Вперед в прошлое! (СИ) - Ратманов Денис - Страница 39

И опять сова, и сказать ей нечего. Я добавил:

— Кстати, это в твоих интересах. Будет решаться вопрос твоего личного счастья. Потому что пока он там, моей ноги в квартире не будет, а уж сестры — и подавно. Поняла?

— Ты мне не тыкай. — И снова сталь в голосе.

Забылся, тыкать стал, это для подростка она тетушка, а для меня настоящего — совсем девчонка. О, эта мышь даст папане прикурить! В полнолуние она, наверное, превращается в удава. Другая бы уже на ее месте тряслась, этой словно все фиолетово, спокойна как танк. Я поднялся и сыронизировал:

— Он же, наверное, ищет нас… Ой, то есть незарегистрированный ствол! С ног сбился, ночь не спал. Так успокойте его!

Я поднялся и зашагал к двери.

— Ну? Идемте звонить. Только копеек дайте, а то нету у меня.

Я протянул руку. Она вложила монетки уже в коридоре. Алкаш, который выпал из комнаты, так и сидел у стены, а из-за приоткрытой двери доносился женский бас:

— Коля! Ко-оля! Есть че-нить попить?

Я сбежал по лестнице. Удивительно, но номер соседки, бабы Вали, на который звонили и просили позвать нас, когда случалось что-то срочное, я помнил до сих пор. Набрал его и сказал:

— Добрый вечер, теть Валь, это Павлик Мартынов. Извините за беспокойство, позовите, пожалуйста отца.

— Павлик? Ну слава богу! — В голосе доброй бабули проскользнула искренняя радость. — Подожди, сейчас.

Послышались ее торопливые шаги и скрип петель. Конечно же все соседи знали, что случилось. Бабка Тонька, что под дверью подслушивала, видела Наташино разбитое лицо и уже всем, наверное, растрепала, как мент дочку убивал. Эта бабка с отцом все время собачилась. Да что с отцом — со всеми.

Аня Лялина, зябко поеживаясь, стояла рядом и молчала. В трубке затарахтело, и знакомым голосом проорали:

— Пашка, мать твою! Где ты шляешься? — Дальше отец прошипел: — Урод малолетний! Я тебе покажу, как…

— Хранить дома незарегистрированный ствол? — холодно проговорил я.

— Щенок, на родителя руку…

— Ша, родитель! — прикрикнул я, косясь на отвесившую челюсть Анечку. — Остынь и послушай. Ствол у меня. Пока у меня. А может быть в ментовке. А у Наташки мы сняли побои, вот, думаю, писать заявление или не писать. Помнится ты что-то про Таранова говорил, который на твое место метит и ждет, когда оступишься. Тяжкие телесные — отличный повод.

Отец шумно засопел, но больше не угрожал.

— Чего ты хочешь? — процедил он сквозь зубы.

— Хочу, чтобы ты законсервировал агрессию и приехал к Лялиной. Я здесь. Поговорим, спокойно все обсудим. Не бойся, она не в заложниках, мы просто беседовали. Па, я предупреждаю: руки распустишь, хуже будет. Я уже не тот щенок, которого можно безнаказанно пинать.

Хотелось ввернуть про жестокое обращение с животными, но я вовремя вспомнил, что в девяностые всем было пофиг.

— Еду, — сказал отец и положил трубку.

— Такие дела, — развел руками я.

Ловушка захлопнулась. Папаня и не догадывается, что сейчас будет, ведь считает меня молокососом, а по факту я его и старше, и умнее. Не желая показывать свою истинную сущность перед Анечкой, он будет вести себя смирно и руки не распустит. Он умел казаться человеком, когда это выгодно. А уж я ситуацию использую на полную.

— Так и будем стоять здесь? — спросил я. — По-моему, лучше подождать в комнате.

Мы молча поднялись к ней, я уселся за стол, Анечка пошла готовить чай. В комнату заглянула Анжела, я помахал ей:

— Привет, сестренка! — Она пулей вылетела прочь.

Крупная Анжела выглядела скорее сестрой, чем дочерью. Интересно, во сколько Лялина родила? Если в восемнадцать, ей сейчас должно быть тридцать три.

Лялина вернулась с огромным подносом, поставила на стол фарфоровый чайник со сколом на носике, три разные чашки и блюдце с баранками.

— Я не желаю вам зла, правда, — сказал я примирительно. — Просто хочу жить спокойно.

Подождав, пока она усядется, я продолжил:

— Отец, наверное, рассказал, что он Наташу просто отшлепал за дело. А на самом деле у нее рассечение губы, разбит нос и гематома на пол-лица.

По глазам Анечки было видно: не верит она мне и не поверит, и до последнего будет защищать своего мужчину. Значит, любит. И не задумается, а нужно ли ей такое счастье. Интересно, как у них будут развиваться отношения, даст она себя в обиду или на место его поставит, а то и посадит на цепь?

— Зачем ты пришел сюда?

О, а она-то, оказывается, говорящая, видимо, просто не любит попусту издавать звуки, как наш Минаев Димон.

Я ответил наполовину честно:

— Потому что при вас отец, кхм, не нарушит целостность моего организма, а нам надо поговорить.

Лялина усмехнулась. Ну как усмехнулась — изобразила улыбку, глаза у нее оставались цепкими, настороженными.

— Я правда не желаю вам зла, хочу, чтобы все были счастливы. И я в том числе.

Налив себе чаю, я захрустел баранкой и развалился на стуле. Аня по-ментовски пристально меня изучала, такое впечатление, что и карманы выворачивала, но не могла понять, чего ожидать, потому была напряжена. Если бы она знала, что я задумал, возможно, пожала мне руку. А может, и по морде съездила бы.

Отец примчался минут через пятнадцать, я уж заскучал тут с этой мумией. Как замерла в одной позе, так и сидела, ни мускул не шелохнулся на ее лице. Сами собой напрашивались мысли: а в постели она такая же горячая? Или отцу не особо надо, чтобы женщина шевелилась в процессе?

Когда открылась дверь, Лялина чуть ожила, подалась навстречу перешагнувшему порог отцу, но осталась сидеть.

— Привет, па, — сказал я.

Он упер руки в боки, покраснел, аж глазные яблоки слега выдавило. Из ноздрей, казалось, начнет извергаться огонь.

— Что ты мне устроил, а? Мать ночь не спала, рыдала! И вообще… — Он перевел дыхание и выпалил: — Почему ты здесь?

— Мне нужны гарантии безопасности, — развел руками я.

— Какие… какой…

— Мы тут беседуем с твоей любимой женщиной. Ты ведь любишь Анну?

Наконец-то Лялина чуть оттаяла. О, сколько надежды было в ее взгляде! Отец, загнанный в ловушку, не спешил отвечать. Скажет «да» — перед сыном облажается. «Нет» — любовницу и соратницу потеряет. Любо-дорого видеть его растерянность!

На миг мне показалось, что он отречется от Лялиной, и тогда все пропало.

— Будь честен, отец, — подтолкнул его я. — Ты же учил нас быть честными. Ну?

— Тебе какое дело? — прогавкал он.

Я посмотрел на Лялину, и мне показалось, что со дна ее души поднимается черная муть, застилает глаза, она стала белее мела, нос заострился еще больше.

— Люблю, — нехотя бросил он и добавил: — Но и вас я люблю, и маму.

— Присядь. В ногах правды нет.

Он оседлал табурет и сказал:

— Сын, ты еще слишком молод, чтобы понять. — Он шумно поскреб в затылке. — Как бы тебе объяснить. Смотри, ты любишь мороженое, но и колбасу любишь. И как выбрать что-то одно?

Надо отдать ему должное, толковые аргументы, я рассчитывал, что он будет тупить, и мне придется проще. Многих бы его слова поставили в тупик, но не меня. Я покачал головой, заулыбался.

— Па, нельзя параллелить людей и колбасу. Как говорил Христос; 'Никто не может служить двум господам; ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть".

Отец поморщился.

— Где ты этого нахватался, в секту вступил?

— Не уклоняйся от темы, па. Не получится. О нас ты не радеешь, признайся себе, будь честным. И женщину свою не обманывай.

Лялина поднялась, желая выйти. Да у нее слезы в глазах! Значит, не навка, а живая! Отец тоже встал.

— Анна, останьтесь, пожалуйста! — попросил я и обратился к отцу, который тоже был растерянным: — Па, живи счастливо со своей любимой женщиной, а мы будем жить сами.

Он снова покраснел.

— Я уж как-нибудь без тебя разберусь!

Похоже, съезжает, хочет оставить все как есть.

— Что для тебя семья, па? — задал я вопрос, на первый взгляд странный.