Выбери любимый жанр

Наталья - Минчин Александр - Страница 28


Изменить размер шрифта:

28

— Саня, не обижайся. Я из дома без пяти шесть только выскочила. Свекровь приехала.

— Что такое свекровь? — я не знаю родственных связей.

— Его мама. Устраивать нашу супружескую жизнь, только ее не хватало. Сейчас сидят меня обсуждают. Говорят, переменилась.

А я думал, она устроена.

— Как же ты ушла? — Я восхищен, и что за дурацкая привычка, обижаться.

— Придумала с подругой и занятиями что-то. Это не интересно.

— Да? — киваю я и смотрю на нее во все глаза.

Нас толкают вокруг, начался съезд театральной публики. Спрашивают, нет ли лишнего билетика. Нет, спокойно отвечает она. Я ничего не слышу и никого не вижу, только ее лицо.

— Ну что, пойдем гулять, Саня?

— Да, как обычно, на набережную.

Я засовываю руки в карманы, а она снимает варежку и кладет свою руку, сама, в мой карман. Я сжимаю ее ладонь.

— Хочешь яблок? — спрашиваю я.

— Очень, я с утра ничего не ела.

— Наталья…

— Саня, не успела.

— Идем в гастроном.

— Нет, не хочу. Хочу только яблок.

— Идем! — Я сжимаю ее руку, и ей уже не вырваться.

Мы заходим в гастроном. Я покупаю докторскую колбасу, прошу нарезать, и две городские мягкие свежие булки. Выходим из гастронома. Я делаю два громадных бутерброда и вручаю ей. Она распоряжается, отдавая один мне. Подхожу к ларьку и беру пять огромных красных яблок, венгерских, «джонатан» называются.

— Можно начинать, Наталья. — Мы спускаемся по снежному тротуару к набережной.

— Саня, неудобно на улице.

— Наплевать на всех. Кушать хочется, надо есть. Начинай, я то я умру с голода.

Она откусывает и смотрит на меня.

— Все в порядке? — спрашиваю я.

Она кивает и улыбается. Я вонзаюсь так, что у булки, по-моему, трещат бока. Она с восхищением смотрит на меня, и — как треть большой булки исчезает в мой рот.

— Ой, Саня! — только и восклицает она. — Какой рот…

— Угу, — урчу я и, прожевав, говорю: — Наталья, положи пока яблоки в сумку, руки мерзнут.

У нее черная сумка из жатой кожи, которая мне очень нравится. В боковых кармашках она обязательно приносит мне сигареты, от которых мне иногда удается отказаться, но никогда не до конца: она все равно заставляет брать. Она раскрывает ее сразу и запихивает туда яблоки. Сумку жалко, она такая хрупкая.

— Саня, ты, по-моему, замерзаешь. Идем в подъезд, я тебя согрею. — Я никогда ей не возражаю, прямо сам на себя не похож. Мы стоим и греемся у батареи внутри какого-то подъезда. Исходя из чего я подбираю подъезд: без запаха. — Теперь хоть доем твой вкусный бутерброд, — говорит она, кусая булку. Я вижу, он ей правда нравится. — Никогда не ела на улице, — она улыбается.

— Ты много чего еще не делала, — двусмысленно говорю я.

Она сияет:

— Но с тобой научусь, ты хочешь сказать?

— Ага.

Она смеется.

Мы съедаем все без остатка и вдруг — целуемся. Это совсем неожиданно, я забыл, что мне можно прикасаться к этой женщине. У меня никак не родится к ней отношение — как к женщине, которую хочется. То есть как к другим. Когда-то было… То есть я не могу объяснить. Она мне нравится как женщина. Она бесподобна. Но раз меня не тянет в постель, значит, это что-то большее, очень редкое для меня. Я вообще не думаю об этом, даже не могу представить себе: она — и моя. Поэтому я сам воздвигнул какую-то канву ореольной черты вокруг нее и не переступаю.

Я смотрю в ее глаза, они близко, губы почти не отрываются. Неполная темнота подъезда закрывает тенью ее глаза. Наверху хлопает дверь. Мы выходим на улицу.

— Бедный Саня, — говорит она, — ты совсем замерзаешь от московского холода, да? Ты же тепличный мальчик, вырос под солнцем.

— Да, — улыбаюсь я, а сам потихоньку заворачиваю ее на ту улицу, где дом.

— Квартира нужна, — говорит она, — как никогда… А то ты совсем простудишься и отморозишь себе все. Потом наследства не будет, — она смеется.

— Наталья, сплюнь три раза.

Она плюет. Действительно.

— Все подруги, как назло, никуда не уезжают, не сезон, так бы я могла ключи взять…

Я и не думаю о другом, ключи взять — значит, от холода.

— Бедный Саня, — она на ходу поворачивается и касается меня. Долго смотрит, повернувшись (я берегу ее от прохожих, она их просто не замечает), и говорит: — Мне нравится твоя щека…

Мне нравится, что ей нравится. Но я всегда по-идиотски реагирую на комплименты. Поэтому отвечать по-идиотски мне не хочется.

— Куда мы идем, Саня?

— Никуда.

— Тебе надо бы согреться, но не в подъезде.

Кто-то оборачивается ей вслед.

— Пойдем в любой дом и постучим в квартиру: пускай впустят, дадут согреться. Люди должны быть добрыми.

— Саня, это неудобно, — говорит она, улыбаясь, не веря.

— Да чего там неудобно. Вон смотри, дом, пошли.

Она идет, с интересом глядя на меня. Осторожно сходит по ступенькам, сапоги на каблуках, и я завожу ее в полутемный коридор. Дверь за нами на пружине закрывается.

— Ты что, серьезно, Саня? — спрашивает она, следуя за мной.

— Как никогда. Какая тебе квартира нравится?

— Не знаю.

— Я всегда был двоешник, давай номер два.

Мы стоим в конце коридора.

— Давай, — шутит она.

Я беру и стучу. Она даже обмирает от неожиданности. — Саня!..

— Никто не отвечает. А я хочу туда. Подожди, у меня ключи есть, давай попробуем, может, подойдут.

— Саня, ты что, нас посадят, — она уже улыбается, радостная, что там никого нет.

Я достаю ключи. Пробую один, второй, не подходят. Мимо проходит вышедшая соседка. Наталья отворачивается к стенке и не дышит. Та проходит на кухню в конце коридора и говорит: «Добрый вечер».

— Ага, — отвечаю я. Наталья приходит в себя и выдыхает задержанный воздух.

— Саня, ты ненормальный, — шепчет она, — пойдем отсюда быстрее, я не хочу носить тебе передачи…

Третий ключ подходит.

— Тебя тоже посадят, не волнуйся, за соучастие, — говорю я, успокаивая.

Дверь открывается, и у нее широко раскрываются глаза. Я беру ее за руку, остолбеневшую, и завожу в комнату. Дверь захлопывается. Сплошная темнота, слышно только ее дыхание. Ощупью нажимаю где-то на свет, скорее угадывая, и загорается настольная лампа.

Комната освещается. Она как келья. Потолки — сводом, и негладкие, а разводами. Узка, длинна, таинственна, тяжелые ставни на двух старинных окнах.

Слева большая кровать. Круглый стол, на котором лампа, прижат к стене, между ним и кроватью стул, у стола — еще один. Дальше тумбочка, напротив старый шкаф, за ним в углу оттоманка. Она потом будет скрипеть как рёхнутая. Справа, вдоль стены, у входа, детская кроватка, в нее все будет бросаться…

Я замираю: понравится ей или нет.

— Это и есть твой сюрприз? — догадывается она.

— Да, — сдержанно отвечаю я.

Она оглядывается еще раз.

— Саня, какая чудесная комната! Просто восемнадцатый век, таинственно и необычно. Как готические кельи. — Она целует меня, обняв за шею.

— Раздевайся, чувствуй себя как дома.

— Хорошо, Санечка, я буду.

Она кладет сумку на стол, где лампа. Я снимаю с нее верхнее одеяние, кашне, потом свое и бросаю все в детскую кроватку. Большая кровать не застелена, только одеялом прикрыта.

Мы садимся на кушетку, повернувшись друг к другу. Впервые мы полностью изолированы от внешнего мира и остались одни.

Сердце у меня прыгает непонятно куда. В горле сухо. Хочу пойти наполнить графин водой, он стоит на тумбочке, но кушетка будет скрипеть. Остаюсь на месте.

Наталья смотрит на меня ожидающе. Я не знаю, что говорить, как начать, совсем непривычно остаться вдвоем.

— Наталья… можно я тебя поцелую? — говорю я.

— Конечно, я этого жду с шести вечера…

Я раскрываю губы, и мы целуемся. У меня плывет все в голове от проходящего холода, наступающего тепла, от ее губ и рук, которые я целую вперемешку с ее шеей и волосами, рассыпавшимися по ее настойчивому лицу. У нее прекрасные волосы, совсем как расчесанный лен, мягкие и, мне кажется, сладкие. Она отвечает все сильней и сильней.

28
Перейти на страницу:

Вы читаете книгу


Минчин Александр - Наталья Наталья
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело