Венеция. Под кожей города любви - Бидиша - Страница 32

Венеция так мала, что маршруты бегунов нередко совпадают (заметьте, здесь не принято приветствовать друг друга на пробежке даже кивком, встречайся вы хоть каждый день и в буквальном смысле на каждом шагу). Позднее я вижу, как этот же мужчина поигрывает мышцами прямо посреди Кампо Санта-Маргерита перед туристами, детьми и студентами, но его все игнорируют — трижды ура венецианской церемонности в данном случае. На него жалко смотреть, но он мужественно промокает пот со лба, как на рекламе лосьона после бритья. Может, он так пытается самоутвердиться? Похоже на то…

Я замечаю, что к первой неделе августа многие пастичерии и магазины в районе Сан-Поло закрываются по причине ferie. Вначале я решаю, что ferie — это ремонт или обновление, но нет — оказывается, это каникулы, отпуск: все снимаются и уезжают в горы на север или на юг, где сухо, солнечно, но не так жарко. Здесь жара стоит жуткая, у меня болят уши — так давит на них горячий воздух.

Стефания уезжает снимать свой фильм, а у нас с Джиневрой появляется привычка при каждом удобном случае пить кофе вместе. Как-то мы с ней наведываемся в «Il Prato», писчебумажный магазин. Меня узнает кассирша:

— Вы ведь были у нас несколько месяцев назад? Я вас запомнила из-за изумительных колец.

Я приятно удивлена, а Джиневра шепчет мне на ухо:

— Мне хотелось сказать: да, она здесь была и еще будет много-много раз!

В магазине я приобретаю огромную тетрадь, настоящий гроссбух в красивой обложке с орнаментом ржавого и винно-красного цвета. Стоит она почти пятьдесят евро, и, чтобы оправдаться в собственных глазах за такую трату, обещаю себе не покупать на этой неделе еды. Помня об урезанном бюджете, позднее захожу в лавочку на Кампо Санта-Маргерита и выбираю самый дешевый шампунь, какой удается найти, — 1,6 евро. Абсолютно такой же в «Billa» стоит 1,9 евро. Рынок здесь настолько мал, что конкуренция почти не приводит к снижению цен.

Джиневра ходит со мной по городу, и я впитываю в себя впечатления.

Давай как-нибудь навестим Флориана, — предлагаю я, думая о дне, когда работа над книгой будет закончена и мы сможем отпраздновать это событие.

— Ты имеешь в виду Флоренцию?

— Нет, я имею в виду «Florian» — кафе на площади.

— А! Понятно. Хотя, знаешь, съездить во Флоренцию, пожалуй, обойдется дешевле.

Мы заходим в «Gobbetti», мою любимую пастичерию на углу Кампо Санта-Маргерита, у моста, ведущего к Кампо Сан-Барнаба. В витрине выставлены большие круглые торты, напоминающие шляпы; каждый замысловато украшен — на них птицы из рисовой бумаги, ягоды, листья, цветы и цукаты. Я заказываю шоколадный мусс. Приветливая рыженькая продавщица смеется, гримаска, состроенная ей, означает: «У вас прекрасный выбор!» — потом она интересуется:

— Une brutte giornata?

Плохой день? Или, точнее, — скверный день? — понимаю я, но не успеваю и рта раскрыть, как она добавляет по-итальянски:

— Если день не задался, ешьте шоколадный мусс! Другого лекарства не нужно, а это поможет обязательно!

Венецианцев не видно, вокруг одни туристы — сидят и чавкают сэндвичами, изучают карты.

Семья Джиневры занята ремонтом ванной комнаты. Старая была выложена черной, под мрамор, и ярко-розовой плиткой, в стиле ночных клубов семидесятых, «как будто это выдумал Джанни Версаче, когда у него было плохое настроение или, может, голова болела». Поговорив о ремонте, мы обсуждаем проекты реставрации городских зданий — в таких местах вывешивают плакаты с названием компании, разработавшей проект; ниже перечисляются все основные участники реконструкции и руководители и указываются сроки окончания работ (иногда давно прошедшие). Джиневра утверждает, что в этом деле наполовину все куплено мафией.

— Я думала, мафия — это миф, — говорю я.

— Нет, не миф. Конечно, это не конкретная организация, к которой можно обратиться, но если ты хочешь добиться, чтобы что-то было сделано, официальные органы и полиция ничем тебе не помогут. Приходится разговаривать еще с кем-то: с мафиози. Неправда то, будто они только тем и заняты, что все время стреляют друг в друга в ресторанах.

— В Индии, в некоторых областях, если известно, что ты богатый человек и ты не хочешь, чтобы тебя ограбили или убили из-за денег, тоже нужно переговорить «кое с кем» и платить им. Это вроде платы за страховку.

— Вот! Здесь то же самое, и такое существует во всех областях жизни. Изменить это невозможно. Можно говорить о прогрессе, цивилизации, но я думаю, это мы, наша суть и природа, специфическая черта итальянцев.

Несколько мгновений молчаливого наслаждения кофе и тенью. Мимо проходит полицейский, на вид ему лет восемнадцать, не больше. Полицейские держат здесь связь по мобильникам, но вообще-то особой криминальной активности в Венеции не наблюдается, так что ребята не сильно загружены. Очень часто их разговоры по служебным телефонам никакого отношения собственно к службе не имеют. Мне приходилось слышать, как один малый договаривался об ужине с женой и детьми, а другой страстно, с театральным придыханием шептал в трубку: «Дорогая! Расскажи мне всё».

Джиневра обратила внимание, что забраться ко мне в окно ничего не стоит — нужно только встать на газетную стойку, на которую в свою очередь легко залезть с мусорного контейнера. Я тоже об этом думала. Хоть и говорят, что в Венеции серьезных преступлений не совершается, готовой надо быть ко всему. Если судить по приставаниям на улице, преступление может ждать буквально за углом.

— Мне нравится жить одной, — говорю я, — но… пока есть работа. Вот если нечем заняться, тогда начинаешь сходить с ума.

— Каждый день ходишь в супермаркет… — начинает Джиневра, и я продолжаю:

— …чтобы купить что-нибудь одно: один помидорчик, один огурчик или одно яичко, чтобы сварить всмятку.

Не произношу этого вслух, но такой расклад кажется мне вполне сносным.

Еще одно «наше место» — кафе «Nico» на Дзаттере. Широкая терраса у моря никогда не пустует. Мы садимся за самый дальний столик у самой воды. Волны гипнотизируют — и мы сидим весь вечер, положив голову на перила и удерживаясь от того, чтобы не броситься вниз. Кофе в «Nico» густой и горячий (и не скажешь, что без кофеина), подают его на квадратном серебряном подносе с водой. Официант, на вид марокканец, обильно потеет, солнце ему в тягость.

— Мы собираемся в горы на две недели, это всего два часа езды отсюда на север. Лучше бы, конечно, на юг, например в Тоскану, но мой папа сказал: нет, нет, только горы! — говорит Джиневра.

— Ты тоже едешь? Похоже, я единственный человек, который здесь остается… Да ведь на юге в это время еще жарче?

— Да, но это сухая жара. В Венеции жара влажная. На юг едешь, чтобы посушить кости, — так говорят по-английски? Запасти тепло перед зимой?

— Да, погреть на солнце косточки.

Я смотрю вдаль, на Джудекку. Вид не меняется веками — три белые церкви, равномерно распределенные по берегу.

— Как же трудно здесь собраться, — шепчу я.

— И не пытайся! Ведь это Венеция.

Наконец мы преодолеваем расслабленность и вытаскиваем себя из кафе, чтобы пройти до церкви Санта-Мария делла Визитацьоне (в обиходе известна как Артиджанале). Здесь поразительный потолок, похожий на шахматную доску из темного шоколада, — в каждой клетке изображен лик одного святого. Светлые сияющие стены внутри слегка осыпаются, пол, выложенный длинными камнями желтовато-кремового и нежнейшего розового цвета, тоже раскрошен. Ужасные деревянные исповедальни напоминают общественную уборную. Церковь кажется прожаренной на солнце и солнцем выбеленной. Почему-то я вспоминаю, как Стефания однажды сказала: «Иногда я думаю, что в Венеции нет различия между внутренним и внешним».

Ночью разразилась страшная гроза: потрескивание молний во мраке, раскаты гром, ливень… Я прислушиваюсь — кажется, будто в небе над головой перекатывают огромные бочки. Молнии впиваются в землю, лижут кроны деревьев. Похоже на вспышку фотоаппарата: все становится плоским и белым, движение замирает — это Бог фотографирует Венецию. Чувствую, как гроза сближает меня с другими обитателями кампьелло, наверняка все мы сейчас глядим вверх и думаем об одном и том же.