Цвет греха. Чёрный (СИ) - Салиева Александра - Страница 47

— Асия! Я знаю, что ты там! — доносится снова, вместе с повторным толчком в дверь. — Ты в порядке? Почему ты молчишь, Асия?

От… Каана.

— Я в порядке, — выдавливаю из себя тихо.

Ведь в самом деле глупо молчать.

— Кто-то запер дверь, — отзывается Дикмен.

Ещё один толчок — куда сильнее предыдущего.

— Ты знаешь, где ключ?

Не уверена.

Но, скорее всего…

— Они его забрали.

В горле встаёт ком. Желание провалиться сквозь землю и раствориться в воздухе лишь усиливается.

— Ничего, потерпи, я сейчас.

Пауза длится совсем недолго. А новый толчок в дверь — скорее удар. Чем-то тяжёлым.

Один…

Второй…

Третий…

Вместе с содроганием деревянного полотна. И моим сердцем. Отражающим каждый удар в моей грудной клетке с такой интенсивностью, словно не по двери, по мне самой приходится.

Четвёртый…

Пятый…

Грохот распахнувшейся двери оглушает не меньше, чем мой зашкаливают пульс, бьющий по вискам.

— Асия, — шумно выдыхает появившийся в раскрытом проёме старшеклассник.

Вода всё ещё льётся сверху. Но он не обращает никакого внимания. Замирает на границе порога. Смотрит на меня. Пристально. Широко распахнутым взглядом. В его правой руке — пожарный топор. О нём он тоже забывает. Роняет там, где стоит, прежде чем в несколько спешных размашистых шагов оказывается рядом. Я же вжимаюсь в железное полотно сильней. Только теперь осознаю, как же становится холодно. Вся дрожу.

— Ты в порядке? — задаёт он тот же вопрос, обхватывая моё лицо обеими ладонями.

Вздрагиваю. На этот раз не вру. Молчу.

— Что-то случилось, ведь, да? — не сдаётся Каан. — Не молчи, Асия. Расскажи, что случилось, — настаивает. — Где твоя одежда? Почему ты… вот так?

Улыбаюсь. Со всем переполняющим меня сожалением. И да, молчу. Лишь пожимаю плечами.

В чём смысл таких откровений?

Он ведь уже один раз узнал.

Ответил за меня.

Аязу…

Как и опекун.

Почти всем, кто был причастен…

Но не заканчивается.

Каждый раз, когда отвечаешь, становится лишь хуже, ведь они тоже отвечают, становятся злее, а потом все по новой, опять и опять — как бесконечный цикл, сотканный из гнева и насилия, пусть и не всегда физического.

Аксиома. Нерушимая.

Разве получится её сломать?

Самой бы не сломаться…

Но то про себя.

Вслух:

— Как ты вообще?..

…меня нашёл.

…оказался здесь.

…узнал.

— Как только сработала тревога, все вышли. Но не ты. Я тебя искал и не нашёл. И раз уж у тебя было плавание, подумал, вдруг ты не успела или что-то случилось, — утыкается лбом в мой лоб.

Дышит всё также шумно и тяжело.

Очень близко.

Слишком.

Вот я и…

— Отойди. Пожалуйста, — прошу тихо.

Пальцы на моих щеках впиваются сильней.

— Не могу, — признаётся ещё тише, чем я. — Так… проще. Не смотреть. На тебя. Ты слишком красивая, Асия…

Его ладони соскальзывают с моего лица. Левая — сжимается в кулак. Он остаётся на дверце шкафчика, впечатанный с такой силой, что я невольно вздрагиваю. И вздрагиваю повторно, когда пальцы правой его ладони скользят ниже, по моей шее, медленно вычерчивая незримый узор по зоне сходящего с ума пульса.

— Каан… — выдыхаю с огромным трудом.

Мне нужно продолжить. Произнести не только его имя. Но всё то, что следует после обращения, банально застревает в моём горле. Вместе с таким же тихим:

— Не бойся. Не нужно. Я не причиню тебе вреда. Если не веришь, можешь ещё раз ударить, — шепчет Каан, с шумом втягивая в себя воздух. — Я знаю, тебе всё это кажется неправильным. Но это единственно настоящее, что только есть в моей жизни. Ты, Асия.

Я не должна ему верить. И уж тем более не должна принимать такое признание. Я обязана помнить о тех рамках, что устанавливает реальный мир. Но какая-то часть меня предательски цепляется за услышанное.

Зачем?

Ведь бред полнейший!

Не может быть никаких сомнений!

А потому…

— Нет, — качаю головой. — Молчи. Не надо, Каан. Не говори ничего, — отрицаю снова и снова. — Замолчи.

А он совсем не слушает.

— Почему, Асия? Даже если промолчу, всё равно никуда не денется, — возражает, а его кулак смещается к его же груди, впечатанный с такой же силой, что наверное ему становится больно. — Вот здесь засело, понимаешь? Не уходит. Хоть что делай. Может, если скажу, станет легче? — скатывается до полушёпота. — Нам обоим… — заканчивает практически беззвучно.

Вдох.

Выдох.

Вспомнить всё то, что следует за его признанием.

Всё то, что уже случилось.

И не только Дерья Шахин…

Его родители, которые люто ненавидят меня.

От которых я еле спаслась.

Ни за что не примут.

Со свету сживут.

Нас обоих.

А мой опекун…

— Нет! — выдыхаю куда громче, нежели всё предыдущее. — Замолчи! — в порыве нахлынувших эмоций сама же затыкаю ему рот.

Только потом осознаю, насколько же нелепым выглядит мой поступок. Я. Сама. Прикасаюсь к его губам.

Дурная…

Я.

Он…

Он — настолько горячий, почти обжигающий, как раскалённые угли. Твёрдый. Мягкий. Одновременно. Совсем не такой, каким я могла бы себе представить.

Да и вообще не должна представлять!

Немыслимо.

Запрещено.

Реагировать — тем более, особенно после того, как моя ладонь перехвачена, аккуратно сжата. И вновь преподнесена к его губам. Но всё равно вздрагиваю.

Затем и вовсе вжимаюсь спиной в металлический шкафчик позади себя, едва понимаю, что не это — самое худшее, что только может произойти.

Опекун…

Застывший в дверном проёме!

Прямо здесь и сейчас...

Мрачный. Хмурый. Злющий.

Как тысяча чертей!

Вот когда моё сердце начинает действительно биться, как в последний раз. Ещё немного, остановится вовсе.

Тук-тук…

Один удар моего сердца равен его шагу.

Каждый из них. Как приговор.

Тук-тук…

— Каан, — впиваюсь в чужие плечи в жалкой попытке оттолкнуть, широко распахнутым взглядом взирая на приближающегося за его спиной мужчину. — Каан, отойд…

Не договариваю. А он и ту небольшую часть сказанного мной не воспринимает. Не успевает. Но да, дистанция между нами становится значительно больше. Ровно в тот миг, когда я малодушно зажмуриваюсь и вся сжимаюсь, а старшеклассника буквально отшвыривает от меня, как ветром сдувает.

И тут настоящий кошмар начинается!

Где-то что-то падает. С таким грохотом, будто удар кувалдой по моей голове. Хруст чужих суставов настолько отчётливый, что невозможно не разобрать. Как и громкое короткое ругательство от пострадавшего, полное боли.

— Нет! — срывается с моих уст моментально, а я снова открываю глаза, бросившись к ним навстречу. — Это не он! Не надо! Он просто помог!

Зачем оправдываю?

Нас обоих.

Кого умоляю?

Ни один из них меня не слушает.

Если Каан — подхваченный за шиворот, с заломленной за спину рукой, с перекошенным от болевых ощущений лицом, то Адем…

Всё ещё злой, хмурый и мрачный. Нет, в нём совершенно нет никакой ярости или гнева. Всё гораздо хуже. В его глазах живёт лишь колючая ледяная тьма, когда он склоняется ближе к третьему из нас, тихим, пробирающим до глубины души обещанием выговаривая:

— Ещё раз увижу тебя рядом с ней, — усиливает свой захват, отчего снова слышится хруст чужих суставов, — ещё раз дотронешься до неё, — выделяет, — я тебе эту твою грёбанную тянущуюся ни к месту конечность точно переломаю. Не только к ней, вообще ни к кому и ни к чему больше прикасаться не сможешь.

Вот тогда отпускает. Если толчок за пределы дверного проёма в коридор можно почитать за таковое. Жертва содеянного едва не падает, в последний момент удерживает равновесие. А я молюсь всем и вся, чтоб он не вздумал возвращаться. Всю эту мольбу вкладываю в направленный на него взгляд. Он и не возвращается. Жаль, это далеко не самая сложная часть из всего, что меня ждёт. Едва я и опекун остаёмся вдвоём, та самая колючая ледяная тьма, от которой моё сердце предательски замирает, — направлена на меня.