Конец века (СИ) - Респов Андрей - Страница 39

О, как! Уж не поохотиться ли за моей головой пришёл сюда Георгий Александрович? А что? Кафедра знаковая. Сам ректор у него в доцентах ходит. А тут студент со знанием языка, спортсмен и прочая, прочая. Ветеран-хедхантер? Почему бы и нет?

Я мысленно выдохнул. Не люблю непоняток. Надо будет как-то намекнуть профу, что ли, что не очень мне это нужно. Да обидеть не хочется. Мужик он правильный. Мамонт советской медицинской науки, можно сказать. Таких скоро в нашем институте почти не останется. И если без лишнего пафоса, именно на плечах таких, как он, страна после войны вывезла и советскую науку, и промышленность. И нас, недорослей, уму-разуму подучила. Ну да чего уж там! Я постарался изобразить нейтральную улыбку.

— Нет, Георгий Александрович, куда мне сейчас жениться? С голой жопой… — разговор шёл на немецком, и я позволил себе эту фривольность, напрочь позабыв, что рядом сидит Генриховна. Но та и ухом не повела, правда, от моих слов они у неё приобрели интенсивный малиновый оттенок.

Профессор не подвёл, хохотнув в кулак. Глаза его лукаво блеснули.

— Эх, парень, не зарекайся! Найдётся красавица — только в ЗАГСе и очухаешься, да поздно будет! К тому же не забывай: светлая голова и талант — кому капитал, а для кого и наживка.

— Может быть, может быть…вам виднее. А если серьёзно, хочется и впрямь побольше свободного времени иметь. Сами знаете, с каждым днём жить становится всё «веселее». Скоро на стипендию не то что прокормиться невозможно будет, а даже на дорогу домой не хватит. Никакие талоны не спасут. Нужно искать возможность заработать. На это нужно как минимум время. Где уж тут о науке думать?

Лицо профессора помрачнело.

— О науке подумать никогда не поздно, юноша. А подрабатывать и лаборантом на кафедре можно. Как вариант. Хотя зарплата там…гхм…вы правы. Вот вам, сколько лет? — его взгляд пробежал по ведомости, — 23? Вот! — он назидательно поднял указательный палец, — я вашем возрасте уже демобилизовался, как раз после войны поступив в медицинский. И подработку сразу нашёл. А жизнь, скажу я вам, была не в пример тяжелее нынешней. Не люблю набивать оскомину рассказами про голод, нехватку одежды, обуви и прочее. Наверняка вам ваши родители и дедушка с бабушкой много рассказывали. Да и вы не маленький мальчик. И ведь о науке думали! Находили время и силы, Гаврила! Чего ж так мрачно-то мыслите?

Пламенная речь профессора меня неожиданно задела. Стало отчего-то обидно за наше время, несмотря на справедливость и правильность сказанных слов. Набежало-нахлынуло. Вспомнилось, как приходилось «тащить» учёбу в девяностые, как еле сводила концы с концами молодая семья, восьмиметровая комнатка в общаге и новоиспечённый молодой доктор, никому не нужный в итоге. И я не сдержался.

— Всё так, Георгий Александрович, всё так. Да только не совсем. Вы разрешите говорить откровенно?

— Всенепременно! — ещё больше разошёлся Высоковский, откинувшись на спинку стула. Преподавательницы обменялись настороженными взглядами. Экзамен, похоже, начал выходить за привычные рамки. Но возражать профессору Генриховна, безусловно, понимавшая, в какую сторону разворачивается дискуссия, не сочла нужным.

— Отец, пока был жив, и мама всё больше рассказывали о непростом послевоенном времени. А вот деда я своего, к сожалению, не застал. Умер он в немецком плену. А до этого числился без вести пропавшим. Узнали совсем недавно, благодаря веяниям перестройки и гласности. Да ещё особой дружбе последнего Президента СССР с объединённой Германией. Бабушка так и не дожила.

— «Последнего»? Это ты к чему клонишь, Луговой? — взгляд Высоковского посуровел.

— К тому, Георгий Александрович, что вы и ваши однополчане пришли с той тяжёлой для страны войны победителями одной из мощнейших армий мира двадцатого века, победителями не только по факту, но также по определению и признанию. Вы стали поколением победителей. И продолжали идти, добиваясь по жизни самых разных целей, уверенные в себе, в своей правоте и силе. Вас питала Победа! За страну, за народ, за родных и близких…простите за высокопарный слог, разволновался чего-то, Георгий Александрович. И ведь продолжили восстанавливать и укреплять великую страну! Империю социализма, союз народов, можно называть по-разному. Суть от этого не меняется. Враги её боялись, соратники уважали. Так?

— Так! — слегка пристукнул ладонью по столешнице профессор.

— Именно об этом я и буду рассказывать своим детям и внукам: о вас, своём деде, родителях. А вот о себе скажу: «Мы, я…эту страну проср…проморгали, если не сказать хуже!»

— Неправда! Нельзя сдаваться! Всё ещё можно… — попытался возразить Высоковский.

— Правда, — возразил я, спокойно глядя ему в глаза, — посмотрите вокруг, дорогой мой Георгий Александрович, — империя расползается, как гнилая тряпка. В стране не сегодня, завтра начнут заправлять иностранные эмиссары, да нувориши, распродающие и разворовывающие всё, что видят, все богатства, созданные победителями. Вот вы говорите, стали студентом, сразу нашли работу. Давно интересовались, как с этим вопросом обстоят дела? Чтобы устроиться на работу, особенно на профильную, нужны знакомства, родственные связи, мзда, наконец! Я не говорю уж о поступлении в вуз. Да, можете возразить, некоторым удаётся путём неоднократных попыток, упрямства, жалких остатков тех льгот, что определены советским государством, всё-таки поступить. Но их всё меньше и меньше, будем справедливы.

— Не всё так однозначно, Гаврила! Наш народ… — задохнулся от волнения уже сам профессор.

— Верно, Георгий Александрович, верно. Народ, конечно, противореча Пушкину, не станет безмолвствовать. Но большинство потрендит, потрендит, да и пойдёт к себе в крайнюю хату пережидать лихо в обнимку с «авосем» да «небосем». Конечно, будут и забастовки, и стачки, и митинги. Да они уже идут! Кстати, всё это разыгрывается без всякой мировой войны, заметьте, профессор. Мы уже поколение проигравших мировому империализму, потому что ближайшие десятилетия вынуждены будем не столько строить и созидать, сколько выживать и отступать шаг за шагом перед тяжёлыми испытаниями. Нет у нас уже «союза нерушимого республик свободных». Слышали? Две недели назад почил в бозе ВЛКСМ, не сегодня, завтра туда же отправится и КПСС. Всего лишь за год республики СССР разбежались как тараканы из-под веника. Тлеют и разгораются десятки военных конфликтов не только на границах! Не удивлюсь, если заполыхает и внутри страны… Согласитесь, Георгий Александрович, в такой ситуации нужно быть по-настоящему упёртым фанатиком науки или даже схимником по натуре своей, чтобы в подобных условиях вместо заботы о благополучии близких, своём материальном положении и будущем уделять время чему-то ещё. Поверьте, я был бы счастливейшим из студентов, окажи вы мне эту честь десять, да даже пять лет назад. Но сейчас на исходе 1991-й. Дай Бог, многим из моих сверстников хотя бы в институте остаться и не бросить профессию после окончания ВУЗа. Да, да! Нам, поколению проигравших, имеющих великое прошлое, мятежное настоящее и тревожное будущее, придётся учиться жить по-другому! — я, конечно, немного слукавил, но уж слишком задели меня слова профессора.

Не мог же я, в конце концов, сказать Высоковскому, что не всё так мрачно и непоправимо, что через десять лет кастрированное и перекроенное, высшее медицинское и не только, образование начнёт штамповать совсем других молодых специалистов, что не все из них будут потерянными для врачебной стези, вот только будет их всё меньше и меньше интересовать здоровье больного, а всё больше собственная мошна. А пациентов всё чаще станут называть клиентами. Грань тонка… Нет, ничего этого я ему, конечно, не скажу. Ну эту тему на хрен! Ещё удар старика хватит. Достаточно и того, что уже наговорил. Вон, лицо профа налилось дурной краснотой.

За экзаменационным столом повисло неловкое молчание.

— Мне жаль вас, Луговой… — Высоковский весь как-то обмяк, снова откинувшись на спинку стула, — если вы сейчас так рассуждаете, то что будет в будущем?