Контуженый (СИ) - Бакшеев Сергей - Страница 11

Я иду по вагону, заглядываю в каждое купе. Поезд трогается. На перроне мечется встревоженная Маша. Она ловит мой взгляд через окно и бежит следом, цепляясь глазами за глаза, словно такой сцепкой хочет удержать поезд.

А я ищу Злату, хлопаю раздвижными дверцами купе и требую:

— Злата, выходи! Это Никита. Кит! Контуженый!

Меня хватает бригадир, пытается утихомирить:

— Контуженый, покиньте состав!

Теперь я другой, не тот робкий парень из ночного клуба. И бью первым. Благо, правая рука в порядке. Бригадир отшатывается, но держит удар.

Проводница Оксана вопит и зовет на помощь. Высовываются пассажиры, прибегает проводник-мужчина. В меня вцепляются несколько рук, я пытаюсь отбиваться и падаю. Сломанные ребра и ключица обдают внутренним жаром, меня обездвиживает жуткая боль. Мелькает мысль, сейчас бы оружие.

И вот я со связанными руками в купе проводников.

Вспотевший бригадир в разорванной рубашке увещевает:

— Ты пойми своей дурною башкой. Злата Солнцева уволилась по собственному желанию. У нас ее нет!

— Неправда.

— Правда! — с жаром доказывает бригадир.

Я прислушиваюсь к боли в голове — умеренный шум. Нос не кровоточит, как бывало в тех случаях, когда меня подло обманывали. Получается, мне говорят правду.

Бригадир называет дату увольнения. Злата уволилась сразу после разговора со мной из больницы. Я обещал приехать, а она не хотела меня видеть. Она обманула мою мать. Заставила взять кредит, присвоила деньги и исчезла. Злата воровка!

Но почему? Ей достаточно было денег из тайника. Зачем подставлять мою мать? Это личная месть? Или Злата попала в беду? Я теряюсь в догадках.

— Послушай, боец, — втолковывает мне бригадир. — Я могу вызвать наряд на ближайшую станцию, а могу тебя отпустить. Ты успокоился?

— Я Контуженый. Мне надо в госпиталь. Направление в кармане.

Бригадир достает медицинские бумаги, читает и делает шаг к примирению.

— Так нам по пути, боец. Мы скоро будем в Ростове-на-Дону. Я развязываю? Ты не будешь бузить?

— Извините, с головой что-то.

— Понимаю, ранение. — Бригадир развязывает мне руки. — До Ростова сиди здесь, только тихо. Оксана, дай ему чаю.

Проводница приносит чай в подстаканнике, подвигает печенье. Я пью, она с опаской наблюдает за неуравновешенным пассажиром.

Вскоре женское любопытство берет вверх:

— Слушай, тебе зачем Злата? Бесишься из-за любви или отомстить хочешь?

Я смотрю, как подрагивает чай в стакане. Вопрос застает меня врасплох. Люблю или ненавижу — полярные варианты, а я не могу выбрать. Всему виной голова.

Глотаю чай и признаюсь:

— Не знаю. Я Контуженый.

Проводница разочарованно кивает и оставляет меня.

Остаток пути я мучаюсь ее вопросом, но не нахожу ответа. Прибытие в Ростов переключает уставший мозг на более простую задачу. Я покидаю поезд, держа в руке направление в военный госпиталь.

При выходе на привокзальную площадь ушлые таксисты зазывают клиентов. Я показываю мордатому таксисту адрес госпиталя.

Тот скептически оценивает мой внешний вид:

— А деньги у тебя есть?

Подходит другой, разглядывает подвязанную руку:

— В госпиталь? Ты с фронта, брат?

Я киваю. Таксит мне радуется, как родному:

— Садись, за так довезу. Ты только расскажи, как там в Донбассе?

Я осторожно опускаю больное тело в такси, откидываюсь в кресло.

— Арта бьет снарядами, мы накрываем минами, «музыканты» идут на штурм.

— Работают братья?

— Еще как работают.

— Что скажешь, победим бандеровцев?

— Россия всех победит, — заверяю я.

— Когда?

— Когда всех или только бандеровцев?

Таксист широко улыбается, одобрительно кивает и включает донбасские песни.

В Ростовском военном госпитале меня обследуют заново: рентген, анализы, МРТ. Здесь врачи разного профиля проводят осмотр по своему направлению.

Старый невролог с мохнатыми седыми бровями в очках на кончике носа разглядывает снимки моего мозга и бормочет невнятно:

— Ушиб головного мозга… Пластинчатая эпидуральная гематома в левой лобно-теменной… — Он чувствует, что я прислушиваюсь, поднимает взгляд поверх очков и успокаивает: — Угрозы для жизни больше нет.

Я сглатываю ком в горле.

— Какой жизни? На таблетках?

— На своих ногах и с двумя руками! — отвечает врач повышенным голосом, снимает очки и вновь проявляет снисхождение: — Ты молодой, мозг должен адаптироваться. А пока, будь добр, принимай лекарства.

Я получаю рецепты и список рекомендаций.

С ключицей проще. Хирург где-то у себя смотрит рентгеновские снимки и назначает операцию. Об этом мне сообщает медсестра. Она делает укол на ночь и инструктирует:

— Утром не есть, не пить. За тобой придут, когда надо, и отвезут в операционную.

Просыпаюсь, жду. Проходит час, другой, третий. К обеду в желудке просыпается наглый червячок аппетита, разрастается, шевелится, издает нудные трели.

Тащусь на пост медсестры:

— Про мою ключицу не забыли?

— Сначала оперируют тяжелых и по экстренным случаям. Ключица подождет.

— Можно обедать?

— Не вздумай!

Покорный вздох, глаза в пол, возвращаюсь в палату. Куда я ходячий со своей ерундовой проблемой, в госпиталь вертолетами с поля боя эвакуируют.

Вечером, наконец, привозят каталку за мной. Я в операционной под яркими лампами. Анестезиолог налаживает катетер на запястье, заглядывает в глаза, и я проваливаюсь в долгожданную пустоту.

Прихожу в себя голый в постели, когда уже темно. Наркоз отходит. В левом плече жгучая боль, рукой не двинуть. Пытаюсь надеть трусы одной правой — то еще упражнение. Если бы не помощь соседа по палате с позывным Григ я бы грохнулся с кровати.

Сна нет, состояние дерьмовое, но терпимое. Григ приносит чай и хлеб, оставшийся после ужина, помогает отвлечься. У нас много общего, он тоже из «музыкантов Вагнера», и мы болтаем полночи.

Григу слегка за тридцать. Он попал в «Группу Вагнера» из колонии строго режима.

— Приехал мужик и доходчиво растолковал нам зекам, что в жизни каждый имеет право на второй шанс, но его надо заслужить. Заслужить с оружием в бою на Донбассе.

— Лысый и энергичный мужчина? — уточняю я. — Сам глава ЧВК к вам пожаловал.

— Сразу видно, серьезный начальник, — подтверждает Григ.

— Он попусту трепаться не будет.

— А то! Рубил правду-матку, что нас ждет на войне. Ему нужны только штурмовики, самые смелые и борзые, такие и выживают. Рассказал и про смерть. Но это не смерть в пьяной драке. Погибший в бою, станет героем.

— И как, ты медаль заслужил?

— То сейчас я с медалью, а тогда решать надо было здесь и сейчас. Согласен — с тобой беседуют. Подходишь — назад хода нет. Обратку не включишь, в колонию не вернешься, — рассказывает Григ.

Я знаю, как «вагнеровцы» поступают с дезертирами, и молчу. А Григ и сейчас сам себе удивляется:

— Я семь лет на зоне отсидел, до воли пять месяцев, а я подписался на шесть.

Тут уж и я удивляюсь:

— Почему?

Он сводит брови и гнет шею:

— Я такое накуролесил… Это мой шанс вернуться домой человеком.

Я понимаю его и киваю:

— Хочется жить по-людски.

— И мое погоняло оказалось в тему. Я Григорий, короче, Григ! Назвал себя на беседе, мне улыбаются — наш! Григ почти Вагнер, тоже композитор. Был ЗК, стал боец ЧВК!

Григ воевал в штурмовом отряде бывших заключенных. Из них получаются выносливые, крепкие, неприхотливые и дисциплинированные бойцы. Их посылают в самое пекло, где выживают самые дерзкие и отчаянные. Григ выжил. Через полгода получил тяжелое ранение и билет на свободу, но жаждет вернуться в боевой строй.

— Куда я с такой рожей, только врагов пугать.

У Грига обожженная щека и шрамом исковеркана губа еще от бандитской жизни. Если первый раз увидишь — кровь стынет в жилах. Григ об этом знает и посмеивается, отчего становится еще страшнее.