Грех (СИ) - "Jana Konstanta" - Страница 31

— Запомните, Риньес, — толкая маркиза на кровать, проговорила Эмелин. — Всего лишь одна ночь. Одна, ничего не значащая ночь.

Кого она пыталась в этом убедить? Его ли? Или все-таки себя? Эмелин подползла к нему почти вплотную, сама коснулась, первая, его щеки, сама, первая, склонилась к насмешливым губам… Риньес наслаждался своей победой: всего лишь провел рукой по гибкому ее стану, а она уже растаяла в предвкушении, задрожала, всем своим телом потянулась к горячему телу любовника.

Сгорали свечи, стекая мутными слезами под тихие, пока еще сдерживаемые вздохи. Два человека сгорали в пламени необузданной страсти, оскверняя супружеское ложе следами похоти и греха. Он не видел разницы между ней и всеми теми, кто уже прошел через его руки — очередная скрашенная лаской ночь, очередная маленькая победа. Он же стал ее спасением от одиночества и вечного холода. Она уже не жалела, не сомневалась — изголодавшейся блудливой кошкой отдавалась во власть жаждущего мужчины и упивалась его жадностью, почти грубостью… Он был совсем не похож на Ренарда, и сейчас ее это радовало.

— Ну как? Все еще жалеете, что согласились, Ваше Величество? — промурлыкал довольный маркиз, развалившись на кровати.

— Только сегодня, и больше никогда. Мы не будем любовниками, даже не мечтайте, — устраиваясь поудобнее на его плече, проговорила Эмелин, все еще тяжело дыша.

— Но ведь Вам было хорошо? Признавайтесь!

— Даже если и так. Завтра я буду об этом жалеть. Я не хочу Вас больше видеть, Риньес.

— Хотите, чтобы я ушел?

— Да. Я хочу жить, как все нормальные женщины. Любить своего мужа, рожать ему детей, а не терзаться ревностью и не искать спасения в чужих объятиях. У моей матери, кстати, никогда не было любовников, она любила только отца и всегда была ему верна.

— Но Вы ведь не любите своего мужа… Только не лгите, отвечайте честно.

— Слишком мало времени прошло — всего два месяца. Но я хочу его полюбить, я пытаюсь, я стараюсь! Он хороший человек… Он добр ко мне, даже ласков. Если б не эта девушка, наш брак мог бы стать счастливым.

— Он глупец, Эмелин. Только глупец откажется от Вас ради какой-то простолюдинки.

— Наверно, в ней есть что-то, чего нет у меня. Интересно было бы взглянуть на нее. Где эта деревня?

— Вы что задумали? Неужели опуститесь до слежки?

— Нет. Но я хочу ее увидеть.

— Ренарда не боитесь?

— Я не причиню ей вреда. Вы покажете мне дорогу?

— Эмелин, я ничего не знаю.

— Вот как? А сегодня Вы сказали, что видели Ренарда на пути туда. Или Вы солгали?

— Не солгал. Озеро знаете? Оно одно здесь. Ну вот, за рощицей какая-то деревня есть, наверно, та самая. Только не думаю, что это Вам что-то даст — она ведь наверняка не единственная молодица в этой деревне. Или Вы намерены у каждой спросить, кто из них спит с Вашим мужем? — усмехнулся Риньес.

— Это уже не Ваша забота.

— И что же Вы скажете ей, если увидите?

— Я не знаю, — замотала головой Эмелин и легонько провела ладонью по обнаженному его торсу. — Риньес, Вам пора уходить. Не дай Бог Вас кто-нибудь увидит. Если Ренард узнает, что Вы были здесь, что… Я клянусь Вам, я обвиню Вас в изнасиловании, и это будет почти правда, учитывая то, сколько времени Вы досаждали мне.

— Неужели Вы способны на подобную подлость?

— Я не намерена из-за Вас терять свое честное имя. Так что ступайте и больше не подходите ко мне — Вам не удастся сделать из меня шлюху.

— Эмелин, Эмелин, — вздохнул Риньес, но все же послушно встал с кровати — рассвет действительно близок, и уйти лучше затемно. — И все-таки я рад, что Вы больше не плачете. Надеюсь, Вы будете вспоминать меня.

— Стойте, — Эмелин перекатилась на край кровати и схватила его за руку. — Поцелуйте меня. В последний раз.

— Эмелин, Вы невыносимы! Обвиняете меня в излишнем внимании, а сами провоцируете меня.

Впрочем, просить дважды его не пришлось. Маркиз охотно склонился над своей королевой, а уже через пару секунд и вовсе навалился на нее, даря глубокий, пронзительный поцелуй. И руки ее сами собой обняли чужое горячее тело, с упоением ощущая, как заиграли под ладонями стальные его мышцы… Риньес не сдержался от соблазна, придавил всем своим весом, заскользил губами по коже, чуть покусывая, урча от удовольствия, позволяя ей почувствовать свое нарастающее желание. Эмелин и не подумала остановить его — напротив, сама развела коленки, помогая ему пристроиться, успев лишь сбивчиво прошептать:

— В последний раз, маркиз! И Вы оставите меня в покое.

— Как скажете, Принцесса, — поспешно согласился он, прежде чем завладеть ею снова.

Прощальный поцелуй неприлично затянулся. Риньес будто бы задался целью оставить на память о себе неизгладимый, незабываемый след, и Эмелин сдавалась, теряла рассудок под сладостной пыткой, тихонечко стонала, хватая губами воздух, а потом и вовсе вцепилась в маркиза, ногтями разрывая кожу, обхватила ногами и отчаянно потянулась навстречу. Она не дала ему отстраниться, не услышала его сначала тихий, просящий голос, потом чуть растерянный, потом почти крик…

— Эмелин, отпустите меня… Эмелин…

Поздно. Она поняла, что случилось, только когда тело его расслабилось, обмякло, но еще продолжало пульсировать внутри нее, наполняя теплом.

— Эмелин, что Вы наделали? — с укором вопрошал маркиз, глядя в широко распахнутые от возмущения глаза девушки.

— Риньес, Вы спятили?! — Эмелин моментально отпустила любовника. — Вы… Вы в своем уме?!

— Эмелин, Вы же сами…

— Что?!

— Ну не горячитесь… Может, еще обойдется, — растерянно промямлил Риньес.

— Пошел вон! — закричала она, задрожав от ярости, от осознания случившегося.

Ощущение собственной вины пришло довольно быстро — отмотать бы все назад, не подпускать бы подлеца, а лучше бы вообще прогнать его еще в тот день, когда они впервые встретились. Эмелин сидела на кровати, поджав ноги, и безотчетно наблюдала за спешными сборами Риньеса. Ее трясло, колотило, кидало то в жар, то снова в холод… Он не осмелился больше ни подойти к ней, ни заговорить, — быстро оделся, распахнул окно и вылез на балкон, будто бы и не было его вовсе, оставляя Эмелин наедине со своими страхами и горьким раскаянием. Случившееся — закономерная расплата за предательство, и она уже знала, чувствовала, что одними слезами не обойдется, что минутная ее слабость не останется безнаказанной, что возмездие за неверность непременно наступит.

Риньес ушел, а она сползла с кровати, чуть шатаясь, вышла из спальни и побрела по пустым темным коридорам, размазывая по лицу бесконечные слезы. «Ренард, прости меня», — шептали губы, зловещим эхом растекаясь по длинным залам. Босые ноги касались холодных мраморных плит, а она шла, ничего не замечая — один лишь горький стыд окутывал ее, непонимание, нежелание осознавать и признавать, что сегодня она изменила своему мужу. Лунный свет, пробираясь сквозь окна, сочувственно ласкал все еще горящую от чужой похоти кожу. Эмелин спустилась в купальню и, не зажигая свеч, залезла в почти ледяную воду, пытаясь смыть с себя чужие руки, чужие поцелуи и чужое семя, по ее же собственной вине заброшенное в молодое, созданное для материнства тело.

Она просидит там до самого рассвета, пока бледная кожа совсем не посинеет, пока служанка не найдет ее и насилу не вытянет из ледяного плена.

— Ваше Величество, что же Вы делаете?! Ну-ка вылезайте быстро! — запричитала Герда, вытягивая Эмелин из воды.

Эмелин уселась на холодный пол, сжалась и задрожала, скользя невидящим взглядом по комнате, а потом и вовсе расплакалась, когда служанка накрыла ее толстым покрывалом и обняла, пытаясь отогреть.

— Да что же с Вами? — не на шутку перепугалась девушка, растирая заледеневшее тельце госпожи. — Пойдемте-ка на кухню.

— Какая кухня? — растерянно прошептала Эмелин. — Герда, я предала его…

— Кого?! Бедная Вы моя, да Вы же бредите! Пойдемте, на кухне сейчас теплее всего! Я камин разожгу, дам Вам горячего отвара… Не бойтесь, там пока еще нет никого, никто Вас не увидит! Зато пирожные есть и ягоды, — улыбнулась Герда, подбадривая. — А потом Вы поспите, и все будет хорошо. Идемте же!