Стилист (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 19

Однако… Это, похоже, мне придётся по большей части таскать коробки с продукцией. В общем — то, могло быть и хуже, лишь бы не поправиться на этих конфетах. Наверняка по ходу пьесы захочется одну — другую сунуть в рот. Я, в общем — то, не сластёна, но иногда хочется побаловать себя «гормоном счастья».

Пока ехали, я незаметно пальпировал подкладку плаща. Фух, перстенёк от Примадонны, кажется, на месте.

Общежитие оказалось 3—этажным зданием красного кирпича постройки явно прошлого, то есть XIX века. Миновали вахтершу, которая, судя по строгому взгляду, в более молодые годы могла бы служить в НКВД. Далее старлей сдал меня на руки коменданту общежития Октябрине Анатольевне — строгой женщине неопределённого возраста, напоминавшей чуть помолодевшую копию соратницы Ильича Надежды Крупской, какой она предстаёт с большинства известных фотографий. Октябрина Анатольевна переписала мои данные в свой гроссбух, ознакомила с правилами проживания в общежитии, велела расписаться, сказала, что подселяет меня к какому — то Богдану Пилипенко и вручила запасной ключ от комнаты.

— А сколько стоит проживание?

— В нашем общежитии, — она сделала упор на слове «нашем», — проживание для работников бесплатное.

Эта новость меня порадовала, хоть в чём — то везёт.

Прежде, чем меня отпустить, предупредила, что завтра утром мне надлежит явиться в отдел кадров предприятия, и отправила с запиской к завхозу Антипычу, объяснив, как отыскать его каптёрку.

Антипыч взглянул на меня поверх очков, одна дужка которых была перемотана белой изолентой.

— Так — так — так, — зачастил завхоз, — с пополненьицем нас, значитца… А что, вещей при себе никаких? И ни ложки, ни кружки? Ай — яй — яй, непорядок, непорядок… Ну ничего, это дело наживное. Тем более, говоришь, тебе вроде бы обещали подъёмные выдать? Вот и купишь сразу. При общежитии имеется кухня, ежели что, одолжишь у девок сковородку яичницу пожарить или кастрюльку супчику или манную кашу сварить, но лучше тоже прикупить. А обедать будешь ходить в фабричную столовую, ну это кроме выходных, там комплексный обед стоит 50 копеек.

Одетый в чёрный халат типа того, что носил наш трудовик в бытность мою воспитанником школы — интерната, Антипыч сидел за массивным столом, перед ним лежали толстая тетрадь и перьевая ручка, рядом стояла чернильница. Как я успел заметить, большинство москвичей пользовались шариковыми ручками, но некоторые всё же предпочитали писать по старинке, обмакивая стальной наконечник в чернила, хотя в ходу были также и перьевые автоматические ручки.

Антипыч оказался в одном лице и кастеляншей (или кастеляном, если так можно выразиться), выдав мне под расписку лишь комплект постельного белья: простыню, пододеяльник, наволочку и вафельное полотенце. Со свёртком подмышкой я отправился на третий этаж. Минуя второй, услышал детский крик, а следом женский голос, на повышенных тонах отчитывавший какого «засранца». Похоже, тут и семейные обитают.

Отперев ключом хлипкий замок, который при желании можно было выбить вместе с дверью ударом ноги, я оказался в маленькой, вытянутой пеналом комнатушке. Так, похоже, мой сосед обитает на правой койке, она выглядела обжитой, а над кроватью помимо гитары висел вырванный из какого — то журнала (в памяти всплыли названия «Советский экран» и «Искусство кино») портрет Джины Лоллобриджиды. Вешалка слева от входа, прикроватные тумбочки, стол и одинокий табурет дополняли этот скудный интерьер.

Как я и предполагал, исходя из имени — фамилии, Богдан оказался хохлом. Появился он около 6 вечера, когда я уже с ума сходил от скуки, от которой не спасала даже игра на снятой без спросу со стены гитаре с охренительно тугими металлическими струнами. Сосед оказался кругленьким, весёлым парнем с характерным украинским выговором. Рассказал, что прибыл с Полтавщины, где закончил механический техникум, отслужил два года на Дальнем Востоке, а вернувшись домой, вдруг решил, что его призвание — быть артистом.

— Я театр с детства люблю, в школе в самодеятельности участвовал, — рассказывал Богдан, между делом нарезая на развороте «Комсомольской правды» домашнее сало, при виде и запахе которого у меня началось обильное слюноотделение. — Приехал в Москву, подал документы сразу в Щукинское и в ГИТИС. Но не приняли якобы из — за украинского выговора. Решил поступать на следующий год, а пока устроился на фабрику наладчиком, получаю 180 рублей в месяц. На жизнь хватает. И заодно столичный выговор тренирую.

— Это как?

— Беру частные уроки у актрисы Лидии Ферапонтовой, древняя тётка, она ещё Мейерхольда помнит. Три рубля часовое занятие, дороговато, но куда деваться? Слышал про Ферапонтову?

Я признался, что эта фамилия мне незнакома, впрочем, данный факт моего соседа, кажется, ничуть не огорчил.

— Тебе и не надо, ты же не собираешься в артисты? Кстати, сам — то откуда?

Пришлось в очередной раз рассказывать официальную версию моего появления в Москве.

— Ух ты, неужели ничего не помнишь?

— Ничего из того, что было до момента моего появления на Комсомольской площади.

— Вот беда — то, — искренне посочувствовал он мне, нарезая полукольцами репчатый лук и обливаясь слезами. — Хуже нет, чем дома и родни не иметь. В случае чего и приткнуться негде, так и будешь всю жизни мыкаться по общежитиям и чужим людям.

— Ну, может, когда — нибудь встану в очередь на квартиру, обзаведусь семьёй…

— Ага, так тебя, иногороднего, и поставили в очередь, — хмыкнул он, нарезая бородинский хлеб.

— Что ж сразу иногороднего? Паспорт получу, и будет московская прописка.

— Разве что прописка, а приписан будешь к этой комнате… Но отчаиваться не стоит, я же вот не отчаиваюсь. А вот и домашняя горилочка!

Богдан чмокнул в стеклянный бок полулитровую бутылку с самодельной пробкой и принялся разливать её содержимое по извлечённым из тумбочки гранёным стаканам.

— Ну что, давай рубать? Конечно, не домашний борщ с галушками и не крученики, но всяко лучше больничной баланды. Я в 16 лет в районной больнице лежал, мне аппендицит удаляли…

— Аппендикс.

— Чего?

— Аппендикс — это червеобразный отросток слепой кишки, а аппендицит — воспаление этого самого отростка, — козырнул я знаниями.

— Да какая разница… Короче, фашисты так пленных, наверное, не кормили, как нас в той больнице. Как вспомню — бррр… В общем, за знакомство!

Посиделки закончились песнями под гитару. Пел в основном Богдан, причем преимущественно Окуджаву и Высоцкого. Я же исполнил пару вещей из будущего: «Перекрёсток» из репертуара Серёги Чигракова и инструментал из «Nothing else matters». Соседу понравилось, даже переписал слова и аккорды песни Чижа. Всё допытывался, кто автор, пришлось сказать, что не помню, мол, память же отшибло, а вот кое — какие песни почему — то вспоминаются.

На следующее утро вместе с Богданом и стайкой общежитских девчат, которые не без интереса поглядывали в мою сторону, мы в четверть восьмого отправились на кондитерскую фабрику. Он проводил меня к располагавшемуся слева от проходной отделу кадров, который, судя по табличке, работал с 8 утра, а сам отправился по своим делам. Похожая на сушёную воблу кадровичка, уже кем — то предупреждённая о моём появлении, оформила меня быстро, успев даже завести трудовую книжку.

— Зарплата 150 рублей, плюс квартальная премия в размере оклада, минус подоходный, бездетность и профвзносы. Сейчас полу́чите в кассе аванс. К работе приступите завтра. И вот вам направление к мастеру 3—го цеха, сходите, осмотритесь на новом месте… Подождите, объясню, как пройти в кассу и цех, и пропуск выпишу, а то без него дальше проходной не пройдёте.

Протянув в зарешечённое окошечко кассы своё временное удостоверение личности, я получил на руки 25 рублей, и информацию, что вообще — то аванс выдаётся 21—го числа, а зарплата 6—го. Ну ничего, как — нибудь дотянем до зарплаты.

3—й цех представлял собой вытянутое помещение с лентой конвейера посередине, по бокам от которой стояли женщины в белых халатах и чепчиках. По ленте конвейера ползли шоколадные конфеты, которые работницы споро укладывали в цветные картонные коробки, клали сверху на конфеты какие — то бумажки, закрывали крышкой и складывали в ящик.