Акула пера в СССР - Капба Евгений Адгурович - Страница 26

Что меня поразило в нынешних школьниках – они действительно были уверены в своем будущем. У них не возникало вопросов: что будет дальше? Спокойствие за завтрашний день наделяло их рассудительностью, возможностью планировать, строить свою жизнь! Им не нужно было держать нос по ветру и думать, какая профессия на рынке труда нынче более востребована? Престижна – да. Нравится – конечно. Родители посоветовали – тоже аргумент. Но что бы ни выбрал себе выпускник, он точно знал, что страна о нем позаботится! Работа, жилье, зарплата, возможность отдохнуть в санатории и съездить на море – будь ты учителем, водителем или строителем.

Безработица? Какая безработица? В Дубровице чуть ли не на каждом столбу, на каждой проходной любого предприятия висели громадные объявления о том, что на такой и такой завод, в организацию, контору требуются специалисты – список прилагается. Нефтяники, металлурги, деревообработчики, воспитатели, медики – нужны были все!

В нашем районном городишке имелся Ветеринарный техникум, педучилище, ПТУ завода «РИТМ» (там электронику для ракет собирали) и еще одно ПТУ – в Озерщине, аграрно-технической направленности, там учили на сварщиков, трактористов, автослесарей и бог знает на кого еще. Всё – бесплатно и с гарантированным трудоустройством. Большая часть из них сохранилась и функционировала в двадцать первом веке, мимикрировав под колледжи и лицеи, но бешеным спросом они не пользовались, считаясь заведениями второсортными, среднего уровня.

А вот местные ребята вовсе не стеснялись признаться – хочу быть сварщиком, потом по вербовке – на великие стройки Севера, или на БАМ, или еще куда… Нет, и амбиций тут хватало – одна симпатичная смугленькая девочка-выпускница, стройная, с мечтательным выражением лица, вдруг призналась:

– Попробую поступать в Московский государственный университет имени Ломоносова.

– Достойно! – сказал я, пряча внутреннюю улыбку. – А на какой факультет?

– Психология.

– Отлично! У вас всё обязательно получится, я вам обещаю.

Девочка-девушка как-то по-доброму улыбнулась и кивнула. Она точно поступит, я и вправду это знал. И девочку эту знал лучше, чем кого угодно в мире. Она умела и любила учиться, шла на золотую медаль и вообще – именно там, в Москве, через три года встретила моего отца и вышла за него замуж, и дождалась из армии, и вместе они колесили по всему Союзу, и приехали сюда, чтобы родился я, грешный. Но это – лирика. Факт был в том, что из Дубровицы обычная девчушка поступила в МГУ, без репетиторов, протекции, блата, взяток и всего такого прочего.

Мне дорогого стоило не ляпнуть что-нибудь еще – ужас перед эффектом бабочки и катастрофой пространственно-временного континуума превозмог призрачный шанс как-то улучшить жизнь мамы с папой или бабушки с дедушкой. Я и раньше старался держаться от них подальше, но теперь вот судьба свела… Поэтому нужно было быть осторожным. А ну, как мои родители не встретятся и не полюбят друг друга – и меня тутошнего разорвет на много маленьких медвежат?

Пока шел от четвертой школы к берегу реки Днепр, меня малость потряхивало. Ну да, пообщаться с семнадцатилетней мамулей – стресс неслабый! Интересно, что ее матушка скажет, когда увидит дочу в газете? Бабушка у меня была ого-го! Заря коммунизма!

Пытаясь отвлечься от мыслей о родне, вроде как оставшейся сорок лет спустя, а вроде живущей тут, под боком, я вытянул из кармана свою покупку: диктофон. Федос не подвел. Где он достал такой приличный микрокассетный «Sony» М101 – я не знал и знать не хотел. Это была настоящая вундервафля в мире звукозаписывающей техники, а прилагающиеся к нему десяток кассеток могли просто свести с ума любого журналюгу. Но и деньжищи он с меня содрал такие, что… До сих пор вспоминать жутко.

В век смартфонов мы почти перестали с собой носить даже карманные цифровые диктофончики, и тут, столкнувшись с необходимостью фиксировать всё в блокноте, я откровенно страдал. На редакцию был ОДИН диктофон, просто гигантских размеров, с внешним микрофоном и чудовищным качеством записи, и его брали на важные интервью со всякими партийными и советскими небожителями. Так что да – я сильно раскошелился, потратив сбережения, но жизнь себе облегчил. В моей маленькой карманной прелести имелся и разъем для наушника, и батарейки для нее нужны были самые обычные, пальчиковые… Честно говоря, заказывая Федосу портативный диктофон, я был готов даже смириться с такой хреновиной в сумке на ремне, как в редакции, но он превзошел сам себя… Хотя от воспоминаний про цену до сих пор появлялась оскомина на зубах.

Набережная и берег Днепра отличались от того, что я помнил кардинально. Благоустроенная ее часть была гораздо меньше, за обрывами никто и не думал ухаживать, разве что ласточки-береговушки, которые носились туда-сюда над водой, то пропадая, то появляясь из своих норок. Зато у причала виднелся пришвартованный теплоход, гудел моторами земснаряд посредине фарватера, углубляя дно после весеннего паводка. Река была широкой, полноводной – влияние глобального потепления и мелиорации еще не сказало свое веское слово в пользу обмеления полесских речушек, питающих легендарный Борисфен-Славутич.

Рустам Гахраманов, старший спасатель-водолаз, как раз занимался починкой гидрокостюма.

– А! Газета! Привет труженикам пера! – сказал он и взмахнул каким-то диковинным инструментом.

– Салют владыкам водной стихии! – в тон ему откликнулся я.

Память Геры выдала: с Рустамом они приятельствовали, вместе участвовали в соревнованиях по триатлону и, кажется, даже кого-то били в свое время.

– Тонут, – с места в карьер начал Гахраманов, почесав свои черные соболиные брови. – Напьются – и тонут! Особенно по пятницам. Как солнышко выглянуло – сразу все на берег, да с бутылочкой… А еще – на лодках переворачиваются. Вообще, запретил бы к черту лодки, пока вода не сойдет.

– Запретят, не переживай. Запретить вообще – дело нехитрое.

– Напиши – дубровицкие водолазы заявляют решительный протест пьянству на берегах Днепра, ибо трудно и противно вытаскивать разбухшие тела с выеденными раками глазами. Даже отвратительно. Особенно в районе метизного и ПДО. Там сплошные корчи на дне! Течение их туда несет, и на излучине в корчах они и цепляются…

– А напишу! – кивнул я. – Если тебя начальство не заругает.

– Не заругает. Я нынче сам себе начальство, пару историй таких могу рассказать, что волосы дыбом! А цифры мы давать не будем, чтобы статистику не портить. Тонут страшно!

– Слушай, Руст, а вот с корчами этими – много их там? – я-то знал, что очень, очень много. На миллионы долларов, если по меркам девяностых.

– Всё дно усеяно, Гера. В несколько слоев. Это с дубрав каждое половодье уносит стволы деревьев, и не чистили там реку никогда. Тысячи и тысячи лет!

Дубровица так и получила свое название – от вековых дубовых лесов, окружающих город. Днепр подмывал песчаные берега, русло менялось, стволы деревьев путешествовали вниз по течению – ровно до мыса, излучины, на которой стоял заводской район. Там твердая порода становилась непреодолимой преградой для реки, давая свободу вешним водам только в сторону заливных лугов и защищая город от наводнений. Это было даже странно – почему никому ни разу за десятки лет не пришло в голову сложить два и два – дубравы, излучина, мореный дуб, сумасшедшие деньги. Только братки в девяностые и сообразили на этом заработать! Кустарным способом, с помощью вот этих же самых водолазов, трактора и чисто конкретной матери срубили кучу бабла, вывозя за рубеж ценнейшую древесину.

– А как ты и твои архаровцы насчет подработки?

– В смысле? – прищурился Гахраманов.

– В том смысле, чтобы по дну полазить и стволы эти поцеплять, а их техникой на берег будут вытаскивать.

– Будет снаряжение и финансирование – мы только за. Корчи эти задолбали уже!

Даже он не мог сложить те самые два и два. Да и я бы не смог, если бы послезнанием не обладал.

– В общем – если предложение поступит, ты поддержишь?