Акула пера в СССР - Капба Евгений Адгурович - Страница 27

– Поддержу, отчего нет? А в чем фокус, Гера? Что ты мутишь?

– Нью-Васюки станут центром вселенной, Рустик! Так и знай!

Гахраманов почесал затылок и задумчиво проговорил:

– Дялисян, майгюли?

А потом я достал диктофон, поменял кассету, чтобы ненароком не загубить запись с опросом, и мы записали обращение от дубровицких спасателей-водолазов к несознательным пьющим гражданам. И про выколупанные глаза – тоже, хотя я сомневался, что шеф это пропустит в печать. Не то время!

Серость, серость – даже несмотря на майские погожие деньки и умытый дождем город! Даже множество деревьев и кустов, и сирень, и клумбы не скрашивали непроходимой серости. Дубровица была на восемьдесят процентов уничтожена во время битвы за Днепр в 1943 году и освобождена на полгода раньше остальной территории БССР – вместе с Гомелем и другими районами юго-востока. А потому отстраивать ее пришлось практически заново, из исторических зданий сохранились Успенский собор, костел, бывшая женская гимназия – там сейчас располагалась музыкальная школа и кинотеатр, где крутили повторно фильмы, уже показанные в «Беларуси». Еще некой архитектурной ценностью мог похвастать разве что интернат для детей-сирот, картинная галерея и пара-тройка домов в центре. Остальное – хрущевки, панельки, бараки, частный сектор и административные и культурные здания в стиле сталинского ампира или позднесоветского хай-тека вперемешку с классицизмом. Такое можно увидеть, наверное, в любом районном центре от Бреста до Владивостока… Угнетающее зрелище.

Жилищное строительство и обеспечение населения крышей над головой, переселение из коммуналок и бараков – это здорово, но неужели у огромной страны не нашлось лишнего рубля на банальную краску? Салатовую, желтую, розовенькую, в конце-то концов? В условиях, когда в году 150 дней – пасмурные и всего лишь 30 – ясные, душить психику людей еще и серыми городскими пейзажами – бесчеловечно!

– Здравствуйте! – кто-то вдруг цепко ухватил меня за рубашку. – Вы ведь в газете работаете?

Я едва не врезал локтем – манера хватать людей за одежду меня всегда бесила. Обернувшись, я столкнулся нос к носу с юношей лет восемнадцати – белобрысым и каким-то встревоженным. Ничего себе манеры у молодого джентльмена! Освободив свою рубашку из его цепких пальцев, глянул на него сверху вниз и ответил:

– Работаю. Белозор моя фамилия.

– Так это вам дядя Петя звонил? Ну, про кладбище?

Какой еще… А-а-а! Который про разобранную плитку!

– Звонил, точно. Я порекомендовал ему, куда обратиться.

– Он сейчас в реанимации лежит, с черепномозговой травмой, в коме, – на парня было жалко смотреть.

– Та-а-а-ак! – совсем как Викторович сказал я. – Пошли в редакцию, обсудим.

Вся эта глава основана на слухах и домыслах многолетней давности, и никакого отношения к доблестным коммунальщикам моего родного города не имеет, они люди героические, на таких мир держится.

– Гера, ты не охренел? – спросил шеф очень вежливо. – Какое, к лешему, кладбище? Какое, к чертовой матери, расследование?

Он мне живо напомнил того редактора из фильма: «Мне нужны фотографии Человека-Паука!» В такой ярости я его еще не видал.

– Слушайте, заявление в милицию он написать не сможет – в реанимации лежит. Идти к Привалову или Соломину с пустыми руками, мол, «дядя Петя звонил» – это просто смешно. Но и проигнорировать не могу – в конце концов, я сам ему предложил сначала просто поговорить. А теперь у человека трещина в черепе!

– Белозор, что с тобой творится в последнее время? Мы что – «Нью-Йорк Таймс», по-твоему? Мы – районная газета! «Маяк»!

– Вот именно что «Маяк». «Светить всегда, светить везде…» – и всё такое прочее. Ну, давайте я просто похожу, посмотрю, поспрашиваю… Если будет что-то серьезное – сразу в милицию.

– Сразу ко мне! В милицию – потом!

– То есть вы не против?

– Катись к черту, Белозор, как ты меня достал!

– Служу родной редакции!

– Двери плотно закрой, паяц! Что за вожжа тебе под хвост попала, а?

Найти ниточки к этому делу было довольно просто: соболезнования и объявления о смерти в нашей газете печатались на последней страничке. Поэтому я ухватил подшивку за последний месяц и отправился в кабинет – расследовать. А еще мне нужна была структура районного коммунального хозяйства, чтобы понять, кто конкретно отвечает за кладбищенские дела.

Работа с подшивкой дала мне дюжину фамилий умерших и их адресов: народ еще указывал адреса и время выноса тела. «У шаснаццаць гадзин адбудзецца вынас цела» – так и писали. В справочной я получил шесть номеров телефонов, из которых поговорить согласились четыре, а на мои вопросы о странностях во время похорон утвердительно ответили двое.

Одна, бабуля лет семидесяти, сидя на лавочке, вытирала уголком платочка глаза и причитала:

– В комиссионке костюм майго Хвёдара убачила! Я яму сама на отвороте буквочку «З» вышивала – Звертовские мы… А потом пошла себе штось с одежи присмотреть, а там костюм… С буквочкой… Это что это делается?

Костюмов в Союзе однотипных было пруд пруди, с разнообразием ассортимента проблемы существовали. Но с буквочкой вышел прокол – и бабуля сумасшедшей не выглядела. Выкупить костюм не выкупила – денег не хватило. Но адрес комиссионки дала.

Второй – пыхтящий и матерящийся лысеющий дядька, тоже рассказал нечто удивительное:

– Приехали мы, значит, отца моего хоронить… А там – в яме вода стоит! Откуда вода? Бог знает. Ну не в жижу ж эту гроб опускать… Дал ихнему главному четвертак – тут же через десять метров могила нашлась, сухая. Ну, так там захоронили. А вечером кум мой свата своего на тот свет провожал – как раз та могила, что для папаши моего им пришлась… И никакой воды! Чудеса!

Да уж, чудеса. Про это схему я как раз кое-что знал.

Наведался и в больничку – пытался узнать о судьбе пострадавшего дяди Пети, но дальше вахты меня не пустили, медсестра строго глянула сквозь очки и отрезала:

– У него Тиханович – лечащий врач! Поправится ваш дядя Петя! Но пока в себя не приходил.

Ну, раз Тиханович…

Пришлось заходить с другой стороны: копать под коммунальщиков.

«Участок гражданского обслуживания» – так называлось подразделение, отвечающее за все вопросы, связанные с уходом советских людей в мир иной. По крайней мере, в Дубровице. Уборка кладбищ, могильные земляные работы, даже изготовление памятников и оград, и в случае необходимости – приведение в порядок тела усопшего и всё в том же духе. Товарищ Глинский Кирилл Иванович числился начальником участка. Некто Большаков – бригадир РКО (рабочих по комплексному обслуживанию) – был ответственным за все работы по благоустройству на Старорусском кладбище.

Вооружившись удостоверением и диктофоном, я отправился в контору участка гражданского обслуживания – она располагалась как раз напротив кладбища.

– Нет Кирилла Ивановича, он территорию обходит! – тут же отправила меня куда подальше суровая моложавая женщина. – Приходите завтра.

Найдем и на территории. Бешеной собаке пару километров – не крюк.

Начал поиски с кладбища еврейского. Здесь шумели тополя, пара пожилых женщин наводили порядок вокруг специфических каменных надгробий, пели птички и только-только начинали цвести белые вьюнки. Всё это было очень живописно, но Глинского тут не было, а потому поиски продолжились.

Нашелся начальник участка в самом дальнем углу Старорусского кладбища, в тени гигантских тополей, которыми заросла вся территория этого последнего пристанища бренных тел. Глинский костерил и материл двух понурых работяг, которые смотрели себе на носки ботинок.

– Как можно было пролюбить фамилию? Ну как? Летчик, герой, получил ранение, сражаясь за нашу Дубровицу, умер в госпитале! Куда дели табличку? Где я теперь фамилию возьму?

– Дык медная была, может бичи… – попробовал оправдаться один, перебрасывая из руки в руку черенок метлы.