Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич - Страница 53

Если в «Райских яблоках» лирический герой характеризует загробный мир, представленный в виде лагерной зоны, как «сплошное ничто — беспредел», то в стихотворении «Я прожил целый день в миру / Потустороннем…» он саркастически говорит: «Зову туда, где благодать / И нет предела. / Никто не хочет умирать — / Такое дело». Сравним еще: «И духоту, и черноту / Жадно глотал. / И долго руками одну пустоту / Парень хватал» («В лабиринте», 1972), «А мы живем в мертвящей пустоте» (1979), «Из ниоткуда в никуда / Перешагнул, перешагнул» («Песня Билла Сигера», 1973), «Я шагнул в никуда» («Затяжной прыжок», 1972) (заметим, что характеристика рая «сплошное ничто» из «Райских яблок» уже возникала в «Балладе об уходе в рай». 1973: «Уйдут, как мы, в ничто без сна»; и еще одна перекличка между этими песнями: «Мы пошустрим и, как положено, умрем» = «Мы когда-то всегда умираем»). Таким образом, пустота царит как на земле, так и на небе, поскольку оба эти мира контролируются советской властью (аналогичную мысль высказывал Александр Галич в «Колыбельном вальсе», 1966: «Но в рай мы не верим, нехристи, / Незрячим к чему приметы! / А утром пропавших без вести / Выводят на берег Леты. <…> Придавят бычок подошвою, /Ив лени от ветра вольного / Пропавшее наше прошлое / Спит под присмотром конвойного»).

А слово благодать из стихотворения «Я прожил целый день…» («Зову туда, где благодать / И нет предела») также с горьким сарказмом будет упомянуто в «Райских яблоках» при описании «рая» — вологодского лагеря: «И апостол-старик — он над стражей кричал, комиссарил, — / Он позвал кой-кого, и затеяли вновь отворять. / Кто-то палкой с винтом, поднатужась, об рельсу ударил, / И как ринулись все в распрекрасную ту благодать}» (СЗТ-2-371)[504] ^[505]. Глагол «комиссарил» ясно говорит об отрицательном отношении Высоцкого к большевикам — «комиссарам» (которых воспел в известной песне другой советский бард: «И комиссары в пыльных шлемах / Склонятся молча надо мной»). Это же отношение проявляется в черновиках «Песни о новом времени» (1967): «Будем долго хороших людей называть комиссарами, / Будут дети считать белый цвет только цветом врагов» /2; 350/.

Кроме того, с одинаковой иронией характеризуются «потусторонний мир» в «Я прожил целый день…» и «этот мир» в «Дне без единой смерти»: «У нас там траур запрещен — / Нет, честно слово!» = «На день отменены несчастья'.». Вспомним, что по советскому телевидению всегда показывали только «хорошие» новости, а неудачи, трагедии, преступления и вообще любой негатив, касающийся СССР, были под запретом.

Кстати, прием, использованный Высоцким в «Дне без единой смерти», два года спустя повторится в черновиках стихотворения «Муру на блюде доедаю подчистую..» (1976): «Объявлен праздник всей земли — / “День без единой смерти”!» = «[По всей стране] объявлен рыбный день» (АР-2-52); «Ликуй и веселись, народ!» = «[Я веселюсь] Повеселей — хек семге побратим» (АР-2-52).

Работа над «Днем без единой смерти» была начата в 1974 году, и тогда же Высоцкий высказал мысль о том, что советская власть контролирует все возможные миры, в письме от 20.06.1974 к С. Говорухину, который снимал на Одесской киностудии художественный фильм «Контрабанда»: «Очень я расстроился, что у тебя новые сложности281 такого рода, что ты не очень знаешь, как от них убежать. Но ведь про что-то же можно снимать? Или нет? Например, про инфузорий. Хотя сейчас же выяснится, что это не будет устраивать министерство легкой промышленности, потому что это порочит быт туфелек-инфузорий. Ткнуться некуда: и микро, и макромиры — все под чьим-нибудь руководством» /6; 413/.

Интересная перекличка связана и с черновиком «Набата» (1972): «Но у кого-то желанье окрепло / Выпить на празднике пыли и пепла, / Понаблюдать, как хоронят сегодня, / Быть приглашенным на пир в преисподней» /3; 407/ (в той самой преисподней, о которой уже говорилось в песне «Переворот в мозгах из края в край…»: «Мы рай в родной построим преисподней!»). Поэтому лирический герой, вернувшись из «преисподней» в стихотворении «Я прожил целый день в миру / Потустороннем…» (1975) и проникнувшись тамошним изобилием, булдт биччвать ссбя: «И бодро крикнул поутру: / “Кого схороним?!”», — чтобы не стать таким.[506]

Кстати, здесь были буквально реализованы строки из «Реквиема оптимистического» (1970) А. Вознесенского: «Вернули снова жизнь в тебя, / И ты, отудобев, / Нам всем сказал: “Вы все туда, / А я — оттудова”». Сравним: «Я и сейчас затосковал, / Хоть час — оттуда. / Вот где уж истинный провал, / Ну просто — чудо» /5; 54/. Кроме того, здесь, как и в стихотворении «Дурацкий сон, как кистенем…» (1971), лирический герой занимается самобичеванием, которое вдобавок выражено одинаковым стихотворным размером: «Я прожил целый день в миру / Потустороннем / И бодро крикнул поутру: / “Кого схороним?”» = «Вчера я бодро в унисон / Попал без грусти, / И было стыдно, как за сон, / В котором струсил» (АР-8-67). А другой вариант последней цитаты: «Когда спою я в унисон, / Бодр и не грустен…»/3; 79/, - фактически предвосхищает «Памятник» (1973): «Открывали под бодрое пенье, /Под мое…».

В стихотворении «Я прожил целый день…» герой иронически сообщает людям о загробном мире: «А там порядок — первый класс, / Глядеть приятно. / И наказание сейчас — / Прогнать обратно». А поскольку оба мира контролируются советской властью, то порядок — первый класс царит и здесь, как, например, в «Гербарии», написанном год спустя: «Под всеми экспонатами — / Эмалевые планочки. / Всё строго по-научному — / Указан класс и вид».

Этот же порядок находим в «Побеге на рывок», в «Сказочной истории» и в «Палаче»: «Положен строй в порядке образцовом» /5; 170/, «Аккуратно на банкетах: / Там салфетки в туалетах» (АР-14-147), «А грязи нет — у нас ковровые дорожки» /5; 140/. Последняя реплика принадлежит палачу.

Помимо порядка, во владениях власти царит малина (изобилие), причем как на этом свете, так и на том: «Жизнь — малина — на приеме, / Спецотряд в дверном проеме» («Сказочная история»; черновик — АР-14-147) = «Там малина, братва, — нас встречают малиновым звоном!» («Райские яблоки»); «Отказа нет в еде-питье / В уютной этой колее» («Чужая колея»), «И без похмелья перепой, / Еды навалом» («Смотрины») = «Там, кстати, выпить-закуситъ — / Всего навалом» («Я прожил целый день в миру / Потустороннем…»). Впервые же данный мотив встретился в «Колыбельном вальсе» (1966) Александра Галича, где власть также контролирует потусторонний мир: «Идут им харчи казенные, / Завозят вино — погуливают. / Сидят палачи и казненные, / Поплевывают, покуривают». Причем если у Галича «сидят палачи и казненные», то у Высоцкого сказано: «Там встретились кто и кого / Тогда забрали» («Я прожил целый день в миру / Потустороннем…»). Подобное же «единение», хотя отнюдь не добровольное, царит и в этом мире: «Здесь, в лабиринте, / Мечутся люди. / Рядом — смотрите! — / Жертвы и судьи» («В лабиринте», 1972).

Теперь остановимся на сходстве ситуации в «Чужой колее» и «Райских яблоках», включая упомянутый мотив изобилия: «Отказа нет в еде-питье / В уютной этой колее» = «Хлебный дух из ворот — так надежней, чем руки вязать» (СЗТ-3-301), «Золотая стерня — ни оград, ни заборов — занятно!» (АР-3-158); «Попал в чужую колею / Глубокую» = «Да куда я попал — или это закрытая зона?»[507] ^[508] (АР-3-166); «Я кляну проложивших ее» = «Лепоты полон рот, и ругательства трудно сказать»; «Здесь спорт кто-то с колеей / До одури» /3; 449/ = «Я читал про чертей — я зарежу любого на спор» (АР-3-157); «Вполне надежные края / Имеет эта колея» /3; 449/ = «…так надежней, чем руки вязать» (СЗТ-3-301); «Как неродная, колея» /3; 450/ = «Мне в подобном раю обитать никакого резона» (АР-3-166); «Я грязью из-под шин плюю» = «В грязь ударю лицом»; «Расплевался я глиной и ржой / С колеей ненавистной, чужой» /3; 450/ = «И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых» (СЗТ-2-372).