Упраздненный ритуал - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 22
- Предыдущая
- 22/33
- Следующая
– Рауф тоже был маленького роста?
– Нет, – ответила Ольга, – он был высокий. Выше среднего роста, – уточнила она. – Они не из-за этого сошлись. Просто у Рауфа был мягкий характер, вот он и опекал маленького Фазиля. Дружили, друг к другу ходили в гости. У Фазиля сестра была младшая, и у Рауфа тоже. Так они тоже дружили.
– А Леня Альтман?
– Этот сам по себе, – отмахнулась Ольга, – такой законченный единоличник. Мы его тогда с трудом заставили вступить в комсомол. Представляете, в те времена не хотел вступать в комсомол. Такой скандал был, меня чуть из комсоргов не выгнали. Восемьдесят второй год был, мы в седьмом классе учились. Вы же помните, какой это был год. Брежнев умер, Андропов стал генсеком. Как раз в ноябре, мы тогда уже в восьмой перешли. Так к нам первый секретарь райкома комсомола приехал, чтобы с Леней поговорить. В то время за такой отказ могли и из школы выгнать. Тем более, что Леню тогда в Артек не пустили. Он хорошо учился, но почему-то его не пустили. Я думаю, из-за его фамилии.
– При чем тут его фамилия? – не выдержал Ахмедов, – в нашей республике никогда не было антисемитизма. Думайте, что говорите. Здесь наш гость из Прибалтики. Что он о нас подумает?
– Я говорю, как есть, – пожала плечами Ольга, – мне уже бояться нечего. Комсомола все равно нет, а я свое отбоялась в горах, когда нас чуть снарядом не накрыло. Леня ведь лучше всех учился, а медаль ему все равно не дали. Не положено, говорили, так много медалей давать евреям. Специальная разнарядка была, вот ему две четверки и влепили.
– Какие глупости, – возмутился Ахмедов, – можно подумать, что в нашем городе обижали евреев. Не нужно наговаривать, Рабиева, это некрасиво.
– А я не наговариваю, – возмутилась Ольга, – в нашем городе действительно все дружно жили. И евреи, и армяне, и азербайджанцы, и русские, и украинцы. Разве я про это говорю? У нас соседка была еврейка, так я мацу до сих пор кушаю. Я не про нас говорю, а про них, – она показала куда-то вверх, – это они нас всех зажимали. И евреев, и всех остальных.
– Не очень-то вас зажмешь, – заметил Ахмедов.
– Значит, Альтман вступил в комсомол позже всех? – улыбнувшись, уточнил Дронго.
– Да, – кивнула Ольга, – позже всех. Мы ему значок и билет вручили позже всех.
– Вы сказали, что погибшая Рамазанова была выдумщицей. Что это значит? Можете привести какой-нибудь пример?
– Сколько хотите. Она и журналы меняла, и контрольные переписывала. Такая выдумщица была. Однажды Керимов и Габышев в женской раздевалке спрятались и вылезли в тот самый момент, когда мы все почти разделись. Такой крик стоял! В отместку Эльмира предложила спрятать одежду ребят, когда они пойдут на физкультуру. Мы действительно спрятали ее во дворе, под скамейкой, а потом оказалось, что часть вещей уборщица выбросила. Решила, что это старые вещи, и выбросила все в мусорный ящик. Знаете, какой шум был! Многие наши ребята в одних трусах сидели и ждали, пока им другую одежду из дома принесут. Особенно досталось Фазику, у него отец строгий был. И Рауфу, бедному, тоже досталось. Его отец, правда, рано умер. Он нефтяником был, на буровой работал. Рано умер, а потом и мать умерла. Говорили, что она простудилась на работе. Рауф сразу после окончания школы переехал в Сумгаит к тетке. А сестра здесь осталась, у другой тети.
– Между Рауфом и Габышевым была ссора накануне вашего восхождения в горы. Из-за чего они поспорили?
– Из-за Светы, – вздохнула Ольга, – я же говорила, что все наши мальчики в нее были влюблены. Рауф, кажется, тоже. А Вова над всеми посмеивался, вечно колкости разные говорил. Но они не спорили. Просто сказали друг другу разные слова, потом помирились.
– Вы не упомянули еще одного человека из вашей компании – Лейлу Алиеву.
– А при чем тут она? – удивилась Ольга. – Лейла – девочка самостоятельная, умная. Двоих детей воспитывает, диссертацию защитила, муж у нее прекрасный, что еще нужно человеку. Думаете, она все бросит и убивать пойдет? Зачем, когда у нее все есть? Ведь убивают почему? Когда чего-то нет, чего-то не хватает. Я так понимаю. Разве вы знаете миллионеров, которые становились бы убийцами?
– Полным-полно, – сказал Дронго, – только миллионеры и убивают людей, поверьте мне на слово.
Она посмотрела на Дронго, лицо его казалось серьезным, но затем заметила усмешку, промелькнувшую на физиономии Вейдеманиса.
– Да бросьте вы меня разыгрывать, – отмахнулась она. – Где вы видели таких миллионеров? Только в кино? А в жизни они на своих миллионах сидят и охраняют их, чтобы не потерять. И других забот у них нет.
– Это концептуальный спор, – согласился Дронго и вдруг спросил: – Почему вы бросили учебу, Ольга? Почему вы не стали учиться дальше?
– Что? – казалось, этот вопрос застиг ее врасплох.
– Мне рассказывали, что вы были одной из лучших учениц, комсоргом класса. А потом вдруг все бросили и уехали с мужем в Таджикистан, даже не доучившись. Вы не пробовали поступить в институт?
– Вам не все сказали, – она поправила волосы, взглянула на Дронго. – Вам не все рассказали, – повторила она, – я ведь в институт поступила. В политехнический, как и хотела. А потом встретила своего будущего мужа. Он старше меня, мы с ним случайно познакомились... Когда мы нашего первого ребенка ждали... Ну, в общем, что говорить... Я возвращалась домой, когда меня сбила машина. В результате у меня был выкидыш. Я потом полгода лежала в горячке, все не могла себе простить, что не заметила машину. Хотя как положено переходила, на зеленный свет. А он пьяный был, сукин сын, говорят, племянник какого-то министра. Вот мы с мужем и решили тогда уехать отсюда. Врачи мне сказали, что у меня больше детей не будет. Я с горя чуть руки на себя не наложила.
В классе было слышно, как где-то в коридоре переговариваются сотрудники полиции. Трое мужчин молчали, ожидая окончания этой истории.
– А потом я снова забеременела, – с вызовом сказала Ольга, – врачи говорили, что мне нельзя рожать. А я знала, что буду рожать. Знала, что нужна мужу, вот такая нужна. Больная, пустая, но нужна. Знаете, как он за мной ухаживал. И его глаза... Я тогда поняла, что у бабы одно счастье есть в жизни, когда на нее вот так мужик смотрит. И нет больше никакого счастья для женщины, что хотите мне говорите. Он мне сказал: ты мне нужна, и больше ни о чем не думай. А я думала. Думала. Знала, что сына он хочет. Как и все мужики нормальные, сына хочет, – она тихо заплакала.
– Извините нас, – сказал Дронго, – не нужно больше ничего рассказывать.
– Нет, расскажу, – возразила Ольга. – Я несколько месяцев на сохранении лежала. Все боялась повторного выкидыша. До самой последней минуты не разрешала проверить, кто у меня будет. Твердо знала, что будет мальчик. Я его чувствовала в себе, слышала, как он ночами бился, разговаривала с ним.
Она вытерла лицо.
– Там, в горах, есть такое лекарство. Сейчас о нем все знают. Мумие называется. Мне его давали пить. Врачи говорили, что шансов почти нет. Почти нет никаких шансов. А я ждала, когда, наконец, мой мальчик созреет. И через девять месяцев легла на стол. Сама попросила: если со мной что-нибудь случится, спасайте мальчика. Врач-старик, такой чудный таджик, почти по-русски не говорил. Он спас и меня, и мальчика. А вы спрашиваете, почему я не училась. Зачем же мне было бегать от своего счастья? Они сегодня за мной сюда приедут – муж мой и сынишка маленький. И я знаю, что должна к ним живой и невредимой выйти. И если я этого подлюгу убийцу найду, если только я с ним встречусь, он мне ничего сделать не сможет. Я ему, подлецу, глаза выдавлю, я ему все скажу. Я свое горе уже хлебнула, полную чашу. Нельзя мне умирать, понимаете, нельзя.
В комнате стояла тишина. Все боялись даже шевельнуться. В такой момент лучше помолчать, слова могут оскорбить тишину. Это длилось целую минуту. И только затем Дронго сказал:
– Я знаю о мумие. Когда у моей мамы оторвало палец, врачи пришили его и залечили этим лекарством. Я слышал о его чудесных свойствах. Спасибо, Ольга. Идите и пришлите к нам Магеррамова. Скажите, что мы хотим с ним поговорить.
- Предыдущая
- 22/33
- Следующая
