Боярин Осетровский (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 38

— Что именно занимательное? — уточнил я у него.

Вы же не думали, что Ржевский прямо в гостиной, на глазах совершенно постороннего и уж точно недружественного боярина мне всё это рассказывает? Нет, подробности он мне выложил уже потом, за чаем. Я предлагал — медовуху, но при одном упоминании о ней, поручика передернуло. Сегодня приключений ему уже хватило.

— Ну, к вашей… сестре… начал присматриваться…

Я даже не возмутился. Понятное дело, что Клава, если ей такие знаки внимания не понравятся, скрутила бы Ржевского одним Словом. Напоминать ему об этом и вовсе излишне — риск только придал бы дополнительную остроту.

— Лучше б ты к моей тетке присмотрелся, — буркнул я, понимаю, что вот эту натуру уже не переделаешь.

Взгляд моего поручика вильнул. Ах ты ж… тетя! Нашла с кем связаться!

— Но это, с твоей сестрой — это неправильно, Викентий Георгиевич. Предательство по отношению к тебе, ведь ты мне поверил. Вот я и…

Короче — мой поручик решил ненадолго уйти в отрыв. Чтобы насытить свою залихватскую натуру на стороне, без риска для обитателей терема. Ничего сверхъестественного — выпивка, девки, драки, нормальная культурная программа. В общем, мой Ржевский был достоин славы своего тезки из нашего мира.

План был хорош и, как любой хороший план, он не сработал. Медовуха из корчмы, в которой засел мой поручик, ударила ему в голову, рикошетом задев зрение и некоторые другие части тела, после чего Ржевский решил, что все девушки — вернее, девки — доступные ему для обозрения, какие-то скучные и неинтересные. И ему край как нужно отправиться поискать какую-нибудь более другую, поинтереснее.

И тут он вспомнил о дочке Пронского, Настеньке.

Сложно сказать, почему медовуха, временно заменившая Ржевскому мозги, решила, что Настенька это что-то «поинтереснее». Все равно, что захотеть добыть себе мяса охотой — и пойти в супермаркет за стейками. Ее отец сильно опоздал с беспокойством за честь дочери. Лет так на пять. Хотя, с ее маленьким ростом, внешностью, невинно-голубыми глазками, ангельски-блондинистыми волосами и тоненьким голоском… В общем, отца можно понять. Подозреваю, каждый из ее любовников искренне верил, что он у нее второй. А особо лоховатые — и в то, что он первый. Ржевского писклявым голоском не обманешь, он в первый же… кхм… заход понял, с кем связался и неоднократно с ней развлекался к обоюдному удовольствию. Единственное, с чем могли бы возникнуть трудности — это попасть в терем Пронских, который все же охранялся. Видимо, именно из-за этого хмельному и ищушему приключений Ржевскому Настенька и показалась идеальным вариантом.

Подумано — сделано, люфт между мыслью и действием и у трезвого-то Ржевского был минимальным.

Проникнув внутрь владений Пронских — и планируя проникнуть в комнату Настеньки, а потом дальше — мой поручик обнаружил, что его цель, в сопровождении немногочисленных служанок, движется по двору с явным намерением попариться в бане.

Картинка, вставшая перед глазами Ржевского, придала ему сил и энергии, и он, выждав время, проскользнул в банное окошко.

Красная девица Настенька, томно лежащая на скамье и имевшая из одежды только березовый листик и тот — на левой половинке, испуганно пискнула. Но потом опознала вторженца и радостно встретила его с распростертыми ногами.

— Ржевский, может — объятьями?

— А, ну да — объятьями. Это я так, оговорился.

В общем, в жаркой и влажной бане стало еще жарче, а писки перестали быть испуганными. Служанок, попытавшихся было сунуться внутрь, чтобы узнать, всё ли в порядке у их госпожи и отчего она так охает, как будто ее жарят, Настенька успокоила, объяснив, что ей и без них хорошо. А потом отослала. Ржевскому тоже хорошо было, единственное, что его слегка расстраивало — это отсутствие медовухи. Впрочем, обезвоживание организма им не грозило, периодически любовники отпивали кваса с травами из бадейки. Квас, вообще-то предназначался для того, чтобы поддавать на раскаленные булыжники каменки, но и для утоления жажды сгодился. А еще для того, чтобы Настенька, якобы нечаянно, проливала его на себя и капельки медленно сбегали вниз по ее шелковой коже, в конце концов исчезая под губами Ржевского.

И вот, в тот момент, когда Ржевский особенно увлекся ловлей капель — дверь в баню распахнулась.

Может, Олег Пронский, брат Настеньки, решил, что раз служанки разбежались, то в бане никого нет и можно омыть усталые члены. По крайней мере, увидеть там свою голую сестру он никак не ожидал. А может и ожидал, кто этого Джейме знает, но уж точно не рассчитывал обнаружить с ней еще и голого мужика, да к тому же — в позиции, категорически отвергающей предположение, что они играют, скажем, в тавлеи.

— Олег!!! — завизжала Настенька, прикрываясь руками.

— Ты что с ней делаешь⁈ — возопил незванный гость, бросаясь вперед.

— В тавлеи играем, не видишь, что ли, — брякнул Ржевский, отпрыгивая в угол. Хорошо хоть, у противника нет сабли — кто ж с оружием в баню ходит? — но он хотя бы одет!

Опять-таки, неизвестно, по какой логике принимал решение мой поручик — и присутствовала ли там логика вообще — но он решил воспользоваться Словом из своего небогатого арсенала. Зачем он вообще когда-то выучил Слово, срывающее с человека одежду — скорее всего, для прикола — но именно это Голое Слово он и выкрикнул.

Дальнейшее заняло буквально секунду.

Одежда Олега Пронского упала на раскаленные камни.

Сам Олег, лишившись одежды до нитки, не удержал равновесие, качнулся — и налетел… кхм… спиной на печь.

Одежда вспыхнула, повалил дым.

Испуганная Настенька решила покинуть ставшее негостеприимным помещение и зачем-то прыгнула в окно. В котором и засела, как пробка в бутылке.

— Братик! Помоги, я застряла! — завизжала она на весь двор. Верхняя-то половина снаружи.

Братик, бросив сестру на произвол судьбы и поругание, рванул к выходу из бани, потирая покрасневшее место ожога.

Ржевский, решив, что больше ему здесь ничего не обломится, впрыгнул в штаны и, на ходу накидывая кафтан, помчался следом. Потому что второй выход из бани плотно перекрыт круглой, аппетитной, но, к сожалению, совершенно неуместной попкой.

В итоге: из окна бани торчит голая боярышня, истошно вопящая и размахивающая всем, чем только можно — а у нее есть чем поразмахивать — по двору бежит голый боярич, держась за зад, а за ним несется, одеваясь на ходу, Ржевский. И всё это на глазах у слуг, дворян, родственников… И отца, который, к тому же, прекрасно знает Ржевского, ибо уже ловил его, фигурально выражаясь, на дочке — а если быть конкретным, то за — отчего разозлился еще больше.

Да, Пронского можно понять — если это не позор, то я уж и не знаю, что такое позор.

— Отдаешь своего человека? — боярин ткнул посохом в сторону Ржевского.

— Я уже сказал, что нет. За такой ущерб боярской чести я своего человека сам накажу.

— Выпорешь? — с надеждой подался вперед Пронский. Ржевский побледнел. При всех своих захмычках он — из знатного рода и порка для него — страшнейшее унижение.

— Выпороть? — удивился я, — За такое и всего лишь порка?

Выражение лица Пронского было какое-то… трудноописуемое. Как будто разговор пошел не просто не по плану, а куда-то совсем не по плану.

— Я сошлю его, — я торжественно выпрямился и указал рукой вперед, — в Сибирь!

— Викентий Георгиевич… — прошептал из-за плеча Ржевский, — Сибирь в другой стороне.

— А там что?

— Крым.

— Нет, — громко заявил я, — Ссылка в Крым — это не наказание вовсе! Только Сибирь!

Я указал рукой откорректированное направление ссылки.

— Ну, примерно в сторону Сибири. Далеко-далеко от Москвы, в общем.

В глазах Пронского даже мелькнуло что-то похожее на уважение. Сибирь, для некоторых и в двадцать первом-то веке представляется лесной глушью, где по улицам ходят медведи, а в туалете ты сидишь, отгоняя палкой волков. А уж сейчас-то и вовсе — дикие земли, населенные псоглавцами и антропофагами.