Проклятие - Майер (Мейер) Марисса - Страница 53

Но, несмотря на все неприятности, которые навлекали на Серильду ее выдумки, она все равно обожала рассказывать. Просто ничего не могла с собой поделать. Все эти сюжеты про несчастных влюбленных и коварных злодеев рождались у нее внутри, и Серильда чувствовала себя так, будто она парит над миром, пока история сочиняется сама собой. Они помогали ей почувствовать себя частью чего-то важного, чего-то вечного.

Никогда прежде Серильда не задавалась вопросом – а что, если старый бог чувствовал то же самое? Что, если так же как она, отчаянно желал рассказать о том, как раскрываются тайны, как сплетаются судьбы, как герой отправляется в путешествие, которое кажется невозможным?

Интересно, как и она сама, бог хоть раз задумывался о том, не приносят ли его истории больше вреда, чем пользы? Сказки могли отвлечь от тягот жизни, но не более того. В конце концов реальность всегда напоминала о себе снова и снова.

Невольно Серильда гадала, где Вирдит может быть сейчас. Неужели он все-таки устал от смертных и стал отшельником, как остальные боги? Или он все еще бродит по миру, даря радость и князьям, и крестьянам?

Серильда ни разу не видела странствующего барда, но ее отец рассказывал, как в молодости повстречал одного из них. Тот приезжал к ним в город и три ночи подряд рассказывал невероятную историю о храбром рыцаре, который совершал подвиги на суше и на море и бился с чудовищами и колдунами, чтобы спасти принцессу, превращенную в созвездие на небесах. Папа тогда сказал, что несколько недель после этого в городе только и говорили, что об этой сказке. Когда бард поехал дальше, деревенские дети плакали.

Что, если это был Вирдит?

От этой мысли Серильде почему-то стало радостно, а на щеках вспыхнул румянец. После ее рождения жители Мерхенфельда стали опасаться любых историй – из страха перед окаянной девчонкой с золотыми глазами. Но ей приятно было думать, что в свое время и они тоже собирались на деревенской площади, чтобы послушать сказки и легенды.

Все было именно так, как сказал Фрейдон. В мире не найти ни одной живой души, которой была бы не по нраву хорошая история.

Дни в Грейвенстоуне тянулись долго, и эти неотвязные вопросы по крайней мере помогали Серильде не думать о Злате, который был заперт где-то там, совсем один, и день и ночь вращал колесо прялки.

Серильда цепенела, когда представляла, каково ему сейчас. Она то воображала постель, кишащую блохами и крысами, то задумывалась, дают ли ему вообще спать. Представляла себе его руки, до крови стертые жесткой соломой. Слышала как наяву язвительный голос Злата, когда тот объяснял Эрлкингу, куда тот может пойти со своим золотом, и стоны боли, когда король наказывал его за дерзость.

Серильда с ума сходила от тревоги, и хуже всего было то, что она была бессильна помочь. Поэтому ей отчаянно нужно было отвлечься.

Дети поначалу занимались тем, что вместе с другими призраками прибирались в замке, сметая пыль и паутину. Но, когда работа была сделана, неразлучной пятерке пришлось думать, чем себя занять. Дети придумывали настольные игры и приставали к музыкантам замка с просьбами научить их играть на цитре и мандолине. Часами они мастерили бумажные фонарики: на Скорбную Луну дети хотели по традиции их родного Мерхенфельда вставить внутрь свечи и развесить их на ветках ольхи.

Ханс к тому же помогал Гердрут смастерить ее первый альбом. Они заполняли кое-как сшитые листы картинками и засушенными цветами, обрывками стихов и счастливыми воспоминаниями. Никель увлекся рисованием, а Анна снова стала прежней – переполненная кипучей энергией, от скуки она готова была бегать по потолку. Что же до Фриша, то он вознамерился научиться жульничать в кости.

Словом, они старались не поддаваться унынию и не замечать странной, гнетущей атмосферы замка.

В его стенах были сокрыты тайны. Даже свечи мерцали как-то по-особому таинственно. Хотя Серильда и жила в Адальхейде, населенном призраками, в Грейвенстоуне ее охватывал страх, когда ей приходилось в одиночку пройти по его незнакомым залам.

Возможно, у нее просто разыгралось воображение, но было похоже, что даже самим темным здесь неуютно. Они то и дело жаловались, что у них пропадали или сами собой передвигались вещи. В Адальхейде можно было бы свалить подобное на проделки духа-буяна, но сейчас по понятным причинам было ясно, что он тут ни при чем. Адские гончие непрерывно выли, словно видели чудовищ, скрытых от глаз их хозяев. Конюх рассказывал, что лошади тоже волнуются. А еще все слышали странные звуки. Шепот, скрежет когтей и глухой стук наполняли коридоры, но никто не мог сказать, откуда они исходят.

Возможно, после столь долгой разлуки Грейвенстоун уже не был для демонов домом. А может, они разнежились, привыкнув к уюту Адальхейда. Или все дело было в тайнах, которые хранило это место. Здесь словно обитала какая-то злая сущность, из-за которой призраки постоянно дрожали от страха, оглядываясь через плечо. Кто знает, может, именно эта сущность шептала обитателям Грейвенстоуна на ухо, и это из-за нее замок больше походил на оскверненную гробницу, чем на убежище. Придворные Эрлкинга привыкли жить в замке с привидениями, но что-то в Грейвенстоуне беспокоило даже их. А после того, как на Гердрут напала друда, стало еще хуже.

Хотя на самом деле друда на нее не нападала. Время шло, а Герди все рассказывала одно и то же. Ей снился вовсе не кошмар, а обыкновенный сон.

Счастливый сон, который наполнял ее надеждой, что когда-нибудь кошмар наяву, в котором она живет сейчас, все-таки закончится. Когда-нибудь она обретет покой и снова встретится со своими родными.

Серильде было невыразимо грустно слышать столь пронзительные, полные горькой радости слова из уст такого маленького ребенка.

Но еще сильнее грусти было замешательство.

Зачем, во имя старых богов, друде пробираться в спальню Серильды и дарить маленькой девочке радостный сон о ее любимой покойной бабушке?

Серильда решила не рассказывать о видении Гердрут Эрлкингу. Король и так пребывал в дурном расположении духа. Он тоже был необычайно напряжен с самого момента их прибытия. Его ледяные глаза метались по углам каждой комнаты, будто он ожидал, что на него вот-вот нападут сами тени. Или же… что они заговорят. Или начнут петь, или танцевать, или – чем там тени вообще могут напугать демона?

Серильда не рассказала ему и о том, как голос отца звал ее из прохода в лунной ротонде. Она не раз ловила себя на том, что ноги сами собой снова несут ее туда, и ей приходилось силой заставлять себя повернуть назад.

Ее отец погиб. Дикая Охота поймала его, сбросила с лошади и оставила умирать на обочине, потому что Эрлкинг не счел нужным сделать его призраком и поселить в замке. Труп отца Серильды превратился в нахцерера – гниющее, неразумное существо, которое напало на Серильду, желая отведать плоти собственной дочери. Он убил бы ее, если бы не мадам Зауэр, которая успела прийти на помощь.

После этого они бросили его тело в реку. Он мертв. И никогда не вернется.

Что бы ни звало ее, это был не ее отец.

– Ваша Ослепительность?

Вырванная из раздумий, Серильда выглянула в окно гостиной и увидела Манфреда.

– Его Мрачность просит вас почтить его своим присутствием.

Серильда вздрогнула: это были в точности те же слова, которые Манфред произнес, когда приехал за ней на мельницу в карете из чьих-то ребер и забрал в Адальхейд.

– Зачем я ему понадобилась? До ужина еще несколько часов.

– Это как-то связано с… духом-буяном, – сообщил мужчина.

Она напряглась. В голове пронеслись сотни ужасных предположений. Серильда не видела Злата с того самого утра после Соломенной Луны, когда его в золотых цепях увели в подземелье. Поскольку Эрлкинг больше не ломал ей кости, она могла предположить, что Злат подчинился приказу короля и день и ночь прядет золото из соломы.

Серильда не осмеливалась спросить о судьбе Злата у Эрлкинга, опасаясь, что тот догадается об ее истинных чувствах. А еще девушка не вынесла бы, узнай она, что Злата мучают в его заточении. По крайней мере, оставаясь в неведении, она могла по-прежнему представлять его таким, каким она в первый раз увидела его в подземельях Адальхейда. Дерзким, непричесанным и совершенно несносным.