Наследник Клеопатры - Брэдшоу Джиллиан - Страница 35

• Предыдущая
• 35/95
• Следующая

Мелантэ взглядом поискала Ариона и увидела, что он все так же сидит верхом на верблюде, равнодушно взирая на происходящее. Он все еще прижимал к лицу свой шелковый мешочек. Она взглянула на отца: тот был занят с людьми Клеона. Рассудив, что Ариону следует войти в дом вместе со всеми, Мелантэ подошла к нему.

– Сударь, – обратилась она к нему, – не хотели бы вы...

Она оборвала себя на полуслове, увидев, что широко раскрытые глаза Ариона неподвижно уставились в никуда. Зубы юноши ныли стиснуты, а на бледном, покрывшемся испариной лице застыла маска леденящего душу страха.

– Сударь? – повторила она.

Казалось, он не слышал ее. Мелантэ коснулась его колена, но юноша даже не посмотрел вниз. Она заметила, что он весь дрожит. Из его горла вырвалось приглушенное всхлипывание, что-то вроде «Нет!», а затем послышалось какое-то невнятное бормотание.

– Сударь! – воскликнула девушка, теперь уже на самом деле испугавшись. – Что с вами?

Она поспешно похлопала верблюда чуть ниже шеи, как это делали погонщики, и животное с фырканьем опустилось на колени. Арион качнулся в седле, чуть не упав, но все-таки сохранил равновесие. Слегка покачиваясь взад-вперед, скрежеща зубами и вперив взгляд в одну точку, он продолжал что-то невнятно бормотать. Мелантэ со страхом смотрела на него, чувствуя собственную беспомощность, и не знала, что предпринять: может, побрызгать на него водой или перетащить в тень?

Тем временем Арион застонал, глаза его закатились вверх, а потом закрылись. Однако уже через мгновение он вздрогнул и подался всем корпусом вперед, прижав мешочек с травами к лицу. Неясное бормотание прекратилось.

– Сударь! – в полной растерянности повторила Мелантэ. – Сударь, вы...

Юноша поднял глаза и в изумлении уставился на нее. Окинув взглядом дом, рабов и караван, который был уже наполовину разгружен, он опустил глаза на верблюда, на котором сидел, и, высвободив ногу из седла, немного покрутил ступней.

– С вами все в порядке? – робко поинтересовалась Мелантэ.

– Кто ты? – в голосе Ариона звучало смущение.

– Мелантэ. Я дочь Ани. Сударь, вам нехорошо?

– У меня был небольшой приступ, – просто сказал он. – У меня к ним предрасположенность. Но чувствую я себя неплохо, не беспокойся.

Юноша хотел было встать, но у него подкашивались ноги, и он снова сел в седло.

– Я позову кого-нибудь, чтобы вам помогли, – поспешно сказала Мелантэ.

– Со мной все в порядке! – раздраженно воскликнул он и снова попытался подняться. Некоторое время он стоял как вкопанный, а затем медленно побрел к дому. Мелантэ пошла за ним, но, вспомнив о свитках папируса, важных документах, лежавших в переметной суме, вернулась за ними.

Когда она подошла к дому, Ариона уже увели. Отец все еще стоял во дворе и разговаривал с моряками. Она протянула ему сумку с бумагами.

– Спасибо, – сказал Ани и, бросив на дочь внимательный взгляд, обеспокоенно спросил: – Что случилось?

– У Ариона был приступ, – ответила она. В глазах девушки блестели слезы.

Грек Аполлоний недовольно фыркнул, а ауксумит[21] Эзана пожал плечами.

– По крайней мере нам не придется затаскивать его в дом. Отец пристально смотрел на дочь.

– Я думала, что люди падают, когда у них случается приступ, – дрожащим голосом сказала она.

– Такое с ним тоже бывало, – сообщил Аполлоний. – Дважды за всю дорогу из Береники. А вот такое, когда он пялится в одну точку, происходит с ним каждый день.

– Боги прокляли его, – заявил Эзана. Этот мужчина говорил с причудливым акцентом, норовя поставить ударение в начале слова.

Аполлоний что-то проворчал, выражая свое согласие.

– Мне тоже сдается, что его карают боги. Он сам говорил, что, когда у него такой приступ, ему в голову лезут воспоминания – понятное дело, неприятные.

– У всех нас есть такое, о чем бы нам не хотелось вспоминать, – медленно произнес Ани, и по угрюмому выражению, которое появилось на лице отца, Мелантэ поняла, что на него нахлынули воспоминания о смерти ее матери. – Арион сказал, что вся его семья погибла. У человека могут быть ужасные воспоминания, ниже если сам он ничего плохого отродясь не делал.

– Мне это не нравится, – заявил Аполлоний, бросив на отца недовольный взгляд.

– Не думаю, что Ариону самому это нравится, – мягко ответил Ани.

– А эти его слова, когда он кричит: «Он еще жив!» От них у меня мурашки по коже бегают, а по ночам кошмары снятся. О ком это он? И почему это так ужасно? Но Арион не хочет отвечать на вопросы – ты заметил? – ни об этом, ни о чем другом. Мне кажется, что он все-таки совершил какое-то жуткое преступление в прошлом. Вот теперь боги и карают его...

– А я думаю, что у него болезнь мозга, – резко перебил его Ани, – которую мальчик мужественно переносит. К тому же нет ничего странного в том, что человек не хочет говорить о своем прошлом, если считает его постыдным. Что с тобой, птичка моя?

Мелантэ почувствовала, как по ее щекам потекли горячие слезы. Там, на рыночной площади, Арион выглядел как бог, когда разговаривал с Аристодемом. Теперь же нестерпимо страшно было видеть, как он бормочет что-то непонятное, уставившись невидящим взором в одну точку. Все его величие вмиг исчезло!

– Тебе жаль его? – мягко спросил отец.

Она кивнула. Ей действительно было жаль Ариона, и эта жалость затмила что-то такое, что она сама не смогла бы объяснить, но с чем бы ей было очень горько расставаться.

Отец обнял дочь за плечи и поцеловал в голову.

– Моя милая девочка, мне тоже его жаль. Да защитит Изида моих детей от таких страданий! Но мы уже у берега реки, и теперь все должно пойти лучше.

Проснувшись на следующее утро, Цезарион еще долго лежал в постели, прислушиваясь к звукам в доме. Где-то совсем рядом разговаривали две женщины, они болтали на египетском диалекте и время от времени смеялись. Было слышно, как поливают сад, – вода с плеском выливалась из ведер на зелень, растущую на внутреннем дворе в горшках из обожженной глины. Цезарион не ожидал, что усадьба Ани окажется такой большой. Она находилась за чертой города и представляла собой беспорядочное скопление низких строений, вокруг которых росли финиковые пальмы. Здесь также располагались загоны для животных, хозяйственные постройки, служившие складами, мастерские для производства тканей, пруды, где вымачивали лен, и сараи, и которых его просушивали. Ани содержал около десятка рабов. Кроме этого, он нанимал людей для работы в мастерских и на полях. Эти наемные работники, казалось, были его крепостными. Однако же они не могли быть его крепостными в полном смысле этого слова, поскольку земля принадлежала царскому дому, а выращивание льна было монополией государства. Несмотря на это, работники Ани, судя по их поведению, считали его хозяином, который стоит на целый порядок выше них.

В какой-то мере Цезарион почувствовал облегчение от того, что все-таки Ани оказался не простым погонщиком верблюдов. Возможно, с точки зрения жителя Александрии его и нельзя было назвать богатым, но в Коптосе он, несомненно, считался влиятельным человеком, которого, помимо всего прочего, еще и любили. Цезарион это сразу понял по тому теплому приему, который оказали Ани по возвращении из поездки.

Странные люди. Цезариону вспомнилось, как Ани обнимался со своей дочерью, женой и сыновьями, как он обменивался с соседями рукопожатиями и дружескими похлопываниями по спине. Египтяне так часто касались друг друга, что это казалось, конечно, вульгарным и достойным презрения, но в то же время в их отношениях было что-то нежное и теплое. Арион не хотел признаваться, но он чувствовал себя... каким-то изгоем, что, естественно, было очень глупо, поскольку он не испытывал ни малейшего желания, чтобы его обнимал кто-то из этих людей. Он мечтал об одном: побыстрее покинуть их и оказаться в родном городе.

• Предыдущая
• 35/95
• Следующая