Штабс-ротмистр (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич - Страница 46

Сцена расставания с профессором получилась запоминающейся. Для него — особенно.

Он сидел в кресле посреди вице-губернаторского кабинета, опасливо зыркая по сторонам. Нечасто все члены русской команды собирались вместе. Сегодня — точно ради него.

Штабс-ротмистр опёрся седалищем о край вице-губернаторского стола.

— Вы же понимаете, профессор, никто не позволит вам ещё раз заработать на воспоминаниях польского бедолаги. Не волнуйтесь! — успокоил он, увидев, как взвился Линк. — Я не собираюсь отрывать вам голову, хоть это наименее затратный способ. Поступим гуманнее. Сейчас моя помощница сударыня Львова наложит на вас плетение. Ещё раз: не волнуйтесь. Оно опробовано на сотнях её коллег-связистов, будет дремать в вашем черепке, не требуя подпитки Энергией и ничуть не причиняя беспокойства, пока вы не попробуете вспомнить хоть одну страничку на польском языке, что достали из головы пана Бже. Но стоит вам обратиться к тем знаниям, плетение сначала предупредит острой болью. Не остановитесь — ваш разум рассыплется на куски.

— А браслет, блокирующий магию? — голос Линка звучал приглушённо и сипловато.

— Да, может помочь. Но и ваша магия не сработает. Вы же, не обращаясь к кристаллу, хоть что-то вспомните из польской галиматьи? Вряд ли. Но лучше — не рискуйте. Настройки у плетения весьма тонки.

Линк откинулся в кресле, крайне обеспокоенный происходящим.

— В случае отказа…

— Возвращаемся к неприятному варианту отделения головы от тела. Чтоб уж никакая целительская магия… Но не вынуждайте меня, господин профессор. Мы чудно сотрудничали, не хочу завершать наше знакомство на столь неприятной для вас ноте.

Линк развёл руками. Когда тебе предлагают выбор — нечто неприятное либо смерть, выбора на самом деле то и нет.

Тышкевич кивнул Львовой — начинайте. Сам погрузился в тонкий мир как купальщик — до половины маски, когда видна и подводная, и надводная часть.

От амулета в руках княжны потянулась тонкая красная нить с синими прожилками. Вот она коснулась лба профессора и проколола его, проникнув внутрь. За ней потянулся целый ворох нитей, принявшихся оплетать большие полушария мозга, сделав их видимыми. Структура была столь сложна, что граф ни при каких условиях не взялся бы повторить плетение, он даже толком не разобрался в нём.

Профессор сидел с мученическим лицом, не пытаясь сопротивляться. Понимал, что русские, не получив своего, примутся ломать не мозг, а тело.

— Готово, — отчиталась Львова, спрятав опустевший шарик оникса в сумку. — Только не пытайтесь снять плетение. Сие не удавалось даже его авторам. Наказание всегда одно: мозг превращается в желе. Не волнуйтесь вы так! Во мне сидит такое же, я ведь связистка. Жива и здорова, как видите.

— Только исхудали за месяц, — желчно заметил Линк, принимая от Тышкевича последний чек. Как бы то ни было, он стал намного богаче за последние полгода, не сравнить с существованием обычного ново-йоркского профессора.

— Вы свободны! — взмахнул рукой Тышкевич, и профессор немедленно удалился, прихватив сумку с именными банковскими чеками да уродливую широкополую шляпу торговца картофелем.

Пока собирались с вещами покинуть апартаменты вице-губернатора да наводили порядок напоследок, с улицы раздался истошный визг тормозов авто, затем звук удара.

Штабс-ротмистр бросился к окну. Тёмно-бордовый «Форд», коих в Деревянске множество, сдал назад и умчался. Сбитое им тело осталось на мостовой. Бежевая шляпа укатилась, под головой расплылось тёмное пятно.

Распахнулся саквояж, наполненный чеками, совершенно бесполезными. Мистер Линк, на которого они выписаны, никогда не предъявит их ни в какой банк.

— Этот поляк Гжегож проклят, наверное, — поёжилась Львова, устроившись у окна рядом с Тышкевичем. — Начиная с мистера Маккенны, все связанные с ним умирают.

— Надеюсь, это проклятие не коснётся вас или меня, — попробовал успокоить её граф, не договорив главное.

Ведь в устранении Линка заинтересованы, пожалуй, только Львовы. Эта смерть сэкономила им десятки тысяч рублей. А ещё дала гарантию, что никакие сведения от несчастного американца не попадут в ненадлежащие руки.

Вот так действуют великокняжеские дома. В отличие от щербатой Фемиды, клыки у них длинные.

Глава 16

В Ново-Йорке Виктора Сергеевича ожидало письмо дядюшки, переданное через связиста охранки. Почему не прислал через Львову, осталось загадкой.

Князь предупреждал: дальше в Америке пребывать не советует, ибо опасно. Монморанси ждут нападения и, возможно, ударят загодя. В Третьем Отделении предполагают, что Морган-старший жив и связывается с южанами. Графа Тышкевича американцы сочли изрядной угрозой и попытаются устранить. Как устранили Линка, чтоб знания пана Бже остались на этом континенте лишь у Морганов и у Монморанси.

Виктор Сергеевич по-прежнему занимал покои в казённых комнатах губернской управы, место охранника при вице-губернаторе за ним сохранялось. Сообщить Львовым, что намерен воротиться на государёву службу в К. Г. Б. по разряду Девятого Отделения, имеет право, хоть и вызовет неудовольствие у Великого Князя.

Заверения родственника, что Львовы в убийстве профессора не замешаны, граф принял к сведению, но не на веру. Всё может быть и так, и эдак, и по неведомому третьему варианту.

С княжной распрощались. Барышня отправилась в резиденцию на Длинный Остров, снятую Львовыми, чтоб накопить сил перед кампанией в Монтеррее.

Доложился Горчакову. Не утаил предостережение охранки. Князь задал тот же вопрос: что намерен предпринять. Сказал, что разумнее, ежели оставаться в Девятом, испросить перевод в Европу или в Азию. Не настолько Виктор Сергеевич страшен американцам, что будут ловить его хоть на краю света. Граф обещал подумать и дать ответ в ближайшее время.

Удивительно, подсказка пришла из самой обычной книжки на русском языке, отпечатанной в Ново-Йорке местными оборотистыми издателями. Несколько штук подбросили в губернскую управу, очевидно, заверяя в благонадёжности: не забываем и книги на имперском.

Не слишком склонный к чтению стихов, тем более — женских, обычно о всяких «чуйствиях» и прочих розовых соплях, он был поражен, насколько энергически звучала каждая строка. А каждая вторая была написана словно специально для него — графа Виктора Тышкевича.

Вот, самая потаённая мысль… Думает ли о нём Львова? Его мечты о её чувствах и о том, как он ответил бы на них, удивительно точно передала незнакомая поэтесса, спрятавшаяся под псевдонимом «Канцлер»:

Ты спишь и видишь меня во сне,

Я для тебя — лишь тень на стене.

Я прячусь в воздухе и в луне,

Лечу как тонкий листок.

И мне нисколько тебя не жаль,

В моей крови закипает сталь.

Я для тебя — лишь тень на стене.

Настало время выйти вовне,

Так выходи на порог!

Я никогда не любил ворожить,

Я никогда не любил воскресать,

Я никогда не любил убивать,

Я никогда не любил, но иначе не мог…

Со временем нужно разобраться в своих страстях и желаниях, не терзаться зря.

А как мощно звучали воинственные стихи — о крестовых походах и наёмниках, доблестных рыцарях и разбойниках. Кто не мечтал стать похожим на них? Юный Виктор — тоже, втайне от родителей вытаскивая из ножен дедову кавалерийскую саблю и принимая «страшные» позы перед зеркалом…

Наконец, в самую душу упали строки:

В час, когда я бываю разбит,

Недозволенно слаб, быть может.

И, когда несчастье глядит,

Ухмыляясь, кривою рожей.

И угрозы шипит мне вслед,

Со злорадством беззубых бабок.

Мне все беды не в счёт,

Ведь на гребне скалы меня ждёт

Невзятый мой замок…

Граф вскочил с дивана, на котором валялся с книжицей в руках, кинув её на покрывало.