Отпуск&Детектив - Баскова Ольга - Страница 34

Вот и третий подозреваемый!

Афиногения-ревнивица. Решила избавиться от соперницы.

– Вы меня простите? – услышала Стася голос Васи.

– Только с условием, что ты никогда больше не будешь врать.

– Не буду.

– Ни про меня, ни про кого бы то ни было.

Он замотал головой.

– Поклянись на колбасе.

– Как это?

– Положи руку на кусок и дай слово. Если нарушишь его, век тебе колбасы не видать.

– Когда я вырасту, то куплю себе всякой, – хмыкнул он.

– Но не сможешь ее съесть. Желудок не примет. Это же клятва.

Васятка тяжело вздохнул и выдал:

– Ладно. Клянусь. А теперь можно мне бутерброд?

Она не была до конца уверена…

Точнее, не уверена совсем. Но Маше казалось, что Николай заинтересовался ею как женщиной.

Она косилась на него, особенно в те моменты, когда он мурлыкал под нос «У самовара я и моя Маша», и думала, не чудится ли ей это. Панкратов годился ей в отцы, но ее смущало не это. А то, что он постоянно рассказывал о своей покойной жене. Но при этом смотрел с обожанием на ее здравствующую тезку. Странный…

Они пили чай на веранде. Душистый, терпкий. С вареньем и белым хлебом, намазанным сливочным маслом. Казалось, ничего нет вкуснее. А самовар! Он барином стоял в центре стола. И придавал чаепитию шик, пусть и деревенский.

– У самовара я и моя Маша, – в который уже раз пропел Николай и обволок сотрапезницу ласковым взором.

– Это ваша любимая песня? – спросила та.

– Нет, но обстановка… Сами понимаете…

– Не понимаю. Я хоть и Маша, но не ваша.

– Простите, – тут же сник он. – Я отвык от женского общества. Супруга, покойница, все мои придури терпела. Но она умерла…

– Восемь лет назад, я помню. Может, хватит о вашей покойной жене говорить?

– Тогда о вашем муже? Я готов послушать.

– Он жив.

– Знаю. Вы говорили. Просто, может быть, вы хотите что-то рассказать о нем?

– Нет.

Как бы ни был вкусен чай, Маша решила, что пора топать домой. Общество Николая ее начало тяготить. Она решила доесть бутерброд с вареньем, запить его и топать к себе, как у калитки показалась интересная женщина в летах, которую Маша уже видела днем. Статная, русоволосая, с естественным румянцем. Красивая.

– Вот ты кобель все же, Гаврилыч, – нараспев произнесла она. – Утром – одна, вечером – другая!

– Извините? – Брови Николая взметнулись вверх и воспарили над очками.

– Я к тебе и так, и эдак… А ты вон что!

– Что?

– Сначала с Грымзой, а теперь с этой… Молью!

Маше было немного обидно слышать в своей адрес такое. Какая же она моль? Они – белесые. А у нее темные волосы и глаза, смуглая кожа с веснушками. Да, выглядит не феерично, потому что одеваться не умеет, как и краситься, вся из себя естественная, но все же… Не моль! Но потом поняла, что в статной красавице говорит обида.

– Между нами ничего нет, женщина! – решила успокоить ее Маша.

– Это пока. Он тебя соблазнит рано или поздно. Тут все бабы его.

– Даааа?

– Нет! – возопил Николай. – Я не понимаю, о чем вы, Фина!

– Аленку тоже оприходовал. И к дочке ее подкатывал. Вот я и не пойму, чем я плоха?

– Фина, вы – прекрасны. Но я вас уверяю, ни к кому я…

– Вся деревня гудит.

– Простите, мне пора, – вскочила Маша. – Спасибо за чай.

– Постойте! – Николай тоже поднялся и выпростал свою руку, чтобы ее удержать. Но где там! Маша включила первую передачу. И понеслась к калитке.

«Продавать! – мысленно возопила она. – Продавать бабушкин дом надо. Я тут не смогу. И место проклятое рядом, и люди сумасшедшие…»

Наевшись от пуза колбасы, Вася признался в том, что после того, как на Стасю напали, он, терзаемый угрызениями совести, сообщил бабке о том, что он все перепутал. И не она ночевала у Николая Гавриловича, а дачница Алена, мать блаженной Сонечки. Посчитал, что так лучше будет. Пусть другой тете кости моют, а Грымзе и так досталось.

– Но я больше не буду обманывать, я поклялся, – заверил ее Васятка. – Это было последнее мое вранье.

– Ладно, верю. Иди домой, я спать лягу.

– Может, посидеть с вами?

– Нужен ты мне.

– Я вам почитаю сказку. А лучше расскажу, а то будете ругаться, что я по слогам.

– Ты уже всей деревне ее рассказал. Хватит. Дуй домой.

– Ладно. Пока! – Он помахал ей и унесся, запихнув в рот оставшуюся колбасу.

Когда за пацаненком закрылась дверь, Станислава отправилась в комнату, легла на кровать и уснула.

Пробудилась ночью. Темнота кругом. Час, не меньше. Хотела встать, чтобы за водой сходить, но тут увидела силуэт…

Возле ее кровати кто-то стоял.

Как ни хотелось Станиславе заорать, она этого не сделала.

– Ведьма, – услышала она шепот. – Чтоб тебе в аду гореть…

Сонечка.

А кто еще?

Алена из личной неприязни могла напасть, а Фина – из-за ревности.

Тут же все очевидно: Стасю считают ведьмой и…

Что собираются с ней сделать?

Добить?

Сжечь? На том же проклятом месте? Но поди ее туда дотащи! Раньше надо было, пока валялась в клевере…

Под подушкой Станиславы лежал крохотный фонарик, похожий на тюбик губной помады. Она включала его, если ночью вставала в туалет. Осторожно достав фонарь, Стася перевернулась на спину и переместила его за голову. Тут же нажала на кнопку включения, и когда синий свет вырвался из-за шеи, попав на лицо, забормотала:

– Аве цезарь имепартор маратури те салютент! – Латынь она в пединституте изучала. Но фразу «Великий Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя» произносила неразборчиво и с завыванием. Добавила и хрипотцы в голос. Потом вспомнила другие слова и выражения. И начала их выдавать. Да еще глаза закатила. Будто в фильме ужасов снималась.

– Господи, прости и защити! – услышала вопль, а потом грохот. Человек, что нависал над кроватью, пал на колени.

Станислава приподняла голову. Воззрилась на него…

Неужели?

Баба Зоя? В руке лопатка, которой она червей выкапывала для рыбалки, – любила старуха удить.

– Внучек, кровиночка, мне дороже всех, – бормотала она, отбивая поклоны. – Захотела избавить его от дурного влияния нечистого… Мамка родная отказалась, разве мало этого? Еще и сатана через ведьмин дух прибрать хотел… Боженька, прости! Станислава Ивановна сама по себе – хорошая женщина, хоть и Грымза, но в нее духи вселились пакостные… Защити меня и Васятку!

– Слышу тебя, дочь моя, – донеслось из темноты.

Станислава едва с кровати не свалилась от удивления. Кто тут еще? Все ненормальные в ее дом сбежались?

– Ты, боженька, говоришь со мной? – вскинулась баба Зоя.

– Я, – и голос такой мягкий, приятный, можно даже сказать, благостный. – Изгони из этой женщины бесов. Это в твоей власти.

– Что нужно делать?

– Руку направь на нее и прочитай молитву.

– А как я пойму, что она очистилась?

– Светиться перестанет! – Стасе показалось, что в голосе промелькнула ирония.

– Поняла, поняла… Все сделаю! – И, как маг из фантастических фильмов, наставила на Стасю ладонь, затем начала что-то бормотать. Услышав «Аминь», та отключила свет.

– Спасибо тебе, господи! – выдохнула баба Зоя.

– А ты, раба божья Зинаида, больше самосуда не твори.

– Не буду, клянусь. Я просто как увидела, что Грымза не просто выжила, когда на проклятом месте вокруг оси обернулась, но еще и поседела, испугалась за внука и лопаткой ее по башке…

– Все с ним будет хорошо, обещаю тебе. А теперь иди.

– Иду.

И потопала к двери.

Когда баба Зоя покинула избу, Стася спросила:

– Это вы, Николай Гаврилович?

– Я. Стою тут под окном. В пышных кустах шиповника.

– Пришли зачем?

– Не спалось. Решил проведать.

– Спасибо, выручили.

– Думаю, вы бы и без меня справились. В вас и смекалка, и артистизм… Аве цезарь, надо же!

Повезло, что по ее душу явилась бабка неграмотная, а не Сонечка. Та бы, как и Панкратов, распознала фразу.