Серебряный город мечты (СИ) - Рауэр Регина - Страница 74

Моего общества.

Он ведь уехал подальше ото всех, а тут я…

— Не против, — он усмехается, склоняется к Айту, которого за ухом чешет, глядит, повернув голову, на меня. — Забор, где яблони, покосился. Я могу подправить, если… ты не против.

— Не против, — я отзываюсь эхом.

Так и не решаюсь, отставляя пустую кружку, сказать, что мне показалось, почудился пристальный взгляд по дороге до «Ада» и тень привиделась. Я умалчиваю, наблюдая, как он моет посуду, об этом, как и том, что случилось в Эрлангене.

Не рассказываю про железного монстра с глазами-фарами.

Я же могу ошибаться.

Скорей всего, я ошибаюсь.

Меня ведь больше не пытались сбить, напугать или похитить, как предположил Марек, а значит в Эрлангене было просто… совпадение, случайность, которая с историей пана никак не связана и о которой, следовательно, можно забыть.

Как и про сегодня.

Но… выйдя за ворота, я оглядываюсь по сторонам.

— Ты чего?

— Ничего, — я качаю головой, выпихиваю беззаботную улыбку и солнечные очки на макушку пристраиваю. — День сегодня хороший.

— Выходной, — Дим соглашается после паузы.

Недоверчиво.

Перехватывает, подозрительно поглядывая на меня, поводок, на который Айта пришлось уговаривать. Идти после умываться, избавляться от слюней, коими собакен, проявляя любовь искреннюю и большую, закапал, и на полу он меня извалял.

— Экскурсионный, — я поддерживаю бодро, не замечаю, цепляясь за подставленный локоть, косого взгляда, и шаг, подстраиваясь под меня, Дим сбавляет. — Только в Перштейнец экскурсии водят редко. Даже на всевозможных сайтах он почти не упоминается. И фотографий нет.

— Йиржи сказал, там мало чего осталось.

— А мне, что болотно.

— По картам здесь нет болот, — он отзывается… вежливо.

И разговор у нас не складывается.

Не клеится после всего… случившегося, и идти с ним под руку, делая вид, что всё как всегда и обычно, почти невозможно.

Мучительно.

Но я… стараюсь, в конце концов, не первый раз нам делать вид, а потому обжигающее прикосновение к его руке и коже я выдержу, не отпрыгну в сторону и дыхание, ощущая запах лосьона для бритья и туалетки, я не задержу.

Не буду шарахаться.

И прятаться.

Я только споткнусь на ровном месте, когда крыши Кутна-Горы останутся за спиной, а голос Дима, разрывая тишину, прозвучит внезапно.

Задастся неожиданный вопрос:

— Ты же знаешь, что под городом почти сплошные… пустоты?

— То известный научный факт, — я хмыкаю согласно, вещаю когда-то пройденную в школе историю. — Серебряная лихорадка Кутна-Горы. Под городом сплошные ходы. Копали все и всё. Особенно рьяно и тайно по собственным подвалам и дворам начали рыть после реформ Вацлава Второго, согласно которым, как известно, на добычу серебра была наложена королевская монополия, тогда же и грош начали чеканить.

— Именно, монополия. А теперь вспомни, как пишет Альжбета, — Дим предлагает, отвечает, пока я морщу лоб и нос, сам. — Говорили с Владиславом об отцовских шахтах. Об отцовских, а не королевских или государственных, Север.

— Допустим, — я пожимаю плечами, поворачиваю к нему голову, но к чему он клонит понять не могу. — Он был управляющим, она вполне могла так написать. Назначен, между прочим, пан Казимир был по личному распоряжению и доверию короля. И ему полагалась некоторая часть от добычи.

— На целый город? — Дим, хмыкая, вопрошает скептически.

Тормозит, поскольку Айт, заинтересованно принюхиваясь, тянется к столбу с указателем Кутна-горы и Перштейнца, к которому, согласно стрелкам, следует повернуть направо и девятьсот метров ещё пройти.

— Думаешь, копал самостоятельно? — я спрашиваю, поднимая очки, проговариваю, глядя в его глаза, недоверчиво. — Свои шахты. В обход короне.

Возможно?

Пожалуй…

— И где-то там, где эта самая корона не заметила бы.

— Замок?

Что и сейчас, и тем более тогда на расстоянии от города.

Однако не так далеко, чтобы серебряные жилы закончились и…

…и с асфальтовой дороги на грунтовую мы сворачиваем, видим вдали Марту, которая около машины стоит, не замечает пока нас.

— Или рядом с замком, — Дим кивает, притормаживает, чтобы к себе меня развернуть, произнести негромко, но весомо. — И если так, то, подумай, куда могли быстро деть целый серебряный город, Север.

Подумаю, но… чуть позже.

После экскурсии.

И Марты, которая, приветствуя и ставя ладошку козырьком, вопрошает удивлённо:

— А вы чего пешком?

— Гуляем, — я отзываюсь, опережая Дима, рука которого под моими пальцами напрягается.

Ибо затрагивается та тема, которую мы никогда не поднимаем, выбираем по умолчанию пешие прогулки или поезда.

— День хороший.

— Солнечный, — Марта соглашается, не приближается, покосившись на Айта, слишком близко. — В капелле чудом сохранился витраж, причём сделанный с использованием лунного стекла. В лучах солнца от него дух захватывает. Нам повезло сегодня.

Очень.

Пусть от замка и в самом деле осталось… мало чего, и даже некогда глубокий ров превратился в поросшую лещиной и шиповником канаву, через которую обычный деревяный мост перекинули, заменили им подъемный.

И ворот, обитых железом, больше нет.

— …ещё в семидесятые года был выдвинут проект реконструкции, но его не утвердили, — Марта рассказывает с печальной увлечённостью, проводит рукой по потемневшим от времени перилам, и мост под нашими ногами поскрипывает не менее печально. — Посчитали расходы, архитектурную ценность и вероятные доходы. Расходы превысили остальное, поэтому ограничились новым мостом, за которым начинается настоящее средневековье. Если взгляните под ноги, то…

Брусчатка.

По которой некогда катились, должно быть, кареты, и Альжбета в замок вернулась вот по этой дороге. Поднялись с лязгом, впуская во внутренний двор, тяжёлые ворота, остановилась запылённая и разгорячённая пара коней.

А она вышла.

Увидела…

И я вижу.

Внутренний двор, посреди которого пересохший колодец, что досками закрыт. Высятся полуразрушенные, но всё одно высокие и прочные стены, что затянулись диким виноградом и плющом. Выступают остатки некогда величественных контрфорс подобна рёбрам, проглядывают сквозь зелень.

Пусты оконные проемы.

Гуляет, поднимая пыль, лишь ветер.

Завывает.

А когда-то тут гуляла Альжбета и брат её, замковая детвора.

Почти слышится призрачный смех и голоса.

— …из всех построек до нашего времени сохранилась только капелла и Чёртова башня. Последнюю возвели при пане Казимире, говорили, что именно в башне он творил свои чёрные дела, отсюда, к слову, и пошло такое название, — Марта вещает вдохновенно.

Заученно.

Добавляет, подумав, правду, которая у романтиков интересом вряд ли пользовалась:

— На самом деле, пан Казимир, как можно судить из записей тех же Дачицких, сделал в башне обсерваторию. Они тогда как раз начали входить в моду Европы. Он был очень умным для своего времени человеком.

И дочь воспитал такой же.

Пожалуй, к сожалению.

И по уходящей спиралью вверх лестнице Альжбета вслед за отцом явно поднималась, интересовалась тем, что неизведанно. Она подбирала, взбегая, широкие и громоздкие юбки, которые стен всё равно касались.

Я касаюсь стены рукой.

Она же ледяная.

Как и толстые прутья решётки, что вход на площадку единственного этажа башни закрывают. Навешен тяжёлый и огромный замок, который я трогаю, гремлю им.

А эхо уносится ввысь.

— Когда-то там можно было найти гномон и астролябию, армиллярную сферу и звездный глобус, сейчас не осталось ничего. Пустое помещение под купольной крышей, сквозь неё теперь хорошо видно небо, — Марта, задирая голову, улыбается печально. — Сегодня подниматься туда крайне небезопасно. По большому счёту и сюда заходить небезопасно. Как видите балки здесь деревянные, давно прогнили, удивительно, что ещё держатся.

Раздаётся, словно насмехаясь над её словами, где-то там, наверху, воронье карканье.