Боюсь тебя любить (СИ) - Высоцкая Мария Николаевна "Весна" - Страница 37

Он говорит, а у меня шум в ушах. Звуки сливаются воедино.

– Хорошо.

Покорно киваю. Смотрю на него и не верю, что это происходит с нами.

Щеки снова мокрые. И губы дрожат. Зуб на зуб не попадает, меня будто на сорокаградусный мороз вытолкнули.

Освежили по полной.

– Больно, Ванечка. Очень больно, – шмыгаю носом, медленно расправляя плечи. – Ты поставил эту точку один. Меня ты не спросил. Мог бы сообщить по телефону и не тратить время. У меня его и так всегда мало.

– Теперь станет больше.

У него звонит телефон, и он сразу берет трубку. Отвечает на звонок, словно меня тут нет.

Будто я не сижу напротив его кровати, захлебываясь слезами.

Боже, как жалко я выгляжу.

Крепко сжимаю в руках куртку и направляюсь к двери. Почему-то кажется, что, как только я коснусь ручки, Ваня одумается. Скажет, что погорячился, что это бред…

Но он не говорит. Он позволяет уйти. Даже внимания не обращает, что я перешагнула порог. Вслед не смотрит.

Хотя вряд ли это можно назвать походкой. Скорее, я волочу свое тело, изо всех сил стараясь не рухнуть прямо здесь.

Навстречу, конечно же, попадается Аня. Только ее противной рожи мне сейчас не хватало для полного счастья.

– С вами все хорошо?

– Отлично. Просто голова кружится, был тяжелый перелет.

– Может, вам присесть?

– Не нужно.

Возобновляю шаг и сжимаю кулаки, когда в спину прилетает ее фраза:

– Иван очень приятный молодой человек. Вам сильно повезло, – она улыбается, а мне хочется выцарапать ей глаза.

– До свидания. Теперь он полностью в твоем распоряжении, – отвечаю с ухмылкой.

…когда приземляюсь в Москве, телефон не включаю. Не хочу слушать нотации Кости.

– Соня, – вваливаюсь в подружкину квартиру без приглашения. Меня до сих пор трясет. Не понимаю, как я вообще смогла дойти сюда от машины и не сломать себе ноги на этих высоченных каблуках.

– Тата?

Комарова практически ловит меня в дверном проеме, помогая удержать равновесие.

– Что с тобой? На тебе лица нет.

– Пожалуйста, помоги мне, – вцепляюсь в ее плечи, – скажи мне, что все будет хорошо. Слышишь? Скажи мне это!

– Тише, тише.

Сонька гладит мою спину, крепко прижимая к себе.

– Что случилось, милая? Что произошло?

Отстраняюсь, шмыгаю носом, начиная стягивать сапоги, усевшись на пол.

Так больно. В ушах до сих пор его слова, они на репите… снова и снова.

– Изыди, – вожу рукой перед собой, словно хочу смахнуть его образ, что то и дело появляется перед глазами.

– Так, дамочка, давай-ка мы с тобой переместимся на кухню.

Соня упирает руки в бока, и мне приходится поднять свою задницу с прекрасного и такого мягкого коврика у двери.

– Рассказывай, – Сонька шумно выдыхает.

– Он ушел.

– В смысле? Он…

– Он меня бросил. Сказал, что так будет лучше. Кому? – взрываюсь, хлопая ладонью по столу. – Ненавижу его. Ненавижу.

– Тише. Может, все еще наладится?

– Ничего не наладится. Уже ничего не будет как раньше. Он даже в Москву не вернется. Понимаешь? Нужно ему позвонить, – хватаю телефон, – нужно просто позвонить и сказать, что я не согласна.

Сонька наблюдает за моими импульсивными телодвижениями, накапывая в стопку валерьянки.

– Выключен. И бабка его не берет. Зачем я вернулась? Нужно было остаться там. Я просто… просто растерялась.

– Так, давай ты выпьешь успокоительное и немного поспишь. Слышишь? Завтра будем решать уже по факту. А я пока схожу в магазин, куплю что-нибудь к чаю.

Иван.

За несколько часов до прилета Таты…

Я очнулся посреди ночи. В палате было темно. Даже не сразу понял, что пришел в сознание.

Голова не моя. И мысли в ней тоже чужие.

Я хорошо помню взрыв, потом канонаду выстрелов.

Тело пронзило адской болью, и я дернулся наяву, словно это случилось снова.

Знаю, что фантомные боли будут преследовать меня еще долго, как и воспоминания. Моменты, которые ты так сильно хочешь забыть, но не можешь…

Вереница месяцев. Холодная голова. Потому что по-другому нельзя, не там, куда я попал.

В день отлета я ждал ее до последнего. Ждал, но ни разу не позвонил. Татка все же смогла задеть мою гордость.

На улице была плохая погода. Слякоть какая-то, лужи, наполовину растаявший снег…

Она не приехала. Посчитала это выше своего достоинства или снова струсила. Сейчас сказать точно – сложно.

Долгие месяцы с мыслями о ней. Они истязали. Нужно было что-то решить. Я поехал сюда ради работы, а в итоге не прекращал думать о личной жизни. Каламбур.

В какой-то момент стало легче. Как по щелчку пальцев, я просто понял, что дальше так продолжаться не может. Нужно что-то менять. Иначе какой смысл что-то строить?

На самом деле хотел сделать ей предложение…

В реальности же все вышло иначе.

Врач заглянул в палату уже под утро. До этого здесь терлась медсестра. Такая надоедливая особа, у которой просто не закрывается рот.

Но, как только в палате появился Петров, Анна быстренько слиняла.

– Утро доброе. Как самочувствие?

– В норме.

– Это похвально, – врач заглянул в какие-то бумажки, что притащил с собой под мышкой. –  У вас было тяжелое ранение. Повреждение спинного мозга. Лечение будет долгим. Готовьтесь.

– Я встану? – кошусь на свои ноги, потому что не чувствую их. Прошло несколько часов с момента, как я пришел в себя, но до сих пор не ощущаю половины тела.

– Вопрос сложный.

– Какие шансы?

– Процентов тридцать. Большим, к сожалению, порадовать не могу.

– Я вас понял.

– Это не приговор.

– Пока не приговор.

– Я позвонил Наталье, она просила сообщить ей, как только придете в себя.

– Про ноги сказали?

– Нет.

– И не говорите. Ничего ей не говорите.

Петров понимающе кивнул и вышел за дверь.

Ужасное чувство, что распарывает внутренности. Наступает какое-то кислородное голодание. Голова кружится, в глазах темнеет. Это последствие стресса. Плюс шок от новости, которой меня наградил Петров.

Тридцать процентов.

Если Татка узнает, то будет мучаться вместе со мной. А если я не встану, останется привязанной ко мне своими моральными принципами. Не сможет уйти. Мы оба будем мучаться. И кто больше, неизвестно.

Проще разорвать все сейчас. Без возможности выбора.

Так правильнее. Я не имею права ее обременять. А еще не хочу слышать ее рыдания от бессилия. То, что они будут, заранее известный факт.

Да, я поступаю эгоистично. Решаю за двоих. Оставляю ее в неведении.

Знаю. Но так правильно.

В палату снова заглядывает эта Анна, теперь уже с бабушкой. Ба сокрушается в рыданиях, в какой-то момент у нее поднимается давление, ей становится плохо, и медсестра уводит ее в соседнюю палату.

– Я ей укол сделала, – заглядывает снова, – сейчас полегче станет.

– Спасибо.

– Вы молодец. Пришли в себя… после такой травмы… выглядите прекрасно.

Кривлю губы и слышу громкий стук каблуков. Не знаю почему, но я заранее знаю, что это моя Свобода.

Татка заходит в палату. На лице растерянность.

Медсестра выдает какую-то чушь и уходит. Азарина же садится рядом. Заглядывает мне в лицо, а меня колбасит.

Решение о том, чтобы все закончить, вдруг становится таким зыбким…

Конечно, я продумывал речь. Мне хватило часа, чтобы сформулировать мысли в своей голове, еще до ее прихода. Но вот озвучить это… разомкнуть губы, чтобы сказать, не получается.

Я вижу ее слезы, слышу обещания, и во мне закипает коктейль из боли и собственного эгоизма.

Почему она говорит это сейчас? Почему молчала раньше? Неужели, чтобы заслужить ее внимание, мне нужно было практически сдохнуть?

Если я сейчас оставлю все как есть, то привяжу ее к себе виной. Она чувствует вину и будет рядом во что бы то ни стало. Будет мучаться, но никогда не уйдет.