Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич - Страница 54

Итак, власть контролирует земную и загробную жизнь. Последняя же, в свою очередь, делится на рай и ад. Каждый из этих образов в равной степени используется Высоцким для описания ГУЛАГа или советской жизни в целом. Например, в песне «Переворот в мозгах из края в край…» (1970), с одной стороны, «в Аду решили черти строить рай», то есть собрались совершить Октябрьскую революцию, а Рай, в свою очередь, является аллегорией власти, которая любит стрелять в людей: «А Он сказал: “Мне наплевать на тьму!”, - / И заявил, что многих расстреляет», — так же как и в «Райских яблоках»: «Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб».

А теперь — несколько слов о тождестве ада и рая: «И среди ничего возвышались литые ворота. <…> Седовласый старик что-то долго возился с засовом» («Райские яблоки») = «Ворота ада на засове» («День без единой смерти»). Кроме того, в рукописи последнего стихотворения встречается такой вариант: «На райских кованых вратах / Замок висячий на засове». Здесь Высоцкий зачеркнул слово «райских» и сверху написал: «адских» (АР-3-86).

Эти «адские кованые врата» напоминают также песню «Приговоренные к жизни», где то же самое говорилось о райских вратах: «Зачем стучимся в райские ворота / Костяшками по кованым скобам?» (данная тема разрабатывается и в черновиках «Пожаров»: «Пока у райских врат мы сдуру мялись, — / Набросили щеколду холуи» /5; 518/, то есть речь идет о тех же «холуях», которые, выполняя приказ властей, «вход в рай забили впопыхах, / Ворота ада — на засове» /4; 243/).

А отзвук кованых врат присутствует и в черновиках «Побега на рывок»: «Целый взвод до зари / На мне гвозди ковал» (АР-4-14). Да и в стихотворении «Когда я отпою и отыграю…» лирический герой был «посажен на литую цепь почета» (для сравнения — в «Райских яблоках» «возвышались литые ворота»).

Интересен в этой связи редкий вариант исполнения «Баньки по-белому»: «Эх, за веру мою беззаветную / Сколько раз отдыхал я в аду!»284; а в основной редакции: «Сколько лет отдыхал я в раю!».

Как видим, для рассказа о своем лагерном прошлом лирический герой использует образы рая и ада, поскольку оба являются отражением лагерной действительности: с одной стороны, жизнь в лагерях была невыносимой (потому — ад), а с другой стороны — это то, что обещали построить на земле все коммунистические идеологи (потому — рай). И в итоге: рай, обещанный большевиками, оказался адом. Поэтому и о вещей Кассандре было сказано: «Без умолку безумная девица / Свои пророчества кричала в этот ад» (АР-8-32).

Завершая разговор о «Райских яблоках», сопоставим их с «Письмом с Канат-чиковой дачи» (1977): «Подал знак платочком — значит, / Будут дергать наугад» (АР-8-45) (вариант: «Началось — держись, наш брат» = «Стали нас выкликать по алфавиту — вышло смешно» (АР-17-202).

Наличие общих мотивов между этими песнями обусловлено тем, что и лагерь, и психбольница символизируют несвободное советское общество: «Вся огромная больница / У экранов собралась»[509] ^{[510] [511] [512]} = «И огромный этап — тысяч пять — на коленях сидел». А другой черновой вариант «Письма»: «Вся закрытая больница / У экранов собралась»286, - также находит аналогию в «Райских яблоках»: «Да куда я попал — или это закрытая зона?» (АР-3-166).

В обоих случаях констатируется инертность большинства населения страны: «Но для бунта и скандала / Нам вождя недоставало — / Настоящих буйных мало, / А небуйные молчат» (АР-8-45) = «Бессловесна толпа — все уснули в чаду благовонном» (АР-3-160). Об этом же говорится в наброске 1976 года: «Кругом молчат — и всё, и взятки гладки» («Напрасно я лицо свое разбил…»). Однако сам лирический герой герой как раз является «настоящим буйным» и поэтому не молчит: «Один ору — еще так много сил, / Хоть по утрам не делаю зарядки».

Одинаково описывается также атмосфера в психбольнице и в раю: «Прозябаем в тьме мы тьмущей»287 = «Свету нету в раю, ни еды, ни чифиру, ни явок» (АР-3-158), «Веселее коням гнать от мест этих гиблых, прозяблых\» /5; 510/; «Поят здесь отравой сущей» (АР-8-42) = «Я пока невредим, но немного отравлен озоном» (АР-3-158).

Встречается в «Письме с Канатчиковой дачи» и мотив запрета, наложенного на тайны: «Тайны — это заковырка, / Вы спросите докторов! / По углам просверлим дырки / И заглянем под покров»288 /5; 468/, «Удивительное — рядом, / Но оно запрещено» /5; 136/. И этот мотив также разрабатывается в «Райских яблоках»: «В дивных райских садах просто прорва мороженых яблок, / Но сады сторожат и стреляют без промаха в лоб» /5; 176/. Вспомним заодно другие произведения на эту тему: «Сколько чудес за туманами кроется — / Ни подойти, ни увидеть, ни взять…» /2; 102/, «Да вот беда — ответственные люди / Сказали: “Звезды с неба не хватать!”» (АР-8-146), «Лежат без пользы тайны, как в копилке. / Мы тайны эти с корнем вырвем у ядра…» /1; 89/, «Или взять его крепче за горло — / И оно свои тайны отдаст» /5; 7/, «Мы бдительны — мы тайн не разболтаем, / Они в надежных, жилистых руках. / К тому же этих тайн мы не знаем…» /5; 240/.

А тождество «лагерь = психбольница» видно также при сопоставлении песен «Мать моя — давай рыдать» (1962) и «Про сумасшедший дом» (1965): «Теперь я жду, теперь я жду, куда, куда меня пошлют» = «Я жду, но чувствую: уже / Хожу по лезвию ноже»; «И вот сказали нам, что нас везут туда — в Тьмутаракань» = «И врач сказал, что и меня туда переведут» /1; 453/; «А мне ж ведь, в общем, наплевать <…> Но там ведь все, но там ведь все — такие падлы, суки, волки: / Мне передач не видеть, как своих ушей» = «Вот это мука, — плюй на них, — / Они ж ведь, суки, буйные» (СЗТ-1-174), «И не носите передач — всё буйные сожрут» /1; 453/ («наплевать… суки» = «плюй на них… суки»; «Мне передач не видеть» = «И не носите передач»).

***

Теперь оставим на время тюремно-лагерную тематику, поскольку она неисчерпаема, и обратимся к произведениям с другими мотивами.

Весной 1967 года была написана песня «Путешествие в прошлое». Приведем сразу цитату из нее: «А потом кончил пить — /Потому что устал. /Начал об пол крушить / Благородный хрусталь», — и сравним с воспоминаниями Веры Савиной, относящимися к началу 1976 года, когда они с Высоцким поехали на ужин к французскому послу, устроенный в честь певца Максима ле Форестье, приехавшего на гастроли в Москву: «С Высоцким на вечере был связан один любопытный эпизод. Присутствовавшая там же чья-то дочка или женушка, которая выпила неприличную дозу спиртного, стала приставать к нему с воспоминаниями о том, что когда-то в ее отсутствие Высоцкий был у них дома в большом подпитии и разбил всю хрустальную посуду. И вот тогда меня впервые поразило, что он ей ответил не просто резко, а так грубо, что, если бы в тот момент она не была столь сильно пьяна, то после этого она могла бы надолго впасть в глубокую депрессию. Это кошмарное выяснение продолжалось до тех пор, пока ее не увели с вечера»[513] ^{[514] [515] [516]}. Аналогичный случай упоминает сокурсница Высоцкого по Школе-студии МХАТ Елена Ситко: «…Володя за все время нашего с ним знакомства первый раз сорвался. Это случилось на гастролях в Риге, на которые со мной поехала моя мама — поддержать, помочь, накормить ужином после спектакля. А тут Володя устроил скандал в гостинице — выбросил в окно графин, крушил мебель…»29°.

А по словам французской переводчицы Мишель Кан — жены Давида Карапетяна, «Володя любил вспоминать на публике, как однажды напился пьяным и чуть не сжег в Москве мою квартиру. Представляете, он находил это обстоятельство забавным… Нет, он даже им гордился!»291.