Контуженый (СИ) - Бакшеев Сергей - Страница 38

Я мотаю головой:

— К больной голове я привык, и в прошлое не вернусь.

— Война всех меняет. И баб тоже. За это и выпьем.

Мы выпиваем. Алена гасит свет и тянет меня в спальню. Мягкая кровать, долгий поцелуй. Она раздевает меня и переходит к ласкам. Она обворожительна и настойчива. Мое тело в ее власти, чего не скажешь о мозге.

Дом Алены рядом с железной дорогой. За окном стучат колеса тяжелого состава, под покровом ночи в прифронтовой город прибывает товарняк. Знакомые звуки возвращают меня в родной Дальск, и мозг рисует картину.

Старый паровоз, в будке я и Злата. Моя ревность, переходящая в злость, и насилие. Передо мной ее глаза, в голове отчаянный голос: нет, отвали!

Я вздрагиваю и отшатываюсь.

— Что с тобой? — это уже голос Алены.

Я прислушиваюсь к себе и осознаю беспомощность:

— Ничего не получится.

— Сейчас или вообще?

Я молчу. Алена грустно улыбается:

— Со мной… Ты опять вспомнил ту, с которой не дошел до ЗАГСа?

Что на такое ответишь, лучше промолчать. Алена садится в постели сжимает грудь, демонстрирует кружевной лифчик и усмехается:

— А я новое белье специально для тебя надела. Купила после первой нашей встречи.

— Ты знала, что мы снова встретимся?

Алена бодает головой мою голову и смеется:

— Контузия заразна! — Она подпрыгивает в постели и садится на колени, чтобы я видел новые трусики: — Представляешь, продавщица уверяла: любой мужик не устоит. Обманула.

Я бросаю взгляд вниз живота, демонстративно вздыхаю:

— Я не устоял.

— Что с тобой делать, Контуженый? — Алена забирает подушку и выходит из спальни: — Спи.

Мы спим отдельно. Утром встречаемся одетыми. Говорим о референдуме, о тяжелых боях, о подлых американцах и не смотрим в глаза друг другу.

Неожиданный звонок Алене. Она слушает, сводит брови и бледнеет.

— У меня его нет. Ушел на первый автобус в Ростов, — говорит она и опускает телефон.

Следующая фраза уже мне:

— Уходи. Срочно.

— Что случилось?

— Кто-то из «Группы Вагнера» звонил коменданту. Просят тебя задержать. Тебя в чем-то подозревают.

— Это Вепрь. Его брат погиб, а я…

— Никита, это серьезно?

— Они разбираются, я тоже. Пока ничего не ясно.

— Это опасно? — переспрашивает Алена.

— Вчера Михалыч погиб, а я опять выжил. — Я подхватываю рюкзак и, прощаясь в дверях, обещаю: — Я позвоню тебе, Алена.

В ее глазах печаль:

— Второй раз мне на поруки Контуженого не дадут.

Я иду по Луганску и с каждым шагом осознаю — теперь у меня нет выбора, нужно найти предателя. И чем скорее, тем лучше. Вепрь устал ждать. Он жаждет отомстить за смерть брата, а я должен знать, кто виноват в смерти моих друзей. Предатель ответит по законам ЧВК. Кто бы им ни был. Даже я.

Возможно, меня ищут, но бежать и прятаться — не вариант. Мне нужно в центр города, там ключ к разгадке. При входе на рынок меня останавливают и проверяют рюкзак. Сегодня последний день референдума, а в одном из павильонов работает пункт для голосования. Вчерашний взрыв автобуса заставил власти усилить меры безопасности, а народ подстегнул, как пощечина в драке. Голосовать на референдум пошли все, кто откладывал и не решался.

У павильона с флагами Луганской республики и России слышу знакомый голос:

— Пожалуйста, не толпитесь у дверей. Запускаем группами, растяните очередь. Вы же понимаете, нужно соблюдать осторожность.

Это волонтер Лиза уговаривает людей не создавать толпу. Люди в очереди разные, и молодые, и старые. Делают вид, что слушаются, но не расходятся, стараются быть ближе к заветной двери.

Собравшиеся демонстрируют сплоченность и наперебой подбадривают друг друга:

— Надоело прятаться. Устали бояться.

— Пусть видят, мы за Россию.

— Хоть наши дети и внуки будут жить счастливо.

— Страшно немного, но мы ждали этого восемь лет.

— Мне утром дочка с Севастополя звонила. И про взрыв знает, а все одно: иди голосуй, я за тебя буду молиться.

Пожилой мужчина везет интеллигентную старушку в инвалидной коляске. По виду устал, везет издалека, и я решаю ему помочь.

Лиза замечает инвалидное кресло, машет рукой и освобождает дверь:

— Давайте пропустим женщину.

Очередь расступается, а Лиза вполголоса отчитывает сопровождающего:

— Зачем сюда. Могли бы вызвать на дом.

Старушка в кресле слышит ее, цепляет жилистой ручкой и заглядывает в глаза:

— Мне девяносто, дожила. Я учитель истории, а тут взаправдашняя история. В такой день и дома? Об этом в учебниках напишут.

Люди замолкают, осмысливают слова старой учительницы и приосаниваются. Они тоже творят историю.

Я завожу коляску в павильон. Лиза узнает меня, мы здороваемся. Она меняется в лице:

— Михалыч наш вчера…

— Я был там, видел.

Она отводит меня в сторону:

— Почему он? А где были другие?

Я думаю. Почему он герой, а я опять в стороне? Герои погибают, а я выживаю. Контуженная голова возвращает к моменту взрыва. Михалыч забегает в автобус в поисках опасного рюкзака. Он кричит, чтобы все вышли. Счет идет на секунды. Организатор теракта в «девятке» замечает провал исполнителя и посылает сигнал на взрывное устройство.

Я понимаю, почему Михалыч не раздумывал:

— Михалычу сразу поверили. Мне бы нет. Он всех спас.

— Кроме себя, — добавляет Лиза. — Я с ним почти год, всякое бывало. Помнишь, как дрон-камикадзе на нас…

Она осекается, хмурится, вспоминает. Мегафоны на рынке транслируют добрые советские песни. Собравшиеся у павильона слушают, на напряженных лицах рождаются улыбки. Лиза впускает для голосования очередную группу. Дождавшиеся открыто радуются. Настроение Лизы тоже меняется.

Она возвращается ко мне:

— Не хочу о прошлом. Здесь все ради будущего. А ты зачем?

— Прошлое не отпускает, — честно признаюсь я.

Лиза дружески треплет меня по голове:

— Девчонки таких любят.

— Каких таких? Чокнутых?

— А кто еще всегда по-людски.

— Наш Михалыч вчера. Вы сегодня. — Я спохватываюсь: — А раньше тем более.

— Скажешь тоже. От любого бойца на фронте пользы в тысячу раз больше.

Я не успеваю возразить. Неугомонная Лиза возвращается к обязанностям волонтера. Я завидую ее энтузиазму. Все-таки она из тех чокнутых, которые всегда поступают по-людски.

Иду дальше, нахожу знакомый павильон «Ремонт телефонов». Жму руку одноглазому мастеру. Кутузов воодушевлен, как и все, и жаждет поговорить.

— Я в первый день проголосовал. А ты?

— Так я же из России.

— Тогда ответь. То, что мы в Россию обеими руками — это не вопрос. А вы нам рады?

Вопрос застает врасплох. В таком ракурсе я не задумывался. Надо, так надо. А чтобы радоваться, нет времени.

Отвечаю, как есть:

— За Крым я радовался, а за вас воевать пошел.

— Только за нас? — придирается Кутузов.

Вспоминаю напутствие Чапая.

— Мы воюем за наше будущее, за Россию. А радоваться будем после Победы.

— Для нас референдум уже победа, — признается Кутузов. — Жаль, что за мир еще придется повоевать. Контуженый, ты знаешь, из-за чего НАТО бесится и с нами воюет?

— Хотят быть главными.

— Они бесятся, потому что убеждены, все стремятся в Европу. У них всё лучшее, все рвутся к ним. Это платформа, на которой базируется их исключительность. А мы выбрали Россию. У них ум за разум, как так? Платформа треснула, они зашатались. Паникуют и сами себе вредят.

— Нам тоже.

— Мы перетерпим, сосредоточимся и победим, — убежденно говорит Кутузов.

— Иначе никак, — подтверждаю я.

Мастер вспоминает наш телефонный разговор.

— Так, ты же по делу. Ты серьезно на счет телефонов. Сам не вспомнил?

Я трогаю голову с разных сторон:

— Тут помню, тут нет.

Шутка помогает унять волнение. Я вспомнил роковой день вплоть до деталей, но всё равно испытываю тревогу. А что, если предателем окажусь я? Возможно, ретроградная амнезия спасает меня от позора.