так закончились мучения этой девушки. Один из коцитцев поджёг одеяние погибшей, и её охватило пламя.

Шаман, обагрив кулон Атариатиса Рианора еще и кровью умерщвленной пленницы, тем самым будто связав двух девушек, осужденных на смерть, выбросил его под ноги Фае.

Тотчас забыв о жертве, шаман взмахнул рукою, после чего из небольшой толпы узников схватили одного из мужчин и, отбивавшегося, вопящего срывающимся голосом, поволокли на вершину алтаря.

Коцитцы страшным хором выкрикивали лишь одно слово, потрясая кулаками, и Акме догадывалась, что оно означало. «Убить!»

Но сила не шла к ней. Вождь махнул рукою в ее сторону, и вокруг нее начали смыкаться несколько вооруженных коцитцев.

Страх, лютый и беспощадный, поглотил ее. Смерть стояла к ней вплотную и заглядывала ей в глаза, а Акме все более цепенела от ужаса, крови, близости кончины, воплей жертвы, которую сейчас мучили на алтаре.

Крики узника смешались с его же хрипами, но Акме не смогла бы увидеть, что делали с ним, даже если бы захотела.

Один из коцитцев вынул нож, куда более длинный и тонкий, чем нож шамана. Народ вторил его увещеваниям и потрясал кулаками в сторону девушки.

Коцитец сжал голову Акме ладонями и прижал к столбу. Другой надавил острие ножа к виску девушки и повел его вниз по щеке.

В крике ее отразилась вся глубина отчаяния, ужаса, горя, гнева и боли. Она не могла пошевелиться, первые капли крови капали на грудь, а мучители уродовали ее, как и тех несчастных женщин, что оставили они в пещере.

Но тут низкий раскатистый глухой полустон раздался за спиною. Девушка, оглушенная ужасом, повернула голову, и ноги подкосились. Закованный в цепи, удерживаемый пятью крепкими коцитцами, неуклюже переваливаясь и сурово постанывая, к ней шел огромный бурый медведь.

Мысли о храбрости и стыдливость за страх свой тотчас были забыты, ибо ужас перед столь жуткой казнью и вовсе помутил рассудок ее.

«Боже Правый! — подумала та, слабо всхлипнув. — За что же?»

Акме, одинокая, избитая, с поднятыми руками, плотно привязанными ногами, обдуваемая радостным смехом вооружившейся копьями коцитской толпой, была открыта всем ветрам. От кляпа ее освободили, чтобы восторженная толпа, издающая нечеловеческие звуки, могла сполна насладиться криками боли умирающей.

Беспомощность нашла девушку и набросилась на нее ураганом. Из головы повылетали все мысли. Перед глазами стоял лишь этот могучий и раздраженный зверь.

Но вдруг все изменилось.

Память её внезапно обратилась к брату, к Кибельмиде, где теперь пышно цвели сады, поля покрывались ромашками да одуванчиками, где теперь косили траву, распространяя дивные по сладости запахи, детвора собирала землянику и грибы, смеясь и лакомясь. Дядя трудился в поте лица, ставил больных на ноги, и являлся счастливейшим из смертных, ибо Господь даровал ему работу, которую он любил, и племянников, которых любил еще больше.

Орн сверкал заснеженными вершинами на солнце. В ущелье мягко серебрилась быстроногая река Орникс. В озере за церковью Святого Иоанна купались студенты, жуя ранние яблоки и грызя орехи. Неподалеку стоял многовековой лохматый дуб, под которым кто-то когда-то впервые в жизни признался ей в любви. Там жгли костры и пели песни, там танцевали, ставили сценки и вслух читали романы. Там летняя духота никогда не тревожила их, там хороводы гор защищали со всех сторон и вместе с ветрами пели многовековые симфонии.

Акме увидела лицо Лорена, яркое и красивое, с огромными тёмными глазами, красивым ртом. Она видела его густые волнистые волосы столь чётко, будто брат стоял рядом с нею. Он улыбался ей ласковой улыбкою и держал за руку. Так священник держит за руку умирающего, столь же ласково смотрит на него и успокаивает молитвами.

Видения сменялись один за другим, и затем она увидела Гаральда Алистера. Он горделиво восседал на коне. Кони несли их по улицам Кеоса, Гаральд раздавал всем ослепительные улыбки, а Акме злилась. Она ощутила мягкий терпкий запах его, и боль тоски слезами выступила на глазах девушки, побежала по щекам и смешалась с кровью. Гаральд склонялся к ней и целовал, как тогда, в Кеосе, но без былой настороженности и неуверенности, а с нежностью и страстностью, и взглядами они, безмолвно, говорили друг другу о любви, счастливо улыбаясь. Улыбаясь друг другу так, как никогда ранее.

Она видела всё то, чему не суждено было сбыться.

«Господи, шепни им, что молитвы мои и мысли только о них… только о них…»

Неся тепло от воспоминаний и любви к брату и Гаральду, Акме медленно открыла глаза и не испугалась, когда увидела, что медведь приближается к ней.

Пронзительный мужской крик, высокий, словно вой пилы, прорезал округу, отвлек медведя, был подхвачен воплем толпы, а вскоре на землю упала человеческая голова, ударившись о медведя и отскочив в сторону. Могучий зверь, со сверкающей в свете факелов шкурой, подошел к голове и начал спокойно обнюхивать.

Затем он небрежно оттолкнул её лапой и направился к Акме.

Она слышала дыхание зверя рядом с собою, морда его ткнулась ей в сапоги.

Встретившись с темными бусинками звериных глаз, девушка подняла голову, закрыла глаза, вздохнула полной грудью и мысленно прокричала, прощаясь с миром, открывая душу свою: «Аштариат!.. Аштариат!.. АШТАРИАТ!..» Медведь встал на дыбы.

Страшный рев потряс зверя. Вслед за ним вся толпа разразилась криками то ярости, то страха.