Цветы и тени (СИ) - Трапная Марта - Страница 16

Вилем вздохнул.

— Вот, значит, как? Хочет знать? Это хорошо. Да как бы не стало поздно. Принц Эрих вот не хотел.

Вилем внимательно посмотрел на меня. Уж не узнал ли он во мне меня? Но нет, откуда? Я еще не печатал ни своих денег, ни своих портретов. Да и не собирался.

— Ну, а Лусиан хочет, — пожал плечами я. — Разве это плохо?

Вилем вздохнул.

— А ты знаешь принца Лусиана, да?

Я кивнул и улыбнулся. Но Вилем растолковал улыбку по-своему.

— Ох, да, точно знаешь, раз ты на лошадях из королевской конюшни. Знать — это хорошо. Но поверит ли он твоим словам? Поверишь ли ты сам тому, что услышишь?

Я почувствовал, как между лопатками пробежал холодок — верный знак того, что мы подобрались к чему-то важному.

— Это зависит, — честно ответил я. — От кого и в каких условиях я услышу.

— Не от того, что именно ты услышишь? — уточнил Вилем.

Я кивнул.

— Я с западных окраин, — начал я медленно. — Мне приходилось видеть вещи, которые никто не видел, кроме меня. Мне приходилось слышать истории, которые считались сказками, а потом они оказывались правдой.

— Эстерельм потому и в центре Моровии, — поддакнул мне Вилем, — что там ничего странного нет. Все правильно. Все устойчиво. Все обычно. Жители столицы считают, что мы, на окраинах, от скуки сочиняем истории.

Я посмотрел на него с интересом. Надо же, какие мысли посещают владельцев постоялых дворов. Хотя откуда мне знать, кто он такой на самом деле?

— Так что я могу поверить во многое. И принц Лусиан, я думаю, тоже, — сказал я. — Если бы он не собирался верить, он не стал бы интересоваться, зачем нужен дополнительный королевский отряд охраны или высокие стены. Он бы просто отказал.

— Да, — сказал Вилем. — Тогда я предупрежу тебя, Ари. Оборотни. Ты слышал об оборотнях?

В голове всплыли только какие-то сказки из детства. Нож, воткнутый в крыльцо. Чеснок в кармане. Не носи плащ мехом наружу, оборотнем станешь.

— В детстве, — сказал я. — Ничего толком. Никаких историй.

— Готовься, — вздохнул Вилем, допивая отвар из своей кружки, — к новым историям. Они будут совсем не сказочными.

— Оборотни, значит? — переспросил я.

Вилем кивнул.

— Все дело в них. Они приходят в конце осени и уходят, как сойдет снег. Старайтесь останавливаться на ночь засветло. Они еще в силе. И если нападут в сумерках, можете и не вернуться в свой Эстерельм. Им нужен свет, но не слишком яркий, поэтому сумерки — опаснее всего.

— И как они выглядят? — спросил я.

— Когда как. Когда как звери, когда как люди. Звери режут лошадей, люди — всех подряд. Нападают на путников. На дома на окраинах.

— Так, может, это просто… к примеру, волки и разбойники? — осторожно спросил я.

— Все не так просто, Ари. На волков они не похожи, я не видел раньше таких зверей в наших лесах. И никто не видел. Их не было, а я всю жизнь здесь живу. Не было, а потом появились, и сразу много.

— И что им надо? Зачем они нападают?

— Я не оборотень, откуда мне знать, что им надо? Они убивают. Нам этого хватает, чтобы их бояться.

— Такой опасностью, чтобы возводить стены?

— Пусть бережет тебя белый свет от встречи с ними, — сказал Вилем, поднимаясь. — Чтобы твои вопросы так и остались вопросами. Я вижу, ты хороший человек, и тебя ждет девушка… Жить тебе и жить.

Я рассмеялся:

— Какая девушка, Вилем? Нет у меня никакой девушки.

— Это ты так думаешь, ты просто еще не знаешь, Ари. Молодой еще. Скоро узнаешь, я вижу. Доброй ночи.

Он ушел, а я медленно пил согрей-траву и смотрел в огонь. Наутро мы уехали. Вилем незаметно отдал мне мешочек с травой, я так же незаметно — несколько монет, за которые, наверное, можно было бы купить не то, что охапку такой травы, но и землю, на которой она росла. Не то, чтобы я собирался раздавать свои деньги всем налево и направо, но Вилем мне понравился. Может быть, впервые мне захотелось, чтобы меня узнали. Не в смысле, чтобы узнали и склонились в почтительном поклоне, а в смысле — чтобы узнали как человека. Чтобы если у Вилема спросили, какой он, принц Лусиан, он смог бы ответить. Что-то вроде: заботливый, справедливый, неравнодушный. Сильный. Настоящий правитель.

К вечеру мы приехали в город, чей вид мне нравился куда меньше, чем название — Кошура, хотя и название казалось мне неблагозвучным.

Здесь было целых четыре постоялых двора и мы объехали их все, прежде чем остановиться — разумеется, в последнем. Никогда не считал себя чересчур требовательным. Спал же я на лавке в доме повара, и ничего. Нос не морщил, губы не поджимал. Но здесь мне все время хотелось выйти на воздух или хотя бы умыть лицо и руки до скрипа. Мои спутники разделяли мои ощущения: из первых трех домов мы вылетели, будто нас оттуда гнали пинками. Вонь, грязь, липкий воздух, желтый дым.

В четвертом было все то же самое, но народу внизу сидело меньше, и на хозяине была соломенного цвета рубашка, а поверх нее — жилет из белой овчины — не засаленный, не облитый помоями, не пропахший застоялым потом, как у остальных. Будь моя воля, и будь здесь потеплее, я бы лучше ночевал в поле.

Мы заплатили за две последние комнаты, причем одна из них была такой тесной, что там мог поместиться только один человек. Другая была попросторней, зато в ней не было кровати — на полу лежал широкий кочковатый тюфяк, который при нас девушка застелила чем-то вроде чистого покрывала. По крайней мере, она сняла его с веревки во дворе, и я видел, как она проверяла, высохло ли оно — значит, точно стираное.

Мирча с Тудором видимо, ожидали, что я не стану спать на полу. Но Захарий рассудил иначе.

— Нет, мы хоть и инкогнито, но я бы не стал оставлять принца на ночь без охраны. Так что если кто-то хочет провести ночь на кровати, может отправляться в собственную… опочивальню.

При желании, правда, мы могли бы уместиться все вместе на этом тюфяке, хоть и в тесноте. Но Мирча не захотел тесниться и сказал, что одну ночь поспит как граф, не слыша нашего храпа. Мы засмеялись. Никто из нас не храпел, и мы все это отлично знали.

Вначале я хотел спуститься вниз один, послушать, о чем говорят другие постояльцы, но Захарий снова решил быть моим телохранителем и направился вместе со мной. А с двумя незнакомыми путниками, как известно, разговаривают куда менее охотно, чем с одним. Мы втиснулись на лавку возле входа, я пил что-то, по вкусу больше всего напоминающее жареный ячмень, разведенный водой, и думал, что моей лошади этот напиток понравился бы куда больше, чем мне. Захарий и вовсе насупившись смотрел в кружку, но не сделал ни одного глотка.

Я пытался вслушаться в разговоры, но слышал только монотонный гул.

— Ничего не понимаю, — пожаловался я Захарию. — О чем они говорят?

Захарий пожал плечами.

— Я не вслушивался. О чем они могут говорить? Меня волнует, почему здесь все постоялые дворы забиты, как в ярмарочный день, хотя ярмарка не здесь?

— Беженцы? — Вспомнил я.

Голова была тяжелой, думалось с трудом. Я будто бы и не помнил, для чего я здесь. Захарий меня ткнул локтем в бок. Тычок получился ощутимый, я даже вскочил. Попытался вскочить, но лишь поднял голову со стола.

— Вы спите, — сказал мне Захарий, — и я едва глаза держу открытыми. Пойдем спать.

— Пойдем, — согласился я, но вместо того, чтобы пойти в сторону лестницы, которая вела в наши комнаты, направился к выходу и выскочил на улицу, хотя был без верхней одежды.

Мороз пробрал меня до самых костей. Я отошел к забору, набрал пригоршню снега и приложил к вискам, растер холодными пальцами шею. Все во мне говорило, что отсюда надо уходить. Но куда? Стояла глубокая тьма, даже звезд не было. Я выглянул за забор — дома походили на коробки с темными слепыми окнами. Даже дорогу спросить не у кого. И лошадям нужен отдых, им тяжелее, чем нам. А уж они, разгоряченные после дня скачки, точно не могли ночевать в снегу. Нам и костер-то разжечь сейчас будет не из чего.