Цветы и тени (СИ) - Трапная Марта - Страница 6

Наверно, я влюбился в нее. Может, из чувства благодарности, а может, потому что люблю тайны. Но сначала мне было немного не до нее из-за церемонии, а потом я выполнял данное себе слово — выучить имена и должности всех придворных, всех государственных чиновников, всех, с кем мне приходится иметь дело. Имена и лица. И когда я закончил с этим, я понял, что пора наконец заниматься государственными делами, а личная жизнь подождет до тех времен, когда… когда что? Я не знал. Бывает ли у принцев отпуск? Едва ли. Но отдых точно должен был быть.

Вечерами я иногда выходил в город, на светские торжества типа бала или премьеру в опере. Положение обязывает, но еще я думал встретить там ее. И однажды вечером, проезжая мимо белого особняка с заколоченными наглухо воротами, к которым все еще был прибит мой приказ о ссылке семьи Ванеску, я вдруг понял то, на что так долго закрывал глаза. Конечно, она была Ванеску. Конечно, она участвовала в заговоре, иначе откуда бы она знала все эти подробности — про охрану, про желтый кабинет? Но что тогда заставило ее выдать заговорщиков? Ссора внутри семьи? Месть кому-то из своих? Что? Наверное, я этого никогда не узнаю, если не спрошу ее саму. А спросить ее я вряд ли смогу, я даже не помнил, куда я их выслал. Вернее, даже не знал, просто велел канцлеру найти самый далекий от столицы северный город, самый далекий и по-возможности, самый маленький. Если я спрошу, он наверняка скажет, он неплохой человек, этот канцлер Марлен, но я не спрошу. Не стоит принцу интересоваться судьбой заговорщиков. Это неправильно. Что бы ни двигало этой девушкой, я был ей благодарен за свою спасенную жизнь, и на этом точка. В конце концов, я выполнил свое обещание — все они остались живы. Все.

Через год я уже не вспоминал о ней каждый день. Так, иногда, редко. Перед сном. И стоило мне поймать себя на мыслях об этой девушке, как я тут же заставлял себя подумать о другом. У меня было полно дел.

Я говорю так — полно дел, как будто все знают, какие у меня дела, но на самом деле я имел крайне смутное представление о том, чем занимается правитель, пока не оказался на его месте. Это очень утомительно. Войны, сражения? Забудьте! Роскошные балы, приемы в честь послов? Забудьте! Это горы писем, бумаг и приказов. Это отчеты по самым разным поводам и иногда даже без повода. Это миллион вопросов, которые надо решить, которые никто не знает, как решить, и поэтому ответственность на себя должен взять принц. Это сотни споров, в которых зачастую нет виноватых, а еще чаще — нет правых. И кто-то должен рассудить эти споры. И этот кто-то — снова я, несчастный принц. Я должен был в один момент научиться разбираться в экономике, обороне, науке, целительстве, миграции и сотне других вопросов.

Увы, от того, что мой зад сидел на королевском троне, знаний в моей голове не прибавлялось. Да и думала она как голова воина.

Я начал уставать. Сначала я думал: ничего страшного. Это с непривычки. Тяжело менять то, чему я учился всю жизнь, на совсем другую жизнь. Я думал, втянусь. Пойму, каких знаний не хватает. Поучусь. Освоюсь. Справлюсь. Ведь не просто так меня избрал Совет Старейшин. Значит, есть во мне что-то такое… нечто такое… Кроме фамилии.

Но с каждым утром мне становилось тоскливее. Мой наглый незнакомец, который верховодил во время церемонии и пару дней после, куда-то скрылся, приказав перед тем перекрасить желтый кабинет и сделать из него комнату для созерцаний. Уж не знаю, что он там собирался созерцать, а лично мне было некогда туда зайти. Возможно, кстати, комната получилось неплохо.

Однажды утром я открыл глаза и посмотрел в окно. Шел дождь. Окно рядом с моей кроватью всегда было без портьер, я любил просыпаться и смотреть на небо.

Дождь — редкость для этого времени года в Эстрельме. В то утро я даже сразу не понял, что это дождь — небо было низким, с бугристыми тучами цвета мокрой серой глины. И в первый момент я подумал, что умер и меня похоронили. И я сейчас лежу под грудой мокрой земли и никто не знает, что на самом деле я живой. Прошло мгновенье, и я понял, что я в своей постели, но живым я себя не почувствовал. И вот тогда я осознал, что дело действительно плохо. Очень, очень плохо.

Мне не хотелось ни вставать, ни завтракать, ни плавать. Мне не хотелось даже шевелиться. Если бы я мог, я бы перестал дышать. Я закрыл глаза. Конечно, я мог остаться в постели. Никто мне слова не скажет. Сегодня не было приемов, а все остальные дела могли ждать до завтра. Или до послезавтра. Или даже до следующего месяца. В этом, наверное, и было все дело. Я чувствовал себя… ненужным. Легко заменимым. Я не чувствовал в своих руках власти. Я не чувствовал, что делаю что-то, что могу сделать только я. Кто там хотел быть принцем у Ванеску? Кейталин? Может, вернуть его, посадить на трон, пусть посмотрит, каково это, а?

Хотя когда он мечтал о троне, едва ли он мечтал о горе бумаг, о приказах и судебных тяжбах между округами и провинциями. Интересно, а о чем он мечтал? Что он видел хорошего в том, чтобы быть принцем? Наверное, у него была какая-то идея, он хотел что-то сделать. Но, чего бы он ни хотел, мне это не подходило. Потому что я не любил заговоры, я не любил заговорщиков и мне не нравилась семья Ванеску.

Надо было вставать. Но я не мог себя заставить. Я открыл глаза и посмотрел в окно. Из-за дождя все казалось мутным, дрожащим, как было в детстве, когда я плакал. Я вздохнул, потому что даже плакать мне не хотелось. Кое-как я сел, натянул одеяло на плечи, и не мог заставить себя встать.

Раздался стук и сразу же дверь открылась. Робко вошел мой паж Матей. Угловатые плечи, испуганное лицо, черные волосы, торчащие как перья у слетка вороны.

— Ваша светлость, вы не встаете? Позвать вам целителя?

Я хотел было ответить, что нет, какой тут целитель, а потом подумал — а почему бы и нет? Должен же я хоть с кем-то поговорить? Тем более, что после церемонии я сменил целителей. Обоих. Этого я выписал из своего родного Реста. Принц, в конце концов, имею право на капризы.

Пришел Петер Арьона, как будто ждал за стеной. Хотя, может, и ждал, ему положено находиться рядом со мной, где бы я ни был. Маленький, похожий на сдобную булочку с непропеченной макушкой, с мягким голосом, как пух и твердым взглядом.

— Плохо спали, ваша светлость?

Я кивнул Матею на дверь, и паж исчез.

— Спал хорошо, просыпался плохо.

— Давит в груди? Стучат виски? Муть перед глазами?

Я кивнул в сторону окна.

— Так ведь дождь, Арьона. Конечно, мутно перед глазами.

Он посмотрел на окно, будто оно было виновником моего состояния. Потом аккуратно и мягко взял меня за запястье, встряхнул мою ладонь и замолчал, прижав большой палец к моей вене.

— В порядке, с кровью все в порядке, ваша светлость. Что же не так?

Я вздохнул.

— Я…

Нет, это было решительно нелепо. На что мне жаловаться? Жизнь у меня не такая, мне она не нравится? Да целитель тут же решит, что принц сошел с ума.

— Я в порядке, целитель Арьона, — сухо ответил я. — Спасибо.

Целитель покачал головой, придвинул к кровати высокий стул и взобрался на него, как в седло.

— Нет, ваша светлость, принц Лусиан, вы не в порядке. Прежде вы были румяным, двигались резво, как молодой жеребец. А сейчас… последние дни… в вас мало жизни. Я вижу.

Я покачал головой.

— Я не верю во всю эту чепуху — мало жизни, много жизни. Я воин, я верю в то, что вижу. Я молод, я здоров, во мне полно сил.

Арьона вздохнул.

— Тело здорово, но ваша голова нет. Мой совет вам, ваша честь, будет простым. Возьмите отряд, съездите к своим родным, в Рест.

— Для чего? — резко бросил я. — Чтобы понять, что и там я чужой?

Целитель покачал головой.

— Чтобы понять, где ваш дом, ваша светлость. Чтобы забыть о бумагах, подышать воздухом, поговорить со своим дядей. У вас здесь совсем нет друзей, ваша светлость. Вы один и вы одиноки.

— Никогда не слышал, чтобы от одиночества умирали!

— Но это не значит, что от него не умирают, одиноким ведь некому рассказать, почему они умирают, — грустно улыбнулся целитель. — Когда нет цели для жизни, нет и жизни.