День космонавтики (СИ) - Батыршин Борис - Страница 14

Да ведь есть ещё и самая срочная, самая актуальная задача: встретиться с дедом на пример легализации собаки. Вот и приступим, не откладывая…

И я потянулся к телефону.

С дедом мы встретились на бульваре, тянущемся вдоль улицы Крупской — там он по воскресеньям совершал пробежки. Это был целый ритуал, под названием «дед бегает трусцой» — большой, крепкий, широкий в плечах, он надевал ярко-синий спортивный костюм, смешную лыжную шапочку, кеды — и в таком виде отправлялся на пробежку, не делая различия для времени когда или погоды. Исключения составляли те воскресные и субботние дни, когда он отправлялся на стенд, или на охоту — и именно на эту тему я и намеревался завести сейчас разговор.

Так оно и вышло. Я увидел его далеко в перспективе бульвара, махнул рукой и пошёл навстречу; Бритька, успевшая уже набегаться вволю, трусила рядом со мной, так что у деда было достаточно времени, чтобы задаться вопросом, что это там такое происходит — а когда мы сблизились на достаточное расстояние, оценить заодно явно охотничьи стати незнакомой собаки. Конечно, золотистый ретривер, как и лабрадор — порода в СССР почти неизвестная, но дед много лет выписывал журнал «Охота и охотничье хозяйство», в котором печатались статьи по охотничьему собаководству, плотно общался с весьма высокопоставленными людьми, отдающими дань тому же увлечению, и я рассчитывал, что породу-то он опознает. Ну, или примет за обожаемых им ирландских сеттеров, тоже неплохая база для первого знакомства…

Так оно и вышло: дед смерил нас удивлённым возгласом и, вместо того, чтобы подать мне свою огромную, как лопата, ладонь, присел на корточки и протянулся к собаке. Бритька, существо крайне доброжелательное и неизменно радующееся любому знаку внимания, не подвела: лизнула широким розовым языком руку, потом уселась и, склонив на бок улыбающуюся мордаху, в свою очередь подала новому знакомому лапу. Этот жест окончательно растопил ледок недоверия, даже если он и был с самого начала: не прошло и минуты, как мы шли по бульвару вниз, в сторону проспекта Вернадского, собака нарезала круги вокруг нас, а я торопливо излагал деду заранее заготовленную и тщательно отрепетированную легенду.

Если вкратце — собака оставлена на моё попечение одноклассником, с которым мы учились в прошлой моей школе, и которому пришлось неожиданно уехать вместе с родителями за границу. Щенка его отец привёз полгода назад из очередной загранкомандировки — но не предполагал тогда, что Родина в самом скором времени призовёт его продолжить службу на чужбине, причём предложив прихватить с собой и семью тоже. Собаку же начали обучать охотничьим премудростям (глава семейства и сам был страстным охотником), но, поскольку новое назначение было не куда-нибудь, а в Аргентину, от мысли взять зверя с собой в трансатлантический перелёт пришлось отказаться. Собаку же оставили мне, причём по моей же горячей просьбе. «Ну, ты же такой охотник, дед, — сказал я, а всё время таскаешь уток, вальдшнепов и прочую болотную и водяную дичь, а это её прямая специальность!»

Сочиняя эту историю, я практически ничем не рисковал: мой старинный, с первого класса, друг Димка Кулаков действительно после третьей четверти отбыл вместе с родителями в Аргентину. Они у него были сотрудниками советского посольства, хоть и не дипломатами — отец служил автомехаником в посольском гараже, а мать на прошлом месте работы, в советском посольстве в Дели была шеф-поваром. Проверить эти сведения без привлечения каких-то специальных способов не представлялось возможным, и хотя я не сомневался, что дед при желании эти возможности изыскал бы. Но делать этого он наверняка не будет — в особенности, когда прозвучали волшебные словосочетания «работа по подноске дичи» и «подружейная порода, которые я в своём повествовании употребил каждое, по меньшей мере, по три раза. К концу получасовой прогулки мы договорились, что через неделю вывезем собаку на пробу в Завидово, на торфяники, постоять на вальдшнепиной тяге, а пока — наперебой обсуждали, как бы сделать так, чтобы бабушка смирилась с появлением в доме нового члена семьи. Нет, у меня и в мыслях не было оставить собаку у деда — он, может, и был бы не против, давно мечтая о хорошей охотничьей собаке, но график работы не позволил бы уделять Бритьке достаточно внимания, а бабушка категорически отказалась бы взваливать на себя ещё и эту обузу. К тому же и у меня не было ни малейшего желания расставаться с собакой, последовавшей вслед за мной через пятидесятилетнюю почти пропасть, в какую-то другую, явно не нашу, а альтернативную реальность. Так что,знакомиться всё равно придётся, и было решено сделать это прямо сейчас, не откладывая.

Надо было видеть, поползли вверх бабушкины брови, когда она обнаружила в дверях нашу весёлую компанию! Именно это и помогло проскочить первый, самый важный момент — если бы она с порога, не слушая возражений, отказалась бы пускать Бритьку в дом, дальше нам с дедом пришлось нелегко. Но она в удивлении даже сделала шаг назад, что позволило нам троим войти. И тут уж собака показала себя во всей красе: уселась на резиновый коврик с видом девочки-отличницы, и не сделала ни шагу, прежде чем не появился тазик с водой и тряпка, которой ей и вымыли одну за другой все четыре лапы. Асфальт на улице не успел ещё подсохнуть, так что грязную воду пришлось дважды менять — и это произвело на суровую хозяйку дома неизгладимое впечатление. Рушился главный и первый в такой ситуации аргумент: «притащили грязь в дом!» Потом Бритька сунулась к бабушке носом с намерением установить контакт привычным способом, а когдапопытка эта была довольно строго пресечена — «нечего тут нежности разводить!» — понимающе вздохнула, и наскоро осмотрев комнаты, улеглась в коридоре, возле того самого коврика. Типа: «я тут маленькая, лежу, никого не трогаю, жду, пока дадут какую-нибудь вкусняшку». И даже не сильно протестовала, когда я пресёк её поползновения проникнуть в кухню во время обеда, хотя на морде было явственно написано: «и ты, Брут…»

После обеда мы с дедом устроились в гостиной и, как не смотрел я голодными глазами на его шкаф с собранием сочинений Ленина, томом «истории КПСС» и подборкой журнала «Коммунист», пришлось продолжить беседу на охотничью тематику. Мы детально обсудили предстоящую вылазку на природу, дед ощупал лапы, морду и шею собаки, от чего та пришла в полнейший восторг и перевернулась на спину, подставив для ласки брюшко. Дед поинтересовался, привычна ли псина к поездкам на автомобиле — в Запрудню предстояло добираться на машине дедова племянника и моего дяди, тоже заядлого охотника — я раз пять выслушал предупреждение не кормить собаку с утра. Потом я попросил деда показать мне свою коллекцию охотничьих ножей — помнится, в своё время я приставал к нему с этим чуть ли не в каждый свой визит, вот и сейчас с удовольствием перебрал «экспонаты», любуясь точными, безупречными формами лезвий и рукоятей. Один из ножей — знаменитый «полураскладной» НШ — «нож Шилина», который иные ножевые знатоки именуют «штабным». Удивительная, поистине уникальная среди советских ножей конструкция — длинное обоюдоострое лезвие штыкового типа при нажатии кнопки на две трети утапливалось в ручку, а оставшийся кончик входил в деревянные, со стальным наконечником, кургузые ножны, снабжённые для удобства кожаным подвесом. Кроме собственно клинка, в рукояти содержалось всё необходимое в нелёгкой штабной жизни: шило, открывашка для консервных банок, ещё одно лезвие, маленькое, для заточки карандашей — и, наконец, главный, наиважнейший аксессуар, штопор. Самый раритетный образец в дедовой коллекции — как я, помнится, убивался, когда после смерти деда в возрасте восьмидесяти трёх лет его вдова (не бабушка, та ушла из жизни гораздо раньше) избавилась от всего собрания — и ножей, и охотничьих ружей, среди которых был, между прочим, и редкостный «африканский» штуцер «Холланд и Холланд», вывезенный им в своё время из Германии, где он занимался репарациями по части тяжёлой металлургии… На полированной стали был глубоко выдавлены цифры 1945 — понятно, изготовлен ещё во время войны...