Красный вервольф (СИ) - Фишер Саша - Страница 22

Теперь налево. Еще несколько метров, и будет стена дома.

Чертов Гогензайм болтался между нами чугунной тушей. Злата тяжело дышала и иногда всхлипывала. Но не похоже, что плакала. Скорее просто от волнения.

Мы заволокли тело через зияющий дверной проем внутрь полуразрушенного дома. О-сто-рож-но, главное сейчас даже не то, чтобы не шуметь… Ноги бы не переломать на россыпях кирпичей. Злата тихонько ойкнула, споткнувшись. Я подхватил тело фрица и осторожно привалил его к стене. Перевел дух, вытер пот со лба.

— Присядь, отдохни, — прошептал я. — Дальше я сам.

Злата послушно опустилась на обломок кирпичной стены. Я огляделся. Слабого лунного света, проникающего сквозь проломленную крышу было вполне достаточно, чтобы сориентироваться. Для моих целей нужна относительно чистая площадка… Ага, вот это подойдет! Когда-то тут была большая комната, несколько досок от пола уже оторвали и растащили, но осталось достаточно. Я ухватил мертвого фрица за руку и взвалил себе не плечи. Крякнул от напряжения. Увесистый, гад!

Перебрался через обломки кирпичей и штукатурки и медленно опустил тело на пол. Ужасно хотелось бросить его, но лишний шум ни к чему. Припозднившиеся у борделя фашики нормально так нас маскируют, конечно, но мало ли, принесет патруль какой-нибудь прямо сюда, и амба. Я разложил тело в форме звезды и расстегнул на его груди рубаху. Достал из кармана складишок. Так, сосредоточься, дядь Саша. Сейчас нужно придать этой картине преступления мистическую окраску. Чтобы коллеги нашей жертвы мертвой хваткой вцепились в это дело и принялись искать такого же сумасшедшего, как и они сами, убийцу.

Я склонился к лицу мертвеца. Поморщился. Перед смертью наш герр Гогензайн влил в себя не меньше бутылки местного самогона.

Уверенным росчерком вывел на его лбу ножом перечеркнутую букву «Z» — вольфсангель, волчий крюк. Знак вервольфа. Кровь из раны уже не текла. Недостаточно. Надо напустить побольше мистики. Я ухватил нож покрепче, повернул его к коже острием, с силой вдавил и прочертил косую глубокую царапину. И еще две, параллельно. Следы когтей. Маловато. Сунул руку в карман кителя. Побренчал камешками. Хе! Добавим символизма, пусть мозг себе сломают, гниды! Я взял два плоских камешка и положил мертвецу на глаза. Криво усмехнулся. Судьба шутит забавные шутки. На правом глазу оказался грозный символ «Хагалаз» — рок, разрушение, неотвратимость. А на левом — «тейваз». Знак силы и справедливости. Сунул лезвие ножа в рот фрицу, разжал его зубы. И запихал в рот еще одну руну. Не посмотрел какую, все равно.

Отступил, оглядывая плоды своего творчества. Приколотить бы его еще кольями к полу, но не рискну, так что пофиг. И так неплохо получилось. Впрочем… Последний штрих. Я присел на корточки и быстрым взмахом нанес два разреза на ладонь. Потом перешагнул тело и повторил манипуляцию над второй. Вот теперь все.

Уфф. Снова вытер пот со лба и прислушался.

Гулянка все еще продолжалась. Где-то вдалеке раздался приглушенный треск одиночного выстрела.

Я сделал шаг в сторону Златы, замер. Повернулся обратно к телу и стянул с себя китель. Разложил его поверх тела. Обтер тщательно рукоятку складишка и сунул обратно в карман кителя. Ничего не забыл? Ах да! Я хлопнул себя по лбу и вытащил из-за пояса пистолет. Помедлил, сжав рукоять. Нет, никаких трофеев. Завтра тут будет шум до небес, нужно быть чистыми, как агнцы. Обтер пистолет. Вернул в кобуру. Фуражку положил рядом с головой.

Прислушался.

Все вроде чисто.

— Ты как? — шепотом спросил я, присев рядом с неподвижно сидящей Златой. Ее глаза блеснули в полумраке.

— Нормально, — едва слышно отозвалась она.

— Сейчас нам надо добраться до дома, — сказал я. — Тихо и незаметно, как мышки. Справишься?

Она кивнула.

— Вот и славно, — я сжал ее локоть.

Напряжение отпустило, только когда дверь комнаты Златы тихонько за нами закрылась. Девушка бросилась к кровати. Малец заворочался и тихо захныкал.

— Злата! — тихо позвал я. — Кто знал, что он у тебя?

— Да многие знали, — растерянно проговорила она.

— Если тебя спросят про сегодняшнюю ночь, скажи, что все было как обычно, — сказал я. — Пришел, влил в себя самогон, сделал свои дела, натянул штаны и ушел в районе полуночи.

Она выпрямилась и посмотрела на меня немигающими глазами. Долго, молча.

— Кто ты, Саша? — одними губами прошептала она.

— Вервольф, — криво и зло усмехнулся я. — Спокойной ночи, Злата. Завтра я зайду к тебе, и мы поговорим, хорошо?

Комендатура расположилась в другом здании. Недалеко от биржи, но дом побогаче. Фрицы явно не желали себе в чем-то отказывать. Когда я подошел, лопоухий гауптштурмфюрер уже топтался возле входа, всем своим видом изображая нетерпение.

— За мной, — гавкнул он и повел меня внутрь. Через роскошный холл, по мраморной лестнице на второй этаж, потом по коридору, застеленному ковровой дорожкой.

Я ничего не спрашивал, ясен пень. Семенил следом, опустив глаза и смиренно сложив руки. Вокруг деловито сновали фрицы. И в форме, и в гражданском. Рабочий день у них, бл*ха. Все при деле. Бумаги таскают, серьезные разговоры ведут.

Но с той стороны, куда мы направлялись, доносилась музыка. Несмотря на качество звука, мелодию я опознал. Незнакомый баритон выводил арию Вольфрама из «Тангейзера». Такой себе способ взбодриться в начале дня, на мой вкус…

Дверь любителя прекрасного была распахнута. На одной из створок табличка: граф Эрнст-Отто фон Сольмс-Лаубах. Я аж присвистнул про себя. Личность этого типа запомнилась еще с прошлой жизни. Этакая смесь циничного фашиста и ученого — навсегда запала в память.

Помню, еще на экскурсии в Янтарную комнату нам рассказывали про него, что этот самый тип имел докторскую степень по искусствоведению. Именно он и занимался вывозом наших музейных ценностей на оккупированном северо-западе. Именно он, буквально через два месяца, похитит и перевезет Янтарную комнату через Псков в Кёнигсберг, а после, ее следы в конце войны бесследно исчезнут и великое культурное наследие России будет навсегда утрачено.

— Герр граф… — лопоухий приостановился на пороге.

Кабинет поражал шиком. Сразу видно к графьям попал. Паркет застелен красными дорожками, которые ведут прямиком к массивному столу из красного дерева с орнаментами. Вещь явно старинная и музейная и у советского государства стыренная (не приволок же он эту бандуру с собой из Германии). На столе — патефон «Одеон», из которого и голосил рыцарь-певец. На окнах портьеры с золотистыми кисточками, у стен сверкающие благородной полиролью комоды на изогнутых ножках.

За его креслом на стене нет привычных для таких мест красных полотнищ с черной свастикой, как у военачальников, а лишь висит неизменный портрет фюрера. На ростовом изображении Адольф скривился в экстазе пламенной речи, выставив вперед руку.

За столом восседает хозяин кабинета. Сухой, поджарый, но уже не молодой в элегантном костюме цвета вороньего крыла в еле заметную серую полоску. Лицо с утонченными чертами изрезано морщинами, но пепельная шевелюра без проседи и проплешин. На вид ему около полтинника. Он сидел, прикрыв глаза. А его руки с длинными аристократическими пальцами порхали в воздухе в такт голосу оперного певца. На породистом лице такое блаженство, что даже как-то неудобно. Будто застали его в тот момент, когда он дрочит.

— Герр граф… — лопоухий вежливо покашлял. Граф недовольно сморщился, но глаза не открыл. Только рукой дернул небрежно так. Мол, подождете, не развалитесь.

Ария закончилась, раздался мерзкий скрип иглы о пластинку. Хозяин кабинета приоткрыл затуманенные глаза. Изящным движением он вернул патефонную иглу на место.

— Восхитительно! — с чувством выдохнул он и продекламировал. — О, нежный луч, вечерний свет! Я шлю звезде моей привет!

— Приветствуй ты ее, звезда, от сердца, верного ей всегда! — закончил я вполголоса.

— Разрешите обратится, герр граф? — мой сопровождающий принял стойку смирно. — Это русский, я вам про него докладывал, тот самый с арийскими корнями.