Брысь или приключения одного М.Н.С. - Малышкина Ольга - Страница 16

В темноте таинственно и даже как-то зловеще поблескивали зеркала. Натыкаясь на мебель, мы миновали несколько комнат и добрались до двери, тоже запертой.

– Ломаем? – шепотом спросил Ваня (почему-то обстановка не располагала к тому, чтобы говорить в полный голос).

– Здесь где-то на стене крючок, на нем Афанасий Степанович запасные ключи от всех квартир держал, – тихонько отозвался Коля.

Ваня пошарил рукой…

– Повезло! – паренек удовлетворенно потряс связкой ключей. Первый же из них легко повернулся в замочной скважине, и мы вышли на широкую лестничную площадку.

– Странно, что ваш дом еще пустой, – сказал Ваня, поднимаясь по мраморным ступеням. – Семьи рабочих еще осенью из бараков с окраин начали в центр переселять.

Коля молчал. Я слышал, как колотится его сердечко. Видимо, от волнения, что совсем скоро переступит родной порог.

Слева и справа от двери в его квартиру стояли большие кадки с растениями, давно засохшими без полива.

– В столовой свечи есть и спички, – прошептал мой спаситель, когда мы оказались внутри.

Он уверенно провел нас по длинному темному коридору в просторную комнату. Вокруг овального стола прятались под белыми чехлами стулья. С оборкой по низу и лентами за широкими спинками они смотрелись очень нарядно, будто невесты. (А что?! Я человеческую свадьбу из окна видел! Там девушка точь-в-точь так одета была!) В углу комнаты синела округлыми глянцевыми боками печка. Похожую я видел в деревянном дворце, и Кларочка называла ее смешным словом «голландка». Но главное – два резных буфета! От них так и повеяло гречишными оладьями! Ну, в смысле напомнили о них…

Ваня зашторил окна и лишь потом чиркнул спичкой и зажег толстую свечу в одной из розеток бронзового канделябра – он возвышался в центре обеденного стола на ажурной, когда-то белоснежной, скатерти. Вкусно запахло тающим воском.

Потирая замерзшие руки, паренек предложил:

– Ну что, раскочегарим печку?

– Дров-то нет! – растерялся Коля.

Ваня сдернул чехол с ближнего стула (в воздух сразу взметнулось облачко пыли).

– Чем не дрова? – подмигнул он нам. – Или жалко?

Мне, как грызуну, мебели было не жалко, но как ценитель прекрасного я пришел в ужас от Ваниной идеи – уж очень красивой оказалась вещь. Сразу видно, сколько души вложил мастер в сложные завитки на деревянных перекладинах.

Однако Коля охотно поддержал старшего брата. К счастью, Ваня разглядел изящество резьбы, и, прихватив свечу, мальчики отправились искать что-нибудь попроще. Я хотел кинуться следом (интересно же, как жил мой спаситель), но потом передумал. Решил, что куда важнее изучить содержимое буфетов.

Увы, их запах не хранил даже намека на съестное! Хорошо, что железнодорожники поделились вареной картошкой, к поеданию которой, по моему скромному разумению, уже пора было приступать. (Жемчужину я предусмотрительно спрятал в надежном месте – в щели между паркетинами. Такое облегчение почувствовал! Вот только язык, привыкший перекатывать драгоценный шарик, продолжал елозить во рту в поисках сокровища!)

Мальчики вернулись, притащив сразу пять стульев: по два в каждой руке принес Ваня и один – Коля. Эти было не жалко: перекладины тоненькие, спинки выгнутые. Хлипкие, одним словом. Такие и ломать легче. Юный кочегар справился с ними без видимых усилий, и комната наполнилась сначала веселым треском разгорающихся дров, а потом ровным гулом синей «голландки».

После ужина (теперь мне казалось, что нет блюда вкуснее вареной картошки, в сравнении с ней померкли даже воспоминания о трапезе у гостеприимного станционного смотрителя!) мои друзья приволокли откуда-то из глубины квартиры матрас, одеяла, подушки и устроили постель на полу возле печки.

Я собирался послушать, как Ваня будет расписывать грядущую жизнь без эксплуататоров, которую он именовал светлым будущим, однако меня сморил сон. Так и не узнал, куда же денутся работодатели. Зато порадовал Кларочкин отчет о сохранности нашего клада и о том, что Петр Еремеевич написал-таки письмо Народному комиссару просвещения Луначарскому и Ленину, вождю всемирного пролетариата и, по совместительству, Председателю Совета Народных комиссаров, с требованием вернуть детскому дому заведующую. Кларочка подписалась за нас обоих – Менделеевы.

Утром выяснилось, что и Коля не переставал думать о судьбе Фаины Карловны, потому что попросил Ваню показать ему, где обитает ЧК.

– Так здесь, на Гороховой.

Мы с Колей прямо остолбенели от неожиданности.

– То есть совсем рядом? – мой спаситель сглотнул комок, застрявший в горле.

А мы-то ночью шумели, стекла били, в чужую квартиру забрались! Я живо представил, как приехала черная машина, из нее вышли двое в кожанках и с наганами, чтобы поставить нас к стенке, и опять чуть в обморок не грохнулся (хорошо, на одеяле сидел, не ушибся бы)…

К счастью, Ванин ответ прозвучал раньше, чем сознание меня покинуло.

– Ну, не то чтобы рядом. В самом конце улицы, на углу.

Я перевел дух.

– Только мы лучше так поступим: изложим все письменно, а я отнесу и передам, кому следует, – заключил Ваня.

Я полностью согласился – нельзя нам с Колей туда идти. Вдруг опытные сотрудники определят, что он белогвардейский сынок. Да и моя внешность не пользовалась тут популярностью.

– Но сначала в депо наведаемся. Узнаем, когда оказия в Москву будет, и еще, может, мне продовольственные карточки за батю выдадут…

Ваня раздвинул шторы, и солнечные лучи оплели стены золотистой паутиной. При ближайшем рассмотрении она оказалась узором из листиков и мелких розочек на шелковистых обоях. Комната сразу стала необычайно уютной. Не портила даже накопившаяся за многие месяцы пыль, которая теперь весело кружилась в воздухе.

На дневном свету мальчики выглядели чумазыми, как и полагалось кочегарам. Однако появляться с такими физиономиями на улице, а тем более, в государственном учреждении, было неприлично, и Ваня устроил нам «снежную баню». Не в том смысле, что заставил нырять в сугроб, а в том, что собрал снег с подоконников и превратил его в горячую воду в кастрюле на кухонной печке. Для ее растопки пришлось пожертвовать этажеркой из прихожей. (Из кранов не вытекло ни капли. Они даже не чихали и не хрюкали, как те, что у Вовки в квартире, когда в трубах тоже исчезала жидкость. Эти величественно молчали, словно всерьез обиделись на Людей за вынужденную бесполезность.)

В качестве моющего средства использовали слепленные в шарик душистые обмылки. Теперь я еще больше побелел и приготовился безвылазно сидеть за пазухой, чтобы не бросаться в глаза вызывающей окраской.