Измена вопреки (СИ) - Грей Лара - Страница 10

А я всё продолжал.

Урод. Просто моральный урод. Свалился на самый низ. Изгваздаться в дерьме, так оно ещё и припёрлось и запачкало Ксюшу.

Господи, сколько разочарований.

Меня трясло от осознания, что я вообще мог предпочесть кого-то помимо Ксюши.

Это паршивое чувство.

Хочется содрать с себя кожу. Мне тогда хотелось. Но вместо этого я долго стоял под обжигающим душем, а потом обливался туалетной водой, так казалось никакие запахи не прорвутся.

Они и не прорвались.

Только мне от этого становилось не легче.

Каждый разговор, касание, поцелуй грозил обернуться банальным приступом самобичевания.

У меня не было прав после такого даже приближаться к Ксюше. Но я как наркоман тянулся к ней в поисках дозы, ещё одного прихода. Я реально зависимый от Ксении. Всё что делалось в моей жизни, было только для неё. Я даже никогда не задумывался, надо оно мне или нет. Я шёл и делал.

И тогда тоже пошёл.

Не хватило сил и мужества снова вытаскивать Ксюшу. Мне казалось я делал только хуже. Её всё чаще стало тяготить моё присутствие. Я замечал, как она вздрагивает от моих прикосновений и как её лицо меняется при звуках моего голоса.

Я себя винил, что у нас не получалось завести ребёнка. И…

И проще оказалось отказаться от затеи. Просто выкинуть из головы беременность, но Ксения была против. Я видел, как её ломало. Как она с замиранием сердца каждый раз ложилась в постель со мной. Как не получала ничего кроме тянущего ожидания: а сегодня получилось?

И чем больше не получалось, тем сильнее она отдалялась. Мне невыносимо было на это смотреть.

И я сбежал.

Набрался в каком-то баре под звуки техно и вкус дешёвого пойла.

И подошла рыжая дура. Господи, мне даже имя Элина произносить в мыслях противно.

Она хохотала и улыбалась.

И у любого мужика, даже если он до потери головы любит свою жену, все равно могут возникнуть идеи просто перебросится парой слов. Всего лишь слов. А потом, как по взмаху палочки оказаться в випке.

Я точно помню, что у меня не встал. Это дерьмово в таком признаваться, но я ржал как больной и кричал в пьяном угаре:

— Это просто ты не моя жена!

Конечно. Ведь когда двое предназначены друг другу, это закономерно, что измены быть не может.

И я ржал, отхлёбывал алкоголь, который принесла эта дура, а проснулся через пару часов всё в том же клубе со спущенными штанами и пустым кошельком.

Похер, думал, спасибо, что забрали деньгами.

И поехал домой.

Самое страшное было смотреть в глаза Ксюхе. Я всю дорогу представлял, что скажу ей. Что с порога начну признаваться в том какая я свинья, чудовище и козёл. Мне казалось, что лучше пусть Ксения знает, чем будет мучиться догадками. И меня шатало возле подъезда, а ещё требовало, чтобы я проблевался. Но я посмотрел в глаза своему страху и сказал, что обождёт.

Дверной замок скрипел как несмазанная телега и я не хотел думать, что за эти несколько часов моего отсутствия себе могла придумать Ксюша, поэтому не включил свет в коридоре, а опираясь на стену, побрёл в ванну.

Ксения меня ждала. Она, ничего не спрашивая, вцепилась в меня пальцами, повисла на шее и шептала:

— Почему? Почему ты ушёл? Почему ты оставил меня? Почему? Я не могу…

Ей не было интересно, где я шатался. Ей нужен был просто я. Даже провонявший пойлом, почти перешагнувший черту, я.

Я словно онемел. Сжимал Ксению в руках, вдыхал её запах и с ужасом понимал, что в штанах становилось тесно.

Уникальный замок, к которому подходил лишь один ключ. И ключ, который не способен был открыть другого замка.

Я не признался.

Завалился в ванну, облился туалетной водой, вытряхнул из головы остатки алкогольного дурмана.

Утопил в памяти дуру девку, с которой имел глупость заговорить.

Тот вечер тоже утопил.

А сейчас пожинал плоды своей трусости.

Смотреть не хотел в тумбочку.

Желал, чтобы Ксения была рядом, но она сбежала. И на вызовы не отвечала.

Я вытащил из ящика стола в кабинете старый мобильник. Включил. Набрал.

— Ксения от меня ушла. Найди её.

— Я спрашивал у тебя в день свадьбы? — аромат лакрицы был слишком близко, чтобы я могла его не чувствовать на себе. Я спрятала руки в плед, но аромат словно вплетался в канву всех вещей.

— Спрашивал… — я отвела глаза, чтобы просто не смотреть на него. На жёсткую линию губ и волевой подбородок, на тёмные, цвета вороньего крыла, волосы. На слегка саркастичную усмешку. Конечно, спустя столько лет оказаться правым…

— И что ты мне ответила? — тонкое прямого кроя пальто слетело с плеч и повисло на согнутой в локте руке. Слишком вызывающий жест. Острый.

— Ты хочешь узнать, изменила ли я своё решение? — мне не хотелось сейчас препираться. Если он приехал, чтобы услышать то, что я сказала, сидя в неудобном кресле в загсе, то он это услышит.

— Нет… — хриплый голос, резкие жесты. Ногой придвинутый стул, который встал аккуратно между мной и камином, отрезая пусть слабый, но поток тепла.

— А что тогда? — крикнула я и запустила со всей силы диванной подушкой в холёное лицо. Сильная рука отбила подачу. Я прикусила губу, слёзная пелена перед глазами запустила картинку прошлого.

Мои бледные руки, которые даже на белом платье выглядели слишком мертвенными. И его… Загорелые, просто как кофе, выделялись на полотне свадебного наряда. И эти его руки сжимали мои ладони, желали согреть в колыбели ладоней, но я упорно прятала кисти в складках ткани.

Всё тот же аромат табака, железа и лакрицы. Сладкой до рвоты. И хотелось тогда запить всю эту сладость лимонадом или простой водой.

Да, воды хотелось.

Я облизывала губы, прикусывала.

— Разве он лучше меня? — голос — острое лезвие и тогда, молодой мне, он казался скрежетом по металлу. Я не могла связно объяснить, что вообще не должно было быть того разговора, той ситуации и тайны. Которая мешала, вскрывала шрамы и от этого делала только больнее.

— Никто не лучше. Вы разные. Но люблю я его… — тогда мне моё оправдание казалось таким искренним и честным. Сейчас же я понимала, что всё зря. Похороны чувств, не моих, да, слишком многого стоили.

— За что? За то, что стал первым? За песни его, в которых он никогда не предаст? За что, Аксинья? — и это имя, которым он меня всегда называл тоже с привкусом прошлого. Тогда оно просто мне казалось вычурным, неправильным, но, называя меня Аксиньей, он подчёркивал, что относится ко мне иначе, чем все остальные, даже чем Матвей.

— Нет… Он просто тоже любит, понимаешь? — снова руки в складки платья, чтобы не прикасаться, чтобы не ощущать как тепло, чужое, неизвестное, проникает в тело.

— И будет его любовь долгой? — в голосе металл и холод, который тут же касается кожи, заставляя волоски едва заметно приподняться.

— Я не знаю… но догадываюсь, что ты просто зол… — такого не стоило говорить, потому что в почти чёрных глазах разгорается пламя, и я сглаживаю речь: — На меня, на него, на выбор, которого не было ни у кого…

— Выбор есть всегда. Я выбрал тебя.

— Но я — нет. Я люблю Матвея, пойми? Ничего и никогда не могло у нас с тобой получиться. Понимаешь? Это неправильная, слишком грязная связь была бы.

Я отворачиваюсь к окну. Тогда мне ещё важно было поступать правильно. Сейчас я жалела, что не согласилась, не приняла предложение. Нет. В душе сильно горела любовь к Матвею, но теперь там половина была болью. И вот зная эту боль, я бы, возможно, поменяла своё решение.

Но никто никогда об этом не узнает.

Никогда.

— Уедем вместе, Аксинья? — его голос подрагивал. И мне было больно от этого. Оттого что в день своей свадьбы я убивала чужую надежду.

— Я не хочу… — шёпотом, словно кроме нас в комнате мог кто-то ещё находиться. — Я не хочу давать надежду на то, что через пару месяцев, лет смогу изменить своё отношение к тебе или забыть Матвея…

Ответом мне был хлопок двери и сбежавший аромат лакрицы.