Генрих Шестой глазами Шекспира - Маринина Александра Борисовна - Страница 9

– А я не разбираюсь в законах, – с военной прямотой отвечает Сеффолк. – Зачем мне их знать? Все равно не я подчиняюсь законам, а они – мне.

В разговор вступает второй претендент на корону, граф Сомерсет, который адресует аналогичный вопрос графу Уорику.

– Рассудите нас, пожалуйста, граф Уорик.

– О, это не по моей части! – сразу отнекивается Уорик. – О соколах, об охоте, о лошадях, о бабах – это ради бога, тут я еще что-то соображаю, но в законах – ни бум-бум.

Ричард недоволен.

– Это все отговорки, граф. Даже слепому видно, что прав именно я.

– Нет, слепому как раз видно, что прав я, – возражает Сомерсет.

– Хорошо, не хотите говорить – выразите свое мнение без слов, – предлагает Ричард Плантагенет. – Кто согласен с тем, что я прав, пусть сорвет белую розу с куста.

– А кто считает, что прав я, пусть сорвет алую розу, – добавляет Сомерсет.

Уорик срывает белую розу со словами:

– Не люблю никаких красок, поэтому выбираю белый цвет.

– А я считаю, что прав Сомерсет, и срываю алую розу, – говорит Сеффолк.

Вмешивается Вернон:

– Погодите, господа, давайте сначала четко договоримся: тот, кому достанется меньше роз, обязан безоговорочно признать правоту соперника.

Ну, такая доморощенная демократия.

Сомерсет и Плантагенет сразу же соглашаются, без споров. Тогда Вернон срывает белую розу, отдавая свой голос за Ричарда. Сомерсет, конечно, недоволен и пытается угрюмо острить:

– Смотрите, осторожнее, Вернон, а то уколетесь шипом, кровь пойдет, цветок окрасится, и получится, что вы помимо воли будете стоять с красным цветком в мою пользу. Ну, кто еще не выразил своего мнения?

А остался-то только стряпчий. Если по-современному – юрист.

– Если мои знания и все книги, которые я изучил, меня не обманывают, то аргументы Сомерсета кажутся мне сомнительными, – говорит он. – Я срываю белую розу.

– Ну, Сомерсет, давайте, подкрепляйте свои аргументы, – обращается к конкуренту Ричард Плантагенет.

– Аргументы у меня в ножнах, – грозно отвечает Сомерсет, – и этот аргумент окрасит вашу белую розу в красный цвет.

– Ого, как вы побледнели от страха! Стали таким же белым, как моя роза. Значит, я точно прав, – констатирует Ричард.

– Я побледнел не от страха, а от гнева! А тебе следовало бы покраснеть от стыда и стать таким, как моя роза.

Претенденты еще какое-то время обмениваются репликами, упражняясь в злобном остроумии и обыгрывая тему червей и шипов, которые можно обнаружить в розах. Доходит до того, что Ричард называет Сомерсета «дерзким мальчишкой» и заявляет, что презирает его. А ведь как цивилизованно все начиналось! «Господа, давайте обсудим… Рассудите, кто из нас прав…» Сплошное лицемерие!

– Насчет презрения – это уж слишком, – замечает Сеффолк, пытаясь снизить накал скандала.

Но Плантагенета уже понесло.

– А я и тебя презираю, Уильям де ла Поль!

– Я тебе это твое презрение в глотку запихну! – не выдерживает Сеффолк.

– Перестань, де ла Поль, – сдерживает его граф Сомерсет. – Много чести беседовать с этим мужланом.

– Осторожней, Сомерсет, – говорит Уорик, – не забывай, что Ричард – потомок Лайонела, третьего сына короля Эдуарда.

Так, не запутайтесь в счете сыновей Эдуарда Третьего. Мы уже договорились, что считаем «по выжившим», и по этому счету Лайонел – второй сын (между старшим сыном и Лайонелом родился еще мальчик Уильям, который рано умер). Шекспир, как и многие историки и хронисты, считает «по всем родившимся», и у них Лайонел – третий сын короля, а Джон Гонт – четвертый. В вопросах престолонаследия важна не конкретная цифра, а именно последовательность: кто раньше родился – у того больше прав. Лайонел, предок Ричарда Плантагенета, родился почти на 2 года раньше Джона Гонта, от которого ведет свой род Сомерсет, вот и весь сказ. А как их называть, «вторым и третьим» или «третьим и четверым», уже неважно.

– Он такой храбрый, потому что занимает высокие посты, – презрительно комментирует Ричард Плантагенет. – Здесь-то он ничего не боится, а пусть попробует сказать то же самое в другом месте.

– Я в любом месте это повторю, – клянется Сомерсет. – Ты уже забыл, как твоего отца казнили за измену при Генрихе Пятом? Или будешь отрицать, что и на тебе пятно позора и за это тебя лишили древних титулов? Грех отца остался в твоей крови, и пока не докажешь обратного и не очистишь свое имя, все имеют право считать тебя мужланом.

Отец Плантагенета, Ричард Кембридж, действительно участвовал в заговоре против короля Генриха Пятого, был обвинен в измене, лишен всех титулов и владений и казнен. Поэтому в данный момент в пьесе Ричард носит только родовое имя «Плантагенет», которое выполняет функцию фамилии, а не титула. Титулов у него никаких нет, все отняли. Хотя, если подходить к вопросу совсем строго, то один-то титул у него имеется, унаследован от дядюшки, погибшего в битве при Азенкуре и не оставившего наследников. Так что благодаря героическому дяде, брату отца, Ричард имеет право именоваться 3-м герцогом Йоркским, но пока что Шекспиру это без надобности. Станет нужным – он сразу вспомнит, вот увидите.

– Да, моего отца обвинили в измене, но он никогда не был изменником, его обвинение неправосудно. Придет время – и я сумею это доказать. А тебя, Сомерсет, и твоего клеврета де ла Поля я внесу в свой черный список. Имейте в виду, я вас предупредил.

– Ну, как соберешься – ты знаешь, где нас искать, – небрежно отвечает Сомерсет. – Моих сторонников всегда легко найдешь по алой розе, они все будут носить этот цветок.

– В таком случае мои сторонники будут носить белую розу.

– Иди и подавись своим честолюбием, – бросает на прощание Сеффолк.

– Они меня оскорбили, и я должен это терпеть! – в гневе восклицает Ричард Плантагенет.

– Не волнуйся, – успокаивает его граф Уорик, – на ближайшем заседании парламента справедливость будет восстановлена. Пятно, которое порочит твою репутацию, будет стерто, и тебя провозгласят герцогом Йорком. В знак любви и поддержки я тоже буду носить белую розу. Чует мое сердце, наш сегодняшний раздор приведет к большому кровопролитию.

Плантагенет благодарит Вернона и стряпчего за то, что приняли его сторону и сорвали белые розы, и приглашает всех обедать. Ему тоже кажется, что нынешняя ссора с Сомерсетом закончится вой-ной.

Вот и еще одна новая для нас фигура – Эдмунд Мортимер. Он – дядя Ричарда Плантагенета, родной брат его матери. Поскольку Мортимер, равно как и мать Ричарда, ведет свой род от второго сына короля Эдуарда, то имеет право претендовать на престол точно так же, как и племянник, сын сестры. Появление Мортимера сопровождается его монологом, из которого нам предстоит узнать, какую очередную фальшивку собирается подсунуть нам Шекспир.

– Вы, стражи дряхлых лет моих… – начинает Мортимер, обращаясь к стражникам.

Так, пойдем по порядку. Во-первых, Эдмунд Мортимер родился в 1391 году, а скончался в 1425 году. Даже если предположить, что сцена имеет место прямо перед его кончиной, то персонажу всего 33 года. Это что, «дряхлые года»?! Даже с учетом эпохи – не соглашусь. Во-вторых, Эдмунд Мортимер умер не в Тауэре, а в Ирландии, где занимал достаточно высокий пост. В-третьих, в Тауэре он действительно сидел довольно долго, но было это очень давно, еще при короле Генрихе Четвертом, который, как и любой узурпатор, занявший трон силой, а не естественным путем, изо всех сил старался избавиться от любых претендентов на престол. Следующий король, Генрих Пятый, надевший корону уже в совершенно законном порядке, никаких претендентов не боялся и освободил Мортимера, вернул ему все титулы и привилегии, а после смерти Генриха Пятого Эдмунд Мортимер вошел в регентский совет при малолетнем короле. Более того, отец Ричарда Плантагенета затеял заговор как раз с целью сместить Генриха Пятого и посадить на его место Мортимера, поскольку его претензии на престол выглядели более весомыми. Когда Эдмунд узнал об этом, он пошел к королю и всех сдал. Видимо, очень был благодарен Генриху за освобождение из тюрьмы, искренне стремился служить ему и больше не хотел никаких неприятностей. Ричард Кембридж, отец Ричарда Плантагенета, был казнен вместе с другими заговорщиками, а Эдмунд Мортимер продолжал исправно нести службу королю. Так что молодому, полному сил, обласканному властью и преданному короне Мортимеру совершенно нечего было делать в Тауэре, да еще в кресле, изображая из себя немощного умирающего старика.