Он почти изменил мiр (Acting president) (СИ) - Марков-Бабкин Владимир - Страница 21

* * *

САСШ, Нью-Йорк, Манхэттен, вечер 17 июня 1920г.

Энель размеренно брел по Бродвею спускаясь к Ирвинг-Плейс. До предстоящей встречи было ещё много времени, да и возвращаться в «Knickerbocker» он до следующей полудни не собирался. Вчера с вокзала он поехал с Ниной в этот отель. Ещё в поезде она поведала ему свою нехитрую историю. А он обещал помочь жене его бывшего зятя и давнего друга Александра Федоровича Келлера.

Бывшая фрейлиной матушки нынешнего Императора после Кровавой пасхи, унесшей жизни Марии Федоровны, её одиннадцати родственников и многих государственных мужей, поссорилась с мужем. Точнее с графом она поссорилась после того как тот, по требованию Михаила II, отрекся от масонской клятвы. Она же считала тогда верность братству священной.

Сначала после ссоры она просто вернулась в Петроград. Но когда император сделал службу обязательной для всех дворян вне зависимости от пола, а не отрёкшихся масонов и прочих розенкрейцеров стали хватать и сажать вместе с разными социалистами, Нина Крузенштерн уплыла в Гельсингфорс. Но покоя членам тайных обществ не было и там и она перебралась в Швецию. Потом было два года скитаний по Европе и уже почти год странствий по Северной Америке. Она находила краткий приют у единомышленников, но нигде не находилось ей места. Нина Ивановна была образованной, знатной и привлекательной дамой. И немало было претендентов на тело, встречались и те что на руку и сердце. Но развод она получить не успела. А без этого она не могла устроится на достойную ей работу и даже долго оставаться достойной женщиной. Накопления её давно кончились, не проданные драгоценности были почти все украдены. Последние деньги ушли у неё на билет до Нью-Йорка. Она не ела до встречи с Михаилом три дня… В общем она теперь считала его своим Спасителем и была готова на всё. Кроме возвращения в Россию. Императора Михаила она по-прежнему не любила, а после своего бегства и злоключений панически опасалась.

Михаилу было жалко Нину, но у него была Родина и была Честь. Потому в «Knickerbocker» они вселились как мистер и миссис Смитс. Отель угасал, но был по-прежнему раскошен. Щедрому земляку были рады, документов не требовали, да и куда еще богатому голландцу вселиться в Нью-Йорке? А что до фамилии, так Смитсов в Голландии не меньше чем Шмитов в Германии, Кузнецовых в России или Хамди в Египте. Впрочем, в глазах Нины он о её репутации скорее заботился.

Спали они в разных комнатах. Днём Энель съездил с «сестрой» по магазинам, в ателье и цирюльни. Он уговорил её несколько дней отдохнуть. Консьержа он же попросил договориться о приме врача на следующей неделе, указав что сестра стала тяжело дышать после морского путешествия. Можно сказать, что у него наконец был отдых. Хотя какой отдых с женщинами если они не любовницы или невесты?

Нина не стала расспрашивать его о делах, спокойно приняв что его не будет до завтрашнего вечера. Сдавая ключ Михаль «Смитс» обмолвился что в случае крайней необходимости его после полуночи можно найти «Национальном клубе искусств». Это известие ещё более подняло авторитет постояльца.

Но в клуб или купленную для Энеля в том же Гремерси-парке квартиру он пойдет позже. Сейчас он зайдет в «Хили» на углу 18-й и Ирвинг-плейс. Там собирается литературная богема и на их фоне, у просторного окна, легко спрятаться русскому ценителю искусства. Даже двум. Пусть это не закрытый клуб, но туда не захаживают ни Вильсоны, ни Морганы. Да и здешние их с Бехметьевым знакомые калибром чуть пониже не захаживают. Можно поговорить спокойно.

* * *

«New-York Tribune», 17 июня 1920 г .

Марк Твен. Соединённые линчующие штаты. 1901г.

Как я уже говорил, иные считают, что толпа, собирающаяся на линчевание, получает от этого удовольствие. Это, конечно, неправда, этому невозможно поверить. Последнее время стали открыто утверждать — вы не раз могли видеть это в печати, — что до сих пор мы неправильно понимали, какой импульс движет линчевателями; в них-де говорит в эти минуты не чувство мести, а просто звериная жажда поглазеть на людские страдания. Если бы это было так, толпы людей, видевших пожар отеля «Виндзор», пришли бы в восторг от тех ужасов, которым они были свидетелями. А разве они восторгались? Подобная мысль никому и в голову не придет, подобное обвинение никто не осмелится бросить. Многие рисковали жизнью, спасая детей и взрослых от гибели. Почему они это делали? Потому что никто не стал бы порицать их за это. Ничто не связывало и не ограничивало их — они могли следовать велениям сердца. А почему такие же люди, собравшись в Техасе, Колорадо, Индиане, стоят и смотрят на линчевание, всячески показывая, что это зрелище доставляет им безмерное удовольствие, хотя на сердце у них печально и тяжело? Почему никто из этой толпы пальцем не двинет, ни единого слова не скажет в знак протеста? Думается мне, только потому, что такой человек оказался бы в меньшинстве: каждый опасается вызвать неодобрение своего соседа, — для рядового человека это хуже ранения или смерти. Стоит распространиться по округе вести о предстоящем линчевании, как люди запрягают лошадей и с женами и детьми мчатся за несколько миль, чтобы посмотреть на это зрелище. В самом ли деле для того, чтобы посмотреть?.. Нет, они едут только потому, что не свободны, они боятся остаться дома: а вдруг кто-нибудь заметит их отсутствие и неодобрительно отзовется о них потом! Вот этому можно поверить, ибо все мы знаем, как мы сами отнеслись бы к такому зрелищу и как бы мы поступили в таких обстоятельствах. Мы не лучше и не храбрее других, и нечего нам это скрывать.

… Давайте вернем американских миссионеров из Китая и предложим им посвятить себя борьбе с линчеванием. Поскольку каждый из 1511 находящихся там миссионеров обращает по два китайца в год, тогда как ежедневно на свет появляется по тридцать три тысячи язычников*, потребуется свыше миллиона лет, чтобы количество обращенных соответствовало количеству рождающихся, и чтобы «христианизация» Китая стала видна невооруженным глазом. Следовательно, если мы можем предложить нашим миссионерам такое же богатое поле деятельности у себя на родине — притом с меньшими затратами и достаточно опасное, — так почему бы им не вернуться домой и не попытать счастья?

* * *

САСШ, Нью-Йорк, Грамерси-парк , «Хили», ночь на 18 июня 1922г.

Сегодня старая таверна «Хили» гудела от новостей. Страшные фотографии в молодой «Daily News» веско словом недавно почившего классика «иллюстрировала» «New-York Tribune». Потому поэты и писатели, а также прочие литературные критики, всегда и везде отличающиеся тонкой душевной организацией, бурно переживали очередную расправу. И надо же так своевременно было опубликовать этот памфлет Марка Твена его душеприказчикам. Классика— вечна. Собственно, измученные сухим законом американские пииты и прозаики уже минут пять обсуждали именно это. Нью-Йорк город республиканский, и все сочувствовали неграм, да и отсутствие алкоголя в крови мешало обострению любых споров. Только за одним столом явно разгоралась полемика, и сотрапезники явно приступили к публичной декламации.

Энель отложил газеты. Говорили по-русски. Это интриговало и настораживало.

-Учи язык, Дэвид! Никто тебя знать не будет, если не писать лирики; на фунт помолу нужен пуд навозу — вот что нужно. А без славы ничего не будет! Хоть ты пополам разорвись — тебя не услышат. Так вот Бурлюком и проживешь! — вещал молодой не высокий блондин рязанской наружности.

— А это чем тебе не лирика? — возмутился курчавый брюнет, вероятно еврей.

Поднявшись он громко с выносом руки продекламировал: