Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович - Страница 66

— Понимаешь, у меня и на службе отношения с начальством не сложились. На войне одно было нужно, сейчас другое. Там мне и прямоту, и резкость, и самовольство даже прощали. Победителей-то не судят, а теперь… — он безнадежно махнул рукой. — Я же дипломатничать не умею.

Лежал он в постели похудавший, с обострившимся лицом, часто покашливал, это ранение в грудь давало знать. Насте казалось, что даже его большие, сильные руки стали меньше, истончились пальцы, и пробегала по ним легкая дрожь, когда папиросу брал, чиркал спичками. Принесла ему Настя бутылку хорошего вина, попросил он, когда по телефону на работу ей звонил, но пить при ней не стал, спрятал в тумбочку, на которой лежали газеты и журналы.

— Читаешь? — спросила Настя.

— Почитываю, наверстываю упущенное… Вот «Звезду» прочел, вроде автор сам в разведке служил, а не понравилось. Я бы такого разведчика, вроде этого Травкина, что ли, у себя не держал. Интеллигентный шибко, с такими одна морока, рассуждали много, умней других себя считали. В моем полку, в нашей полковой разведке знаешь какие ребята были? Пятеро из урок бывших. Эта братва не рассуждала, кровь из носа, а любое задание, как штык. Помню, приволокли один раз власовца и сказали, что еле-еле удержались, товарищ подполковник, чтоб не шлепнуть, решили к вам его доставить, чтоб вы сами этого гада…

— И что ты? — дрогнувшим голосом спросила Настя.

— Что я? Шлепнул саморучно. Лепетал он что-то, да я слушать не стал, еще со всякой падлой разговаривать.

— Ну, зачем сам-то? — вырвалось у нее. — Неужто легко человека убить? — и покачала горестно головой.

— А он для меня человеком не был.

— Ты бы, Петенька, такими подвигами не хвастал бы. И при Женьке, ради бога, не говори никогда.

— Ты что, сестрица? — удивленно усмехнулся он. — На войне не чаи распивают — убивают. Сегодня ты, завтра тебя.

— Забыть надо о ней, ужас-то этот, а вы, мужчины, все поминаете ее, никак из головы выбросить не можете, будто не мука была мученическая, а развлечение какое… Вот и художник этот, который к нам в Екатерининском подошел, — помнишь? — он тоже… Он кошмары плена все расписывает…

— Значит, ходила к нему? — нахмурил брови Петр.

— Ходила. Просил же человек. Для дела я ему нужна была.

— Не ходи больше, — повысил голос Петр. — Которые в плену были, для меня тоже не люди. Отсиделись в лагерях, когда весь народ кровушкой исходил.

— Что ты, Петр? Убивали их там немцы, издевались… Будто по своей воле в плен угодили. Сам знаешь…

— Знаю, — прервал он. — Но настоящий солдат в плен не сдавался. Слабаки, те попадали, кто слаб на изломе, — Петр вынул из пачки «казбечину», закурил. Сделав несколько глубоких затяжек, спросил подозрительно: — Он что, клеится к тебе, что ли, художник-то этот?

— Нет, Петр. Я ему для картины была нужна.

— Знаем мы это… Ты с ним не вздумай связаться случаем. Мне таких родственников не нужно, ты мне биографию не порть. Перед войной не с тем любовь крутила и сейчас…

— У Андрея отец комбригом был, почему же не с тем? И если у отца вина какая и была, то Андрей все жизнью своей искупил. И не надо, Петр, о нем. Живая еще рана.

— Прости… Это хорошо, что верная ты. Я тоже такой, не могу Катеньку забыть и дите ее неродившееся. Не могу, — вздохнул он. — Мы, Бушуевы, видать, такие, кого полюбили, в кого поверили — на всю жизнь. Тут тебе я не судья, конечно, сам такой. А вот с Ванькой Дубининым ты зря так. У него дорога прямая, в академию поступит, по службе расти будет. Чем не пара? Бабе без мужика трудно, Настя. Это мне для постели искать не надо, только свистни, вон их сколько, вдовых да незамужних. А женщине сложнее, тем более такой, как ты. Но жизнь-то своего требует. Наверно, и ребеночка охота?

— Ребенка хочу. Но мне еще и любовь нужна. Без любви-то не смогу. А Дубинин твой не нравится мне, сам знаешь. И не надо о нем.

— Ладно, — согласился он. — Ну ты иди, ехать-то далече. Передай отцу, что держусь, второй операции не трушу. Так-то… Нашей ты породы, Настенька, — потеплел голос Петра, он приподнялся с постели, приобнял сестру.

— Ты что, Петя? Не привыкла я к нежностям от тебя, — и поцеловала брата.

Хоть и говорила Ася Коншину, что писать будет, но писем он не ждал, а сегодня вот получил. Вначале сообщила она, что никакого ответа из того учреждения еще не пришло, куда они вместе писали, потом благодарила за то, что предоставил ей приют на несколько дней. Написала, что мучат ее воспоминания и что вот сейчас вспоминает об одном деле и хочет поделиться с ним: «Хоть кто-нибудь знать будет, как нам доставалось. В своей деревне поделиться не с кем, да и не поверят. Скажут, если уж ты такой героиней была, то как же в лагерь немецкий угодила?»

Коншин с интересом читал дальше:

«Шли мы с Лидой с задания. Шел мокрый снежок, было холодно, ведь конец октября, да и промокли мы от этого снега, да и голодные были. По дороге иногда на клюкву нападали, так ели ее, полузамерзшую, кислую, ну и порой горох в скирдах случайно обнаруживали — вот и вся еда. Шли мы к деревне Миньково. Условились, что около нее по нашему сигналу лодку подадут, чтоб на другой берег Волги перебраться. Но на наш сигнал — никакого ответа. Вернувшись в деревню, узнали, что немцы уже за Волгой и что заняли Ржев и Калинин. Ну что делать? Подошли мы к реке, вода свинцовая, около берегов ледком затянута, остановились… И так все продрогшие, мокрые. На воду посмотрим — еще холоднее делается… Господи, пишу сейчас об этом, и тело холодом свело, а в избе у нас тепло, даже жарко… Постояли, постояли и… начали свои бобриковые пальтишки снимать. Сапоги сняли, платьица и в одном нижнем белье — в воду. Еще до середины не доплыли, как у меня ноги свело, на одних руках держусь, но несколько раз с головкой под воду уходила. Спасибо Лиде, была она посильнее меня, вытаскивала и заставляла плыть. Хорошо, что берег левый пологий у Волги — вылезли. И босиком по колючей стерне, а потом по замерзшей грязи дорожной ноги посбивали. Километра три прошли по берегу, пока деревушку не заметили. Обрадовались, а когда побежали, Лида вдруг остановилась: „А если немцы там?“ „Все равно, — ответила я. — Что-нибудь наврем. Иначе замерзнем совсем“.

В деревне немцев, к счастью, не оказалось. Приютила нас одна старушка, дала нам кой-какую одежонку старую. Погрелись мы недолго и дальше. Сказала нам старушка, что наши за речкой Малая Веша… Долго писать, как линию фронта переходили. Ведь каждый раз по-разному, каждый раз не зная, перейдешь ли живой или угодишь к немцам в плен. Тут уж никакая легенда не спасет, сразу догадаются, что разведданные несем. А несли мы в тот раз действительно очень ценные данные, потому и спешили, потому и Волгу решились вплавь перемахнуть, и что нам уже была эта Малая Веша, хотя и промокли там тоже до нитки. Переходили вброд, но вода почти до горла была. Там наших и встретили. Теперь-то смешно вспоминать, а тогда такая досада и злость брали, что всегда нас арестовывали, да еще шлюхами немецкими обзывали, а то и хуже — за разведчиц вражеских принимали. Пока объяснишь, расскажешь, пока дождешься начальства повыше, которое с особым отделом может связаться… Знаешь, конечно, что все благополучно окончится, но время-то идет, а наши данные скорее нужны. В этот раз все без особой маеты вышло… Да, забыла я, что, когда задание выполняли, мы же в деревне Турково к немцам попали. Как мы ни выкручивались, как ни извертывались, стараясь и время выиграть, и к немцам хоть в какое доверие войти, ничего не вышло. Решили они нас попутным транспортом в ржевский лагерь отправить. Вот тут мы отчаялись, но не за себя. Мы, глупенькие, в основном за то переживали, что разведданные до наших не дойдут. Но, на наше счастье, никакого попутного транспорта не было. Немцы думали, думали, потому что мы им за это время такого наговорили: такая вот сильная армия, а партизан боится, каждую девчонку за врага считает; мы, дескать, думали, немцы настоящие мужчины, храбрые… В общем, решили они нас в другую деревню поселить, чтоб там ждать попутных машин. А мы: „Что есть будем? Вы же нас не покормили даже, а там кто покормит?“ Немцы даже смутились немного. Видать, наша развязность подозрения их рассеяла, и они дали нам кофе и галеты, большего, дескать, у самих нет. А в деревне население будет кормить, сказали они, отпуская нас и предупредив: ежедневно в шесть вечера отмечаться в штабе в Туркове, за неявку — расстрел. В Коньково нас конвоировал один солдат с предписанием, чтобы стоящая там часть наблюдала за нами. Поселили в избе, где квартировали офицеры немецкие. Те глянули на нас мельком — какие-то занюханные русские нищенки — и перестали внимание обращать. Играли в карты, пили шнапс до поздней ночи. Тут мы и сбежали… Можно много говорить, но скажу лишь, что действительно прошла сквозь огонь и воду. По дороге пришлось через горящую деревню проходить. В обход было далеко, да и заплутаться боялись, вот и решили — напролом, через огонь. Лица платками закутали и бегом. Ну а потом — Волга, как я писала. Но хочу подойти скорее к самому приятному. Конечно, купанье в Волге без следа не прошло: меня сковал ревматизм, а Лида легкими приболела, ну и ноги у нас обеих до кости протертые, пошли нарывами. Отлеживались мы в санбате, когда командир дивизии приехал и пригласил нас к себе на ужин. „Девушки, — начал он свой разговор, — жена мне к Октябрьской бутылку вина прислала, так вот хочу вас угостить. Выпить за вас“. В несколько минут ординарец стол накрыл, разложил рыбные и мясные консервы.