Вперед в прошлое! (СИ) - Ратманов Денис - Страница 40

— Семья — это… семья, — неуверенно сказал он.

— А именно. Перечисли членов семьи.

— Ты из меня идиота делаешь⁈ — начал закипать он. — Что бы ты вообще понимал!

Так, партия словесно-шахматной эквилибристики начинает сыпаться. Как бы оппонент не перевернул стол! Надо аккуратнее

— Па, мы не вернемся домой, пока ты там. У тебя больше нет семьи. У тебя есть квартира, к которой ты привык. Хорошая, между прочим, квартира. Тебя это держит?

Он вскочил, навис надо мной, но я не шелохнулся, повел подбородком в сторону Лялиной.

— Позволь себе любить, отец. Или ты не умеешь? Или ты делаешь только то, что выгодно? Мы. Не вернемся. Домой. Пока ты там. Семьи у тебя больше нет.

— Да я… — Он снова собрался угрожать, и я выставил перед собой руку.

— Если ты не оставишь нас в покое, я сдам обрез и скажу, откуда он у меня взялся, а Наташа напишет заявление. Хотя… обреза будет достаточно. Если бы ты нас и правда любил, то хотя бы поинтересовался, где мы и что с нами. Может, у Наташи сотрясение мозга…

— Да что с ней станет…

Я обратился к Лялиной:

— Искренне желаю вам счастья. И очень надеюсь, что вы будете вместе. Все соседи, даже бабка Тонька знает, что вы… встречаетесь. И мать знает и мучается. Положи этому конец, папа, будь мужиком. Хватит нас мучить. Люди — не колбаса. — Я посмотрел на Лялину. — И не мороженое.

— Мальчик! — крикнула Лялина. — Ты ничего не знаешь!

Я направился к выходу, отец устремился за мной. Я затылком чувствовал его ненависть. Обернулся, заглянул ему в глаза, качнул головой.

— Папа. Иди к своей любимой женщине. Не делай глупостей, будет хуже. Если ты меня хотя бы пальцем тронешь, обрез получат твои коллеги. У меня есть кому об этом позаботиться.

— Ты меня шантажируешь? — злобно прищурился он. — Кто? Кто это сделает?

Если бы взгляды убивали, я был бы уже рассеян на атомы!

— Считай, как хочешь.

Он занес руку для удара, но я так и остался стоять. Лялина возмущенно вскрикнула:

— Рома, ты что делаешь!

— Не ходи за мной, — прошипел я и добавил нормальным тоном: — Не усугубляй. Я не отступлюсь и пойду до конца. Точка. Собирай вещи и переезжай сюда. А иначе конец твоей репутации и прощай, должность. Не говняй хотя бы отношения с Анной. Овчинка выделки не стоит, правда. Ты ее любишь, она любит тебя, вот и будьте счастливы!

— В кого же ты такая су-ука, — донеслось в спину.

Хотелось сказать: «Догадайся с одного раза» — но я промолчал, выбежал на улицу, обернулся. Никто за мной не шел.

Никогда не понимал, что удобного в том, что ты мучаешься сам, изводишь окружающих, каждый день предаешь любимого человека. Разве не проще быть честным с собой? Зачем это все? Он боялся, что мы проклянем его, как он проклял своего отца и отрекся от него? Так пусть видит, что нам без него лучше!

Кстати, деда надо будет найти. Вдруг он так же неплох, как Эльза Марковна? Мировая же ведь бабка!

Если отец не успокоится и начнет нас прессовать, я пойду до конца. Ради будущего Наташки и Бориса. Кстати, как там Наташка? Явно лучше, чем в той реальности, когда весь мир против нее ополчился.

В Васильевку я приехал на предпоследнем автобусе, в полдвенадцатого ночи, чувствуя себя сдутым шариком. Я так и не понял, увенчалась ли успехом моя миссия и не выйдет ли отец на тропу войны. Если не идиот, не выйдет.

Фонарей в поселке не было от слова совсем, и их заменяла огромная луна, выкатившаяся на небо и залившая мир серебром. Чернеющие вдалеке горы, птицы, не смолкающие даже ночью, и длинные тени на асфальте делали картину сказочной.

Когда я свернул на бабушкину улицу, Сумскую, всполошились собаки, на ночь спущенные с цепей, заметались вдоль заборов.

Мир погрузился в лай.

Вот как вырвутся сейчас — и пойдут клочки попаданца Павла по закоулочкам. Я поднял валявшийся у обочины дрын и стал выискивать деревья, куда при необходимости можно залезть. Слава богу, покидать охраняемую территорию собаки не стремились, и я благополучно добрался к дому номер тридцать три.

Бабушка и Наташка ждали меня под козырьком у порога — видимо, по лаю сориентировались, что я иду. Пес Боцман лениво потрусил меня встречать. Я все еще не доверял ему, уж очень он грозен. Но, помня мою доброту, пес ткнулся носом в ладонь и прислонился головой — чешите меня, чешите!

— Ну, что там? — спросилась Наташка, переминающаяся с ноги на ногу.

Несчастной она точно не выглядела — уже отлично.

— По чаю? — предложила бабушка. — И расскажешь все.

Растущий организм ответил громким урчанием желудка. Аж неловко стало — словно меня заводили ручным стартером.

В кухне ждала тарелка так называемого хвороста, присыпанная сахарной пудрой, и кувшин молока от производителя, то есть прямо из-под коровы. Мама тоже жарила хворост — просто сладкое тесто в масле, и так же делала надрез в середине, выворачивала в него края, уподобляя изделие татарской пахлаве.

Пока я хрустел хворостом, Наташка болтала:

— Прикинь, я доила козу! Вот это все я надоила! Оно ваще не вонючее, не кривись! Я пробовала.

Прожевав, я с наигранным упреком сказал:

— И как тебе живется с мыслью, что ты доила Иден? — Она расхохоталась. — А я пью молоко Иден. Мой мир не будет прежним.

Как-то я пробовал козье молоко: оно жутко воняло козлятиной и имело противный привкус. Это же и правда было вкусным. Прикончив пару хворостин, я рассказал о Лялиной, о нашем с отцом разговоре и спросил:

— Как думаете, он свалит?

Бабушка потерла подбородок. Молча подошла к печи, набила трубку табаком, открыла дверь и стала в проеме, чтобы на нас не дымить.

— Я не уверена, — грустно сказала Наташка и вдруг повеселела, кивнула головой вниз, отбила чечетку. — Гля какие у меня кроссы! Импортные! Бабушка на что-то выменяла у соседей.

Я присвистнул. Это были уже изрядно изношенные, но еще бодрые баскетбольные кроссовки «Авиа». Импортные!

— Ну все. Одноклассниц разорвет на тысячу хомячков, — поддержал ее я, а сам подумал, во сколько же обошлась эта покупка бабушке и как вообще кроссы оказались в деревне.

Судя по состоянию и пожелтевшей коже, они старые, родом из 80-х. Видимо, кто-то ходил в плаванье, привез их ребенку из-за границы, ребенок вырос, и вещь пошла по рукам. Наташке круто повезло. Радость обладания крутой вещью вытеснила боль утраты.

— Наверное, тебе аж в школу захотелось, — предположил я.

— А еще варенки есть! Прям модные! — радостно поделилась она и закатила глаза, а потом погрустнела. — Как я пойду с такой-то рожей? Ей минимум неделю заживать. Бабушка мажет чем-то, но все равно.

— Вам туда теперь два часа ехать, — сказала бабушка. — Благо недолго учиться осталось. Когда у вас экзамены?

— Третьего русский, одиннадцатого июня геометрия, — сказал я.

— У меня первого и тоже одиннадцатого, — откликнулась Наташа. — Как раз заживу.

— И обновки все увидят, — подкинул я радости.

— Да какой увидят, одеваться надо, как дебил: черный низ, белый верх, — возмутилась она. — Я часть вещей взяла, но трусы и все прочее дома.

— Да и у меня. Поеду завтра в школу, Борьку отловлю и попрошу вынести втихаря.

Наташка поморщилась.

— Он — крыса мелкая, настучит предкам.

— Не настучит, — вступился я за брата и обратился к бабушке, она пыхтела на улицу, но дым все равно залетал в дом. — Ба, что думаешь про отца? Будет нас прессовать?

— Пусть только попробует, — пророкотала она — как в тучах перед грозой загромыхало. — Если все, как ты сказал, и его пытаются подсидеть на работе, то вряд ли. Вот напишу в прокуратуру — и конец его карьере. Но всякое возможно. Потому нужно подготовиться. Обрез мы спрячем в огороде: от этого козла любую гадость можно ожидать. Мы с Наташей завтра поедем в больницу, снимем побои — вдруг он не уймется, и придется воевать. Главное, Наташа, чтобы ты потом в отказ не пошла.

— Я его ненавижу, — прошипела сестра, — и хочу, чтобы он сидел! Как ты такое подумать могла?