Бумажные души - Сунд Эрик - Страница 42

Когда-то Стина принадлежала к нечистым, к тем, кого обманом ввели в грех, но Старейшины наложили на нее епитимью. Она вспомнила комнату в доме Старейшин, куда ее привели отец с матерью.

Все вспомнилось Стине столь отчетливо, словно она снова оказалась там. Старые священнослужители неподвижно сидели на полу, образуя круг. Стина разделась и тоже села на пол; глаза вскоре привыкли к свету. В тенях под капюшонами смутно рисовались странно искаженные лица, морщины на иссохшей коже. Стина, на смея больше смотреть на них, опустилась на колени – обнаженная, отставив зад – и призналась в своих грехах.

Говорили, что Старейшины мертвы и живы одновременно, что они знают все, и ничто не может ускользнуть от них. Стина призналась во всем.

В тот день в доме Старейшин Стина наконец очистилась, съев плошку белого супа, от которого ее потом била дрожь, а отверстия ее тела опустошались.

“Для чистых все чисто”, – бормотала Стина, сидя у гробницы языческих владык и врачуя окровавленные ноги.

“Земля снова может дышать”, – думала комиссар уголовной полиции Жанетт Чильберг, выходя из дверей управления в Кунгсхольмене. Однако дождь, хлеставший по ветровому стеклу, шел уже четыре часа и не думал прекращаться, отчего Жанетт несколько изменила взгляд на происходящее. Лужайки с поблекшей под солнцем травой по обе стороны моста превратились в болото. Нет, земля вообще не могла дышать, она захлебывалась под внезапным дождем.

Олунд дожидался под двойной защитой – зонтика и подъезда дома на Лонгхольмсгатан, однако в машину сел все-таки промокшим до нитки.

– Ты, значит, одолжила “вольво” у Шварца, – констатировал он и отправил скомканную обертку из-под бутерброда из “Севен-Илевен” в пакет для мусора у пассажирского сиденья. Шварц вытер лоб рукавом куртки, и Жанетт показалось, что в волосах у него остатки пены от шампуня.

– Это не его машина, – возразила она. – Хотя, по-моему, Шварц и правда считает эту машину своей.

Машины без маркировки, стоявшие в гараже полицейского управления, предназначались для всех служащих, и Жанетт не нравилось, что Шварц упорно помечает одну и ту же. Но она понимала, почему Шварцу так полюбилась “вольво”. Машина плавно влилась в поток транспорта, и Жанетт легким движением руля направила ее на Хорнсгатан, в сторону Цинкенсдамма.

Оливия Йенсен ждала в подъезде, и когда Жанетт, подъехав к ее дому, посигналила, Оливия спустилась к машине через двадцать секунд. У нее тоже были мокрые волосы, причем запах сильно удивил Жанетт. Интересно, по какому совпадению оба ее ассистента сегодня мыли голову одним и тем же шампунем.

– Как Каспар? – спросила Оливия.

– Плохо, – ответила Жанетт. – Повредил сосуды на руке, потерял много крови. Утром ему сделали операцию. Придется подождать… Миккельсен обещал держать нас в курсе, но сегодня допросов не будет.

– А Томми Юнгстранд? – спросил Олунд. – Ты сказала – по телефону он еле языком ворочал.

– Да, он явно что-то принял, – ответила Жанетт и повернула на Рингвэген.

– И он у матери, в Хёкарэнгене? С детьми?

– Может быть.

Бывший муж Лолы Юнгстранд действительно говорил, что он в Хёкарэнгене, но когда Жанетт перезвонила, чтобы подтвердить этот факт, у Томми сразу включилась голосовая почта. Значит, его телефон или выключен, или разрядился.

Двадцать минут спустя они припарковались на Пеппарвэген, недалеко от центра Хёкарэнгена. Дождь из проливного превратился в морось – Жанетт называла такие дожди футбольными. Не в том смысле, что каждая капля размером с футбольный мяч, а потому что капли не падали с неба, а висели в воздухе, как во времена ее отрочества, когда она играла в футбол в Гамла Эншеде.

Наверное, только эгоцентрики способны называть погодные явления в честь личного опыта, думала Жанетт, когда все трое входили в горчично-желтый дом без архитектурных излишеств, где жила свекровь Лолы.

Если бы с ними был Шварц, он наверняка рассказал бы какую-нибудь историю о центре Хёгарэнгена – он здесь вырос. А вот Олунд за всю дорогу рта не раскрыл.

– Что-то ты сегодня тихий, – заметила Жанетт. – Случилось что-нибудь?

– Да нет, – с кривой улыбкой ответил Олунд, отчего Жанетт показалось, что ему почему-то очень неловко.

В подъезде их встретил запах, тут же безошибочно опознанный всеми троими.

– Здесь что-то горело, – сказала Оливия, и они бросились вверх по лестнице.

На третьем этаже сидели два голых по пояс маленьких мальчика в синих шортах и с айпэдом. Старший с любопытством взглянул на них.

– Больше не горит, – почти разочарованно проговорил он. Младший улыбался чему-то, что видел на экране.

Дверь в квартиру была открыта настежь. В полной дыма прихожей кто-то плакал.

Вскоре они уже сидели за столом на кухне у свекрови Лолы, Анн Юнгстранд. Женщина немного успокоилась, дым выветрился, однако едкий запах остался. В сковороде виднелись превратившиеся в кашу остатки сгоревшего омлета.

Анн Юнгстранд производила впечатление женщины, которая не упускала возможности побыть под ультрафиолетом с тех пор, как только возникла мода на солярии. Худое лицо и руки покрыты морщинками, кожа похожа на искусственную. К тому же у Анн оказался хриплый голос курильщицы, в чем Жанетт – учитывая сгоревший омлет – почудилась некоторая ирония. Но при загоревшей до хрустящей корочки коже у Анн были тонкие черты лица; в ней угадывалось сходство с сыном, Томми.

На потолке виднелась пожарная сигнализация из пожелтевшей пластмассы. Батарейка явно разрядилась.

– Он говорил, что заменил батарейку, – сказала Анн. – Томми как он есть.

– В каком смысле? – спросила Жанетт. Женщина пожала худыми плечами:

– Или забыл, или просто врет.

– Вы не знаете, где он сейчас?

– Нет. Во всяком случае, не здесь и не дома. Наверное, пьет с какими-нибудь алкашами. – Анн вздохнула и покосилась на гостиную, куда переместились ее внуки с айпэдом, и понизила голос: – Томми начал отмечать Мидсоммар сразу после того, как вы к нему приходили. Он тогда позвонил и сказал, что собирается к какому-то приятелю, и с тех пор от него ни слуху ни духу… Он просто взбесился, когда я сказала, что я… – Анн резко замолчала. – Простите, я сейчас не в себе. Господи, а если бы огонь попал в вытяжку?

– Томми взбесился из-за того, что вы рассказали нам про Мелиссу, да? – спросила Жанетт.

Анн кивнула.

– Честно говоря, мне его выходки надоели. Я весь год коплю, чтобы летом свозить Беньи и Якоба в Фурувик – и вот как он меня отблагодарил. Лола недавно умерла, он нужен мальчикам – но все было, как всегда. Обычно он бросает мальчишек на меня, сует мне пару соток и пропадает на несколько дней, а то и на неделю. На звонки не отвечает. А когда является наконец, пристыженный и похмельный, то врет про новую работу… Так что не только вам он врет.

– Он нас обманул, умолчав про Мелиссу, или как-то еще?

Анн не ответила, но по выражению серо-голубых глаз Жанетт поняла: женщине есть что сказать.

– Может, кофе? – спросила Анн, так и не ответив на вопрос.

“Она хочет, чтобы мы остались”, – подумала Жанетт.

– С удовольствием, – ответила она. Олунд и Оливия тоже кивнули.

– Где у вас батарейки? – спросил Олунд, пока Анн наливала воду в кофеварку.

– В тумбочке в прихожей. Верхний ящик.

Олунд нашел батарейки, взобрался на стул и сделал все, что требовалось. Сигнализация ожила, в кухне раздался резкий писк, и Анн вздрогнула.

Пока она отмеряла кофе, Жанетт изучала ее лицо. Анн как будто не столько считала ложечки, сколько спорила сама с собой, отчего переборщила с кофе.

– Пятнадцать лет назад он тоже соврал, – сказала она вдруг и положила мерную ложку на разделочный стол. – Я обещала…

– Продолжайте, – попросила Жанетт.

Анн Юнгстранд подняла на следователей заблестевшие глаза.

– В ночь, когда пропала Мелисса, у Томми не было алиби, он его выдумал. Не работал он ни на какой нефтяной платформе в Северном море, как вы думаете. Я слышала, как он договаривается с каким-то товарищем по работе. С парнем, который помог ему смухлевать с графиком.