Если очень долго падать, можно выбраться наверх - Фаринья Ричард - Страница 31

• Предыдущая
• 31/69
• Следующая

— Точно, — согласился Толстый Фред, — может, вообще последний из банды. И чтоб я так жил, эта дрянь, которую ты притащил, точно та самая, и не говори мне. Зато я теперь знаю, кто у нас цветик. Давай лапу, братуха.

Они еще раз пожали друг другу руки, Гноссос придерживал локтем полу парки — стояк увял только самую малость. Выглянув в глазок, Фред открыл дверь. Им лениво помахали вслед — все, кроме Южанки, чьи ноги по-прежнему торчали к затянутому неоновым дымом потолку. Второй раз Гноссос и Кристин шагнули в ночь, на ощупь определяя дорогу.

Отдраенную комнату освещал слабый огонь трескучего камина. Мерцания хватало лишь на то, чтобы размазать их тени по индейскому ковру, полу и протянуть мимо фанерного стола и к двери. Но он к ней так и не прикоснулся. Время от времени из камина с резким щелканьем вылетал уголек, описывал дугу и падал на ковер. Они по очереди цепляли уголек ложкой и отправляли обратно в огонь. Лица в тепле отсвечивали коралловым светом, потом желтым, белым, фиолетовым, синим, черным. Гноссос, чтобы не поддаться искушению, лежал на спине, сложив под головой руки, нос примерно в восьми дюймах от коленей Кристин. Она сидела на пятках, и полоска гладкой почти без единого волоска кожи от резинки гольф до края юбки вгоняла его в тихое помешательство. Чтобы утихомирить этот чертов перископ, он согнул одну ногу. Амбивалентная уловка — раньше он никогда этого не прятал. Наутро после бомбы в той пурпурной комнате муза из Рэдклиффа приносила ему в постель кофе: гавайское платье, босые ноги, черные волосы падают на поднос. Р-раз — поднимается к потолку, натягивает простыню, как бизань-мачта: эй, на борту, говорила она тогда, это еще что? — догадка оказалась верной.

— О чем ты думаешь? — спросила Кристин.

— Кто, я?

Он посмотрел в огонь, и в ту же секунду на ковер выскочил уголек. Чтобы дотянуться, Кристин наклонилась над его грудью. Он мог бы ее обнять, но не решился. Потом она выпрямилась, и стало уже поздно.

— О том самом волке — только и всего.

— Это фантазия?

— Нет, малыш, Адирондаки.

Она улыбнулась.

— Джуди как-то говорила. Твои друзья решили, что ты погиб.

— Какая Джуди?

Кристин нарисовала в воздухе огромный бюст, а с лица сошло всякое выражение — совсем как у девицы Ламперс.

— А, да. Не хотят, чтобы я здесь маячил. — Легенда о сумасшедшем греке куда надежнее, чем он сам.

— А ты?

— Всем нужно, чтобы я упал, понимаешь? Будет о чем потрындеть у Гвидо.

— Но тебя же заедает, да? Тебе, наверное, нравятся приключения.

— Так и есть. Ночи становятся светлее. Когда ничего не происходит, начинаешь винить судьбу-злодейку, понимаешь?

— Нет, если честно. Что я могу понять? — Три пальца ее правой руки прошлись по его плечу и вернулись на ковер. — Как тебя понимать, если ты говоришь загадками? Может, просто расскажешь?

— Лучше покажу. Пух ведет Пятачка через Дремучий Лес.

В глазах читался сочувственный интерес — но так, словно она впускала в себя только небольшую его часть.

— Все равно рассказывай.

Гноссос отвел взгляд и надолго замолчал: черт возьми, ни на что больше не останется времени. Старый рассказчик историй. Он провел ложкой по ковру, повторяя узор. Вперед, потом назад.

— Для начала — озеро. Да, озеро, без него никак. Ты должна видеть его прямо перед собой. Ты уверена, что хочешь знать?

— Наверное. Только постепенно.

— Ладно. Закрой глаза.

— Закрыть глаза?

— Да. — Он повернул голову — послушалась. — Теперь зима — как на рождественских открытках, сосны, все серо-белое и в дымке.

— Снег идет?

— Нет, малыш, слишком холодно. Тихо, как бы пасмурно и ничего не движется. Тихо настолько, что движения даже не ждешь. Ты знаешь, что такое тишина?

— Думаю, да.

— Хорошо, озеро промерзло на четыре дюйма, а может, и больше; лед крепкий, запросто выдержит лошадь с санями, ясно, да? До дальнего берега мили три, не меньше, это на север; в ширину миля, ладно — три четверти мили. Теперь, точно в центре, очень высокий, как естественная крепость или что-то вроде, — остров с соснами. Деревья впечатляют: под девяносто футов высотой, ветви растут только наверху и прогибаются под снегом.

— Да, теперь лучше.

— Только не тормози на этом острове. Ты можешь к нему подойти, так? Озеро замерзло, легко перебраться с одного берега на другой. Утром, если встать пораньше, можно увидеть норок, иногда горностаев — они выбегают откуда-то и сразу прячутся. Только не открывай глаза, не подглядывай, это видение, оно должно остаться у тебя под веками, если ты действительно хочешь туда попасть.

— Я постараюсь.

— Тогда представь снег на озере. Сухой, легкий, но глубокий. В самый раз для снегоступов. Иногда поднимается ветер и выкручивает в нем гигантские воронки, как после альпийских саночников. Получилось озеро? Еще там есть избушка, над крышей дымок — на самом берегу, закопченные окна, вокруг следы, поленница и так далее.

— Гмм, — ответила она, улыбнувшись, и обхватила себя руками за локти.

— А какое там небо?

— Серое и очень низкое. Если такие вещи чуешь, то знаешь, что в этих тучах — снег. Но он не падает, потому что воздух слишком холодный. Ты идешь к озеру, например, чтобы прорубить лед и набрать воды для питья, и снег скрипит под сапогами. Вот где холодрыга. Ниже нуля, но неизвестно насколько. Ладно, ты уже давно питаешься зайцами, иногда птицы, куропатки, все они на деревьях, я имею в виду куропаток — холодно, в такой мороз на земле для них нет пищи, приходится есть почки, в основном сосновые. Вареные или жареные куропатки отдают деревом, отбить этот привкус можно, только если сыпать побольше соли. Там бродят олени, но они слишком молодые, да и зачем — вполне хватает птиц и зайцев, и еще кладовка: тертая кукуруза, тушенка, кабачки, пироги с треской. Бо льшую часть времени ты читаешь, или смотришь в окно, или гуляешь по сугробам в снегоступах.

— Теперь я вижу лучше.

— Ладно, как-то вечером ты сидишь, уютно закутавшись: хороший огонь, немного вина, на вертушке Колтрейн, солнце садится, но заката не видно за низкими облаками. Темнеет, как положено, и что-то происходит на другой стороне озера, будто большая собака тычется мордой в снег. Но стоит ее заметить, она тут же исчезает. Ты про нее забываешь, пьешь вино, ужинаешь, а потом говоришь вслух о том, что недавно привиделось. А человек, который там с тобой живет, отвечает: не может быть. Не может быть, представляешь? То есть, собака бы по запаху узнала, что в домике люди, и пришла бы к ним. В этих краях больше никто не живет, она хочет есть, ей страшно одной, и так далее. Тогда на следующее утро ты отправляешься на другой берег и видишь на снегу следы — слишком большие для собаки. Но ты все равно не признаешься, о чем думаешь на самом деле: слишком дешевый сюжетец, да и потом, кто знает — может это сенбернар. Еще одно ты там замечаешь — лежку оленей. Будто снег отгребли в сторону, и они могут лежать прямо на лишайнике, лишь слегка его объев. Похоже, это единственное теплое место в лесу.

— Мне понравилось про оленей.

— Да, это здорово. Все из-за холода. Иначе они бы ни за что не устроились на берегу озера — там слишком открыто. Но смотри, какая связь. Ты узнаешь про оленью лежку только из-за собачьих или чьих там следов, все друг с другом связано.

Каждый вечер повторяется одно и то же — какие-то сверхчувственные мурашки по коже, все дела. Сперва неясная тревога, а потом ты готов залезть на стенку, и в конце концов ты выбираешь момент, когда читать уже невозможно, и идешь туда, хотя скоро уже стемнеет. Но человек, который с тобой…

— Девушка?

— Ага, из Рэдклиффа. Видишь ли, это ее дом. Троюродная сестра.

— А-а.

— Она говорит, чтобы ты был осторожен, потому что ей тоже не по себе. Тени в темноте, все такое. Но как бы там ни было, ты решаешься, и снег под сапогами теперь почти визжит. Совсем не тот звук, что был раньше, он не умещается у тебя в голове. И лед потрескивает: не то чтобы собрался раскрыться, просто расходится тоненькими, как иголки, трещинками — видимо, от сжатия. Трещины ползут повсюду, словно разгулялась циркулярная пила, такое дикое бульканье, будто кто-то полощет горло. И тут происходит нечто совсем поразительное. Олень, молодой самец, вдруг выскакивает из укрытия и несется по озеру прямо на тебя. Так, будто все это время мчался по дуге, специально для него начерченной, а ты шел по своей, и вот теперь ваши дуги скрещиваются. Словно ты все время знал, что такое случится, ты встретишь этого оленя, там и тогда, и он будет твой. Так и происходит. Ты его валишь.

• Предыдущая
• 31/69
• Следующая