Прорыв под Сталинградом - Герлах Генрих - Страница 19

– Вы уже знаете? Уже знаете?

Бройер беспомощно кивает.

– Это же ужасно, это просто обескураживающе! Окружили целую армию, и даже больше, чем армию… А что скажете о внезапном нападении на Калач? У нас же захваченными танками, с прожекторами… Светопреставление!..

В последующие несколько часов командный пункт был перемещен на несколько километров к северо-востоку. На карте эта точка обозначена как молочное хозяйство, хотя в реальности там ни кола, ни двора. Ряд первоклассных блиндажей спрятан в расщелине, заросшей густым кустарником. В них проведено электричество, стоят кровати с матрасами, есть туалетная комната с настоящей ванной. Казалось, прежние хозяева – штаб пехоты, переехавший дальше на восток, – намерены были просидеть здесь всю оставшуюся жизнь.

Отдел разведки и контрразведки штаба дивизии вместе с делопроизводственным отделом и топографическим отделением общим составом тринадцать человек были втиснуты в крохотную каморку, предназначавшуюся для троих. Но это было неважно: главное, внутри было тепло, а на сложенной из кирпичей печке можно было по-быстрому приготовить поесть. Унольд, один большой комок нервов, направил Бройера еще на одно задание – в деревню, куда, по имевшейся информации, прорвались русские танки. Заснеженная дорога вся забита грузовиками, самоходными орудиями, длинными рядами телег. Ежась от холода и замкнувшись в себе, поодиночке и группами плетутся немецкие пехотинцы и небольшие отряды рассеянных румынских войск. Пробраться практически невозможно. Высоты заняли пулеметные команды. Их бойцы, облаченные в белый камуфляж и напряженно всматривающиеся вдаль, не отвлекаясь ни на что, – островки спокойствия в царящей суматохе.

Углубившись в деревню, Бройер видит гусеничную машину с открытой кабиной. В ней возвышается полковник Штайгман.

– Чего? Какие русские танки? – коротко усмехается он. – Нет здесь никаких танков. Вы там в своем штабе уже совсем с ума посходили. Проехала пара наших самоходок – по всей видимости, какой-то идиот принял их за русских.

Лязгая и звеня, машина удаляется. Доносятся отзвуки гулкого, ожесточенного смеха полковника.

В штаб Бройер возвращается уже в потемках. На площадке перед расщелиной, где стоят штабные автомобили, горит костер. Приблизившись, он видит странную и жуткую картину: разломанные ящики, папки с бумагами, сапоги, плащ-палатки, белье, форма, книги – все навалено горой и полыхает ярким пламенем. Все охвачено уничтожительной пляской смерти. Из машин подтаскивают и бросают в огонь все новое “топливо”: посуду, представления к награде, календари… Все, что может представлять собой препятствие на пути к рассредоточению, в никуда – долой! В красных отблесках пламени фельдфебель Харрас кажется самим дьяволом, заправляющим этим шабашем.

– И даже не пытайтесь ничего припрятать! – кричит он. – Оставляем только то, что на вас!

В толпе, точно призрак, бродит Унольд. Его осунувшееся лицо напоминает череп.

– Долой все! – истерически вопит он. – Все уничтожить! На машины грузим только вооружение – пехоту, провиант и вооружение! На кону наши жизни!

Лакош видит, как писарь тащит в темноту какой-то ящик. Подскочив, он выхватывает его из рук, тащит к костру, вскрывает… В костер летят две шелковые рубашки, сеточка для волос… На него, точно ястреб, накидывается Харрас:

– Что вы себе позволяете?! Вы с ума сошли?

– Как же, господин фельдфебель, – изумляется Лакош. – Вы ведь не собираетесь…

– Проваливайте отсюда! Я сам этим займусь!

Но Лакош продолжает преспокойно потрошить ящик.

– Господин фельдфебель не стали бы пачкать руки, – дружелюбно-назидательным тоном произносит он. За рубашками следуют сапоги для верховой езды, элегантная фуражка, пара замшевых перчаток, маникюрный набор… А это еще что там, на самом дне ящика? Ничего себе, настоящий офицерский кортик! Туда его! Вокруг них собралась горстка зевак; они злорадно посмеиваются. Фельдфебель смотрит на это, сжав кулаки. Глаза его чуть не вылезают из орбит, но он не говорит ни слова. Внезапно развернувшись, Харрас исчезает во тьме.

Бройер направляется к машине. Шофер занят тем, что впихивает в нее какой-то ящик.

– Лакош! – окрикивает его обер-лейтенант.

– Господин обер-лейтенант… – смущается тот. – Да я… Я думаю, влезет!

– Отставить! – командует Бройер. – Давайте, хватайте с той стороны!

Они оттаскивают ящик к костру и переворачивают. Бройер глядит в огонь. У ног его тлеют письма, фотокарточки… Внутри бурлят эмоции. “Чистилище”, – с болью думает он. Мелочи, хранящие тысячи теплых воспоминаний, предметы, связывающие с далекой родиной, пожирает пламя. Прощайте, мир, родина, былые времена! Спасительная ниточка к жизни перерезана… Суждено ли им когда-нибудь вернуться назад?

Войдя в блиндаж, Бройер вскрывает последнюю бутылку “Куантро”, отпущенного войсковой лавкой в августе и припасенного на ближайший отпуск. Бутылка идет по кругу, комнату наполняет тонкий, сладостный аромат прощания с прошлым. Отпуск… Боже мой! Да случится ли в его жизни еще отпуск?.. Распахивается дверь. На пороге появляется ассистент делопроизводственного отдела и, глядя на Бройера безумным взглядом, вопрошает:

– Господин обер-лейтенант, тут предписания для служебного пользования! Я… Не могу же я все их сжечь! У вас в машине не найдется места?

– Вы мне предлагаете… Да боже ж мой! Мы все свое сжигаем, а вы со своими идиотскими предписаниями… Уничтожьте это дерьмо, немедленно! На такой случай нет никаких предписаний!

Юноша, казалось, ничего не понимает. Он, словно в прострации, опрокидывает поднесенный ему стакан и, выходя, продолжает бормотать:

– Но это же для служебного пользования… Предписания для служебного пользования…

Взвизгивает телефон; Бройера вызывают к подполковнику. Тот вместе с командиром дивизии изучает карту.

– Вы должны немедленно выдвигаться, Бройер, – взволнованно произносит начштаба. – Вот по этой дороге… По ней до Дона тридцать километров… Нам неизвестно, проезжая она или нет, не знаем, не отрезали ли русские и этот путь. Вам необходимо тотчас же это прояснить. Возьмите с собой Эндрихкайта! От этого многое – нет, от этого все зависит. Прощайте.

Половина первого ночи. Серебрится в лунном свете снег. Холод собачий. Стоя рядом с автомобилем, Бройер натягивает зимний шерстяной подшлемник; Лакош помогает ему надеть плащ. Вдруг к нему подлетает унтер-офицер Херберт; на лице его отчаяние.

– Господин обер-лейтенант… В автобусе… Он… Он там лежит. О господи!..

– Кто? Что случилось? Говорите внятно!

– В штабном автобусе… Ассистент… Только что застрелился.

На западной стороне устланного снегом аэродрома рядом со станцией Гумрак дымились торчащие из земли трубы блиндажей, выкопанных еще русскими. В северной части этого подземного поселка располагался штаб 2-го армейского корпуса – мозговой центр всех сражающихся под Сталинградом дивизий. В блиндажах южнее 22 ноября было расквартировано командование 6-й армии, которое прогнали из прежнего штаба на Дону русские танки.

В одной из таких нор на севере сидел, погрузившись в работу, офицер штаба корпуса. Свет падал сквозь крохотное оконце в крыше блиндажа. Перед ним на сколоченном из досок столе была расстелена карта территорий между Волгой и Доном в масштабе 1:100 000, вся испещренная черными линиями, стрелками и цифрами. Это был план прорыва армии на юго-запад.

– Должно сработать, – бормотал он себе под нос, стремительно добавляя еще какие-то пометки углем. – Конечно, сработает!

На заднем плане денщик, расправив брошенный на земляную лежанку тюфяк с соломой и накрыв его коричневым казенным покрывалом, подбросил в жестяную печурку еще пару поленьев и, усевшись в угол, забренчал каким-то металлическим устройством.

– Опять кого-то изловили, Мюллер? – не отрываясь от работы, спросил офицер.

– На этот раз целых три, господин полковник! – отозвался тот. Румяное лицо его расплылось в лукавой улыбке; он гордо потряс артиллерийской гильзой, в которой что-то тихо пищало. – Семь штук за три дня!