Цвет греха. Чёрный (СИ) - Салиева Александра - Страница 30

Откуда ему знать?

Пусть и лгунья из меня никудышная.

И всё-таки…

— Доброе утро, — выдаю максимально бесцветно.

— И тебе, — отзывается он.

Не особо приветливо. И это тоже напрягает. Настолько, что пальцы буквально судорогой сводит, пока я цепляюсь за свой новый телефон в ожидании дальнейшего.

Благо, все мои опасения напрасны!

Почти.

— Что это? — интересуется опекун.

Не сразу соображаю, о чём речь. Только после того, как он подходит ещё ближе, а после тянет руку к моему столу, придвигая к нам тетрадь. С моими рисунками.

— М-мм… — поначалу теряюсь от столь резкой смены полярности в моей голове. — Твои татуировки?

То ли сознаюсь, то ли сама не уверена в том, что говорю. Вдруг непохоже? Или моя память меня подводит. Ведь на губах стоящего напротив расцветает неопределённая насмешка. А вместо ответа он вопросительно поднимает бровь.

— Не похоже? — уточняю нерешительно.

Насмешка становится шире.

— Похоже, — отзывается опекун.

Вздох облегчения вырывается из меня куда громче, нежели следовало бы.

— Хорошо, — улыбаюсь.

Рано, кстати. Особенно если учесть тот факт, что если уж в самом деле похоже, значит я достаточно долго пялилась на полураздетого мужчину, чтоб их запомнить.

Последующий вопрос и вовсе вводит в ступор.

— И зачем они тебе?

И вот что сказать?

Опять правду…

Неудобную.

Ту, при которой…

Достаточно долго пялилась на него, да.

Не только татуировки хорошенечко запомнила.

Хотя одно оправдание у меня всё же есть!

— Было интересно, что они значат, — отворачиваюсь.

И замираю, чувствуя, насколько же он близко, когда склоняется то ли надо мной, то ли скорее над столом. Последнее. Ведь я между ними. А он возвращает тетрадь на место.

— Могла бы просто спросить, — произносит бывший муж моей матери.

— Тогда бы это было слишком просто, — выдавливаю из себя полушёпотом, полуобернувшись к нему.

Все силы уходят на то, чтобы не задохнуться, вот и не способна на громкость. А то он ведь так и не отстраняется.

В чёрных глазах — нечто такое, что не позволяет не смотреть. Понятия не имею, что именно. Вызывает слишком много эмоций, начиная с замешательства, заканчивая тем, что я всё смотрю и смотрю… как магнитом тянет. Напоминает обо всём том запретном, что уже испытывала когда-то. И снова всё из-за него.

— Иногда самое простое — не так уж и плохо. Не обязательно всегда усложнять себе жизнь. Достаточно лишь сказать мне о том, что тебе нужно. И я дам тебе. Всё.

И почему в его словах я снова различаю двойной смысл?

Слишком много думаю.

Кто-нибудь, убейте это моё воображение!

Или хотя бы дайте срочный повод избавиться от него!

Хотя бы временно.

Например…

— Я собиралась на пробежку, — откровенно лгу.

Никуда я не собиралась.

До этого момента.

А теперь вот совершенно точно нужно куда-нибудь свалить. Чтоб остыть. И воображение своё утихомирить.

А то, кажется, ещё немного, и я за себя не ручаюсь.

— А я собирался позвать тебя на завтрак.

Ничего не говорю. И снова выдыхаю слишком шумно, когда он сперва отстраняется, а после отходит к двери. Нет, не потому, что удовлетворён моей тишиной. Никогда так не было. Просто в главную дверь кто-то звонит.

Кто-то…

Кто?!

Ох, рано я выдыхаю!

Уж точно не его помощница, ведь сегодня суббота.

А значит…

Пожалуйста, лишь бы не Каан!

С него — сумасшедшего, станется…

Едва опекун скрывается из виду, первым делом снова выглядываю в окно. Сперва в окно, затем и вовсе чуть не вываливаюсь с балкона, раз уж обзор на крыльцо особняка с такого местоположения не достаточно хорош.

Курьер. С доставкой еды.

Судя по припаркованной перед домом машине.

Вот теперь мне в самом деле полегчало!

Уж не знаю, кто и что бывшему мужу моей матери там привёз, но это уже совсем не моё дело. Быстренько переодеваюсь и в самом деле собираюсь на пробежку. И только после того, как спускаюсь по лестнице, до меня доходит, что в доме что-то изменилось.

Нет, всё как и было, но в то же время…

Кто-то сделал уборку.

Когда?

Очевидно, пока меня не было.

Вчера.

А стоит пройти мимо кухонной зоны…

На ровном месте будто в невидимую стену влетаю. Торможу. Слишком уж привлекает внимание стоящая по центру стола фарфоровая тарелка, на которой… кебаб.

Как самое настоящее приглашение.

— Ливень льёт на святых точно так же, как и на грешников, — слышится ровным тоном от опекуна. — Вот что они значат. Татуировки.

К этому моменту он успевает не только распрощаться с доставщиком фастфуда, но и сварить себе порцию кофе. Его и потягивает мелкими глотками, расположившись у края стола. Я же сосредотачиваюсь на том, что привезли, как оказывается, специально для меня.

— Не ты ли ещё совсем недавно был против сухого пайка? — усмехаюсь, принимая деловитый вид.

— Подумал, хоть что-то ты должна же съесть. Добровольно, — улыбается мужчина.

Я тоже улыбаюсь. Хотя бы потому, что прежде обо мне никто не заботился, да ещё и с таким постоянством. С идеей пробежки прощаюсь. Обхожу стол, достаю из холодильника некоторые ингредиенты, а также из шкафчиков — хлеб и сковороду. Из нарезанных кусочков вырезаю сердцевину, туда выливаю по одному яйцу, добавляю томаты, ветчину и зелень, из оставшихся частей поджариваю гренки. Занимает не так уж и много времени. Итог своих импровизированных деяний раскладываю на такой же белой фарфоровой тарелке, которую придвигаю ближе к нему, а рядом — столовые приборы.

— Если и будем завтракать, то вместе, — снова улыбаюсь, устраиваясь рядом с ним, на соседнем стуле.

— Уговорила.

А я вспоминаю кое-что ещё по сегодняшним событиям. То, что прежде упускаю.

— Мой номер восстановили?

Иначе откуда он у Каана?

— Да, Ширин подумала, что так тебе будет комфортнее, — подтверждает опекун, поднимается на ноги, как и я прежде, направляется к холодильнику. — А что? Что-то с ним не так?

Достаёт кувшин с соком, наливает тот в стакан, который ставит около меня.

— Просто спросила, — пожимаю плечами. — Спасибо.

Благодарю не только за то, что теперь есть чем запивать. Всё за ту же заботу. А дальше просто наслаждаюсь тем, что есть, изредка поглядывая на расположившегося рядом. Прежде не доводилось видеть, с каким аппетитом мужчина может съесть то, что я приготовила для него. Ровно до момента, пока не слышу:

— Каан Дикмен. Вчера вы двое — разговаривали утром. В женской раздевалке, — не спрашивает, констатирует неоспоримый факт.

Чуть не давлюсь!

— Как ты узнал? — напрягаюсь. — Кто тебе сказал?

Хотя, о чём это я?

Совсем не об этом стоило бы беспокоиться.

Вот и опекун того же мнения:

— Вопрос не в том, как я узнал. Вопрос в том, что вы двое там делали. Наедине. Снова, — бросается фактически обвинением. — Я чего-то не знаю, Асия? Из того, что мне следует знать, с учётом ситуации, из-за которой ты теперь живешь здесь, со мной, а также того, что произошло вчера.

И вот что сказать на это?

А нечего…

Разве что:

— Ничего. Разговаривали. Он попросил прощения. За произошедшее. И... всё, — обобщаю, как могу.

Опекун не верит. Слишком уж тяжёлым чувствуется сверлящий меня взгляд. Будто под кожу пробирается, порождая мириады колючих мурашек. По всему телу. В моём разуме. Становится ещё сильнее не по себе. Не смотрю на собеседника больше. Сцепляю пальцы, уставившись на них. И так и не решаюсь поднять голову, после того, как он отзывается сурово:

— Мне так не показалось.

— А как тебе показалось?

А в дверь снова звонят…

Какой-то проходной двор с утра пораньше!

— Я открою, — хмурится мужчина, очевидно, тоже не ожидая новых гостей.