Бедовый месяц (СИ) - Ефиминюк Марина Владимировна - Страница 29

Неожиданно я поймала его острый, проницательный взгляд. Обсуждать подвиги в Обществе защиты диких тварей что-то желания не возникало, и, не зная, как вернуть разговор в безопасное русло, выпалила первое, что пришло в голову:

— Вам нравилось служить?

— Я был обязан отдать долг королевству, как любой маг моего положения, — просто ответил он. — Потом не стало отца, и ко мне перешли семейные дела.

— А ваша матушка?

— Покинула нас гораздо раньше.

Вспоминалась красивая женщина с семейного портрета Торнов, висевшего в библиотеке столичного особняка. Судя по изображению, картину рисовали, когда Филиппу было не больше десяти лет. В том мальчике, в его взгляде, осанке и даже крепко сжатых губах, уже сквозила небрежная аристократическая надменность, с какой он смотрел на людей, став взрослым мужчиной.

— Мои родители тоже рано ушли к святым заступникам, — вздохнула я. — Рендел — дальний родственник по отцовской линии. Он забрал меня к себе в дом, а Клементина приняла, как родную. Филипп, они действительно хорошие люди. И если что-то делают, то от всей души.

— Я заметил, — хмыкнул он.

— У вас никогда не случалось, когда хочешь сделать, как лучше, а получается, как всегда? — проворчала я, уловив тонкий намек на дурдом, в который мы попали, в общем-то, с моей легкой руки и благодаря услужливости Вилсона. — Или у вас все и всегда получается хорошо?

Ответное молчание было до неприличия выразительным.

— Господи, вы так громко промолчали, что мне даже неловко, — прокомментировала я. — А знаете, что?

— Что, моя дорогая супруга? — в его голосе звучал смех.

— Когда мы приедем в гости в Энтил, ни в коем случае не ешьте теткин пирог. Он несъедобный, тем и знаменит. Но обычно гости не хотят показаться неблагодарными и нахваливают, как не в себе. Не уподобляйтесь этим трусливым людям!

Незаметно торговая улица перетекла в суматошливую ярмарочную площадь с маленькими лавчонками, и мы словно окунулись в праздник. На открытых прилавках продавались эрминские сувениры: глиняные и деревянные игрушки, необработанные горные кристаллы с острыми гранями. Висели на крючках гроздья бус из круглых разноцветных бусин. Лежали вязаные из шерсти горных коз гольфы, чудаковатые шапки с длинными завязками-косами и варежки. Глаза разбегались!

 Подозрительно знакомые панталоны сказочно ярких колеров и разновеликих полосок тут тоже имелись. Похоже, мадам Руфья вдохновилась начесанным бельишком в Эрминских горах. Как флаги моего личного позора, злосчастные портки висели над макушкой румяной торговки в цветастом платье. Хорошо ветра не было, а то еще и развевались бы живописно. Полосатые чулки, раскатанные во всю длину, были здесь же и свешивались с края прилавка. Клянусь, эти проклятущие комплекты меня преследовали!

— Может, выпьем что-нибудь горячее? — с излишним воодушевлением предложила я и деятельно указала в противоположную от панталон сторону, на палатку с травяным чаем и подогретым вином. — Вы когда-нибудь пили горячий чай на морозе?

— И не раз, — в своей обычной манере, словно не умел говорить длинные фразы или опасался, что я не пойму за раз больше трех слов, отозвался Филипп, но в указанном направлении зашагал.

— Ну да, — пробормотала я, — вы даже на голой земле спали…

— Тереза, вы замерзли? — поинтересовался он.

— У меня покраснел нос? — всполошилась я. — Сильно к вам прижалась?

— Вы резко прибавили ходу.

— Очень чаю захотелось.

— И полосатое белье в той лавке ни при чем? — полюбопытствовал мой муж, не страдающий невнимательностью и проблемами со зрением.

— Хотели прикупить? — съехидничала я. — Обещаю уступить вам свой комплект. Вместе с чулками. Подденете, как полезете на гору кататься на лыжах.

— Составите мне компанию?

— Я не настолько мерзну, чтобы втискиваться в начесанные шорты.

Перед мысленным взором вдруг мелькнуло, как мы пытаемся натянуть на мужнину ногу в узкий чулок, а сердечки расплываются. Какая страшная фантазия! Как ее теперь развидеть обратно?

— Завтра с утра я хочу сделать пару спусков со склонов, — пояснил Филипп, не обидевшись на шутку про панталоны.

— Вы в этом смысле… У меня, знаете ли, был травмирующий опыт катания с горок.

— На лыжах?

— На санках.

У мужа неожиданно вырвался громкий веселый смешок.

— Настоящая трагедия! — с трудом удерживая серьезную мину, с укором покачала я головой, дескать, грешно смеяться, где другие плакали. — Клементина запрещала мне кататься на ледянке. Считала, что девочкам благородного происхождения не к лицу скатываться с горки на… в общем, на той части тела, на которую они не должны искать приключений. Но Рендел тайком взял санки у соседей. Две сломанные руки.

— У вас?

— На двоих с Ренделом. Я упала, а дядька попытался меня поймать. Клементина так рассвирепела, что пришлось прятать трость. Дядька боялся, что ему вторую руку сломают.

— Другими словами, на лыжах вы не стоите? — резюмировал он.

— Господи, какой же все-таки проницательный!

— И любите льстить.

— Ну кто-то же из нас должен это уметь, — лучезарно улыбнулась я.

Мы незаметно добрались до напитков и попросили тетушку-торговку налить горячего чая. Она сноровисто подставила под краник в большой медной посудине хрупкий слюдяной стаканчик. Стенки у такой, буквально одноразовой, посуды постепенно таяли и источались, если оставить питье надолго, но согреть ладони на колючем морозе времени хватало. А холод уже успел пробраться и под перчатки, и под теплый плащ.

— Четыре геллера, — объявила тетушка, ставя перед нами два стаканчика с темным дымящимся чаем.

Привычным жестом Филипп достал из внутреннего кармана пальто кожаное портмоне, извлек ассигнацию и запросто протянул тетушке. Возникла ошарашенная пауза. Бумажные деньги с королевской печатью мне доводилось видеть нечасто. Судя по тому, как покруглели глаза торговки, ей вообще повезло впервые в жизни.

— Филипп, вы что такое делаете? — пробормотала я сквозь зубы и одарила его красноречивым взглядом. — Спрячьте обратно в кошелек. Не позорьте нас.

— Простите? — От искреннего изумления у него изогнулась одна бровь.

— Тетушка, сколько, вы сказали, геллеров? — уточнила я и, стянув перчатку, наскребла в кармане плаща горку мелких монеток.

— Четыре, — поспешно напомнила она, следя, как я пересчитываю мелочевку.

С непроницаемым видом Филипп молча спрятал деньги в кошелек и вернул его обратно в карман.

Чтобы не выглядеть скупердяйкой при богатом муже, пришлось наступить на горло жадности и отдать за два жалких стаканчика горьковатого чая, пахнущего соломой и чабрецом, целую крону!

Когда мы отошли от палатки, я не удержалась и заворчала:

— Ближе надо быть к простому народу, господин Торн. Нас почти приняли за мошенников! — Я сунула Филиппу оставшиеся монеты. — Вот, возьмите. Хотя постойте! Сколько там денег осталось?

Эмоции на его лице не поддавались переводу. Честное слово, если не знать Филиппа Торна лично, решишь, что он чуток обалдел.

Я заставила его разжать кулак и предъявить на раскрытой ладони, затянутой в перчатку, остатки медяков.

— Давайте еще купим пирожки, — предложила ему. — На свежем воздухе что-то аппетит разыгрался.

Он молча следил за тем, как указательным пальцем я перебираю мелочевку.

— Почему вы на меня смотрите? — не поднимая головы, уточнила у него. — Я же из сельской местности и привыкла считать геллеры.

— Хочу поблагодарить.

— Это еще за что? — насторожилась я.

— За бесценный жизненный опыт, — с насмешкой отозвался он.

— Филипп, можно задать очень личный супружеский вопрос?

— Пожалуйста, — щедро согласился он, не догадываясь, на что подписался.

— Вы умеете выдавать за раз больше двух слов?

— Что, простите? — Кажется, он поперхнулся воздухом.

— Вот слышите? Опять! — Я подняла голову. — Вы все время разговариваете, как будто не умеете произносить длинных фраз или действительно считаете меня дурочкой, неспособной понять распространенное предложение!