Стандарт возмездия - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 8

• Предыдущая
• 8/69
• Следующая

– Мой дорогой Константин, я всегда очень ценил твои способности крушить чужие головы. Но иногда нужно работать и собственной головой. Если мы сейчас уберем этих троих, милиция и ФСБ снова начнут делать судорожные движения. Они станут слепыми, а внезапно ослепший человек, пытаясь нащупать дорогу, начинает лихорадочно махать руками перед собой. Вот они и начнут сразу «махать руками». Понимаешь, о чем я говорю?

Цапов недовольно дернул плечом.

– Не совсем, – честно признался он.

– Они сейчас убеждены, что все знают. Что имеют глаза и уши в виде своего человека в нашем караване. Но как только мы его уберем, они сразу решат, что ослепли, и начнут судорожные движения, которые нам совсем ни к чему. Их человек – как бы иллюзия зрения для милиции и ФСБ. Они пытались с его помощью обмануть нас, а получится, что с его помощью они лишь обманули себя. Разве тебе не доставляет удовольствия такая игра?

Холодное лицо Константина Цапова не выражало никаких эмоций. Афанасий Степанович вздохнул:

– Вижу, что не доставляет. Что ж, у каждого свои маленькие радости. Во всяком случае, выкинь из головы свое нелепое решение о ликвидации всех троих. Я доставлю тебе такое удовольствие чуть позже, когда они будут уже не нужны. Тем более что деньги мы им все равно платить не собираемся.

Константин, все-таки изменившись в лице на мгновение, быстро взглянул на сидевшего рядом с ним Афанасия Степановича, и тот засмеялся, довольный произведенным эффектом.

– Они же даже в дорогом ресторане нормально посидеть не могут. Зачем им такие деньги? Это неправильно, Константин. Бог должен давать деньги только тем, кто умеет их ценить. А всем остальным они просто ни к чему.

Афанасий Степанович вздохнул, снял запотевшие очки, протер платком. И уже очень серьезно добавил:

– А для себя ты должен сделать памятку, все время помня о том, что один из них предатель. И если ты его вычислишь раньше, то можешь делать с ним все, что захочешь, только после моего разрешения. Ты понял, Константин, только после моего разрешения. С тобой поедет Раскольник. Он сделает все, как нужно.

– Тот самый? – спросил Константин, второй раз теряя привычную выдержку за время их разговора.

– Да, тот самый. Я держал его в резерве достаточно долго. У него нюх на сотрудников милиции. Он их чувствует, как хорошая собака чувствует кошку за дверью. И уверяю тебя, что он сумеет достаточно быстро узнать, кто из этих троих молокососов стучит в милицию. Очень быстро.

– Я могу ему доверять?

Афанасий Степанович удивился:

– Безусловно. Как самому себе. Я знаю Раскольника уже двадцать лет. Это настоящая сволочь. Без нервов и без эмоций. Если будет нужно для дела, он может удавить собственную мать. У него нет ничего святого, и он не верит ни во что, кроме самого себя. Ни в Бога, ни в дьявола. Он сделает все, что ему прикажут. А приказывать будешь ты, Константин. И только вы двое в караване будете знать о сотруднике милиции, который сопровождает наш груз. Я хочу, чтобы вы его нашли. Но, найдя, не трогайте его. Мне нужен живым этот тип, только живым. Я хочу узнать некоторые маленькие секреты Горелого. Раз этот агент делится с милицией, он может поделиться и со мной. – Он помолчал и добавил: – Только ты, Константин, и Раскольник. Только вам я доверяю эту тайну. Это слишком важный груз, чтобы мы могли ошибиться. Может быть, самый важный в нашей с тобой жизни. И второго шанса у нас не будет никогда.

В Ашхабаде было тепло. Это он почувствовал, едва сойдя с самолета. И сразу увидел большой лозунг, прославлявший Туркменбаши. Туркменский язык был очень похож на его родной, азербайджанский, и Рустам Керимов знал, что Туркменбаши называют президента Туркмении, ставшего главой всех туркмен. Скромный, малоизвестный, внешне неприметный бывший Первый секретарь ЦК маленькой среднеазиатской республики вдруг стал именоваться столь звучным титулом, печатать собственное изображение на национальных деньгах, переименовывать города и улицы в свою честь.

Это был удивительный парадокс, равного которому мировая история еще не знала. Выросшие и сформировавшиеся в советской системе, всю свою жизнь верно и преданно служившие партии, образцовые коммунисты, решительно искоренявшие любые проявления местного национализма, люди, которым Москва безусловно доверяла и которых назначала на самые высшие должности в республиках, вдруг в одночасье сделались убежденными националистами, патриотами, ратующими за суверенитет, и руководителями своих отделившихся суверенных государств.

Бывшие первые секретари местных компартий, члены и кандидаты в члены Политбюро ЦК КПСС становились президентами своих государств, круто меняя курс. Прежние убежденные интернационалисты, всю свою жизнь покорно соглашавшиеся с тактикой Москвы по расстановке национальных кадров, они вдруг стали ратовать за развитие собственного народа. Искоренявшие религию и сносившие храмы и мечети, они вдруг становились набожными и начинали восстанавливать ими же снесенные храмы и мечети. Прежние верные коммунисты, еще благоговейно державшие свои партийные билеты, они вдруг за одну ночь превращались в пламенных антикоммунистов. Все, что они говорили, все, чему посвящали свою предыдущую жизнь, оказывалось забытым и преданным во имя собственной власти. Все прежние идеалы оказывались ложными, провозглашались новые.

Никто не видел в этом ничего зазорного. Никто особенно не возражал и тем более не смеялся. Как если бы в одну ночь все губернаторы царской России сделались бы убежденными комиссарами и, надев красноармейские буденовки, с шашкой в руках принялись бы отстаивать советскую власть. Или все губернаторы Америки вдруг в один день стали бы убежденными коммунистами, атеистами и провозглашали построение социализма своей явной и тайной верой. Земной шар дрогнул бы от смеха. Но он не дрогнул от смеха, когда бывшие убежденные коммунисты и члены партии, дослужившиеся до самых высших постов в этом государстве и в этой партии, вдруг легко открещивались от собственной прежней жизни, круто меняя собственные ориентиры.

Рустам не любил политиков. Он не любил их еще и потому, что в его собственной родной республике политические интриги и недомыслие политиков стоило жизни многим тысячам его соотечественников. Остановив первую попавшуюся машину, он попросил отвезти его в город.

Он и раньше бывал в Ашхабаде, в этом уютном, небольшом, чистом городке, служившем раньше пограничьем между Россией и Ираном и ставшем после советской власти столицей республики. В нем было как-то спокойно, тепло. Словно барханы окружавших Ашхабад пустынь не доносили сюда людскую суету и ненависть, позволяя городу блаженствовать в своем одиночестве. Но за последние несколько лет город очень изменился. И дело было не в обилии портретов и фотографий Туркменбаши, в общем-то, оставшегося относительно порядочным человеком. Изначально порядочный и мягкий, он не стал устраивать кровавой диктатуры из собственного правления, а постарался извлечь максимум возможного из уникальной ситуации, в которой его маленькая республика неожиданно стала обладателем несметных богатств газа и нефти.

Возводились огромные комплексы современных роскошных отелей, строились новые дома окружавшей Туркменбаши челяди, обустраивались улицы и площади города. Город становился более современным, больше походил на столицу, теряя свое очаровательное уютное своеобразие. Пески барханов уже не могли спасти горожан от стремительно надвигавшейся цивилизации, делая их одновременно заложниками и участниками этого «броска страны в двадцать первый век».

Водитель долго кружил в старом квартале, не находя нужного Рустаму дома. Наконец, расспросив соседей, они остановились около темно-синей свежевыкрашенной двери. Рустам расплатился и вошел в дом.

– Салам аллейкум, – привычно произнес он традиционное мусульманское приветствие.

– Аллейкум салам, – отозвался старик, сидевший на ковре во дворе дома, – заходи, дорогой, – сказал он почему-то по-русски. Рустам прошел по ковру, опустившись на него рядом с хозяином дома и положив рядом свой небольшой чемоданчик.

• Предыдущая
• 8/69
• Следующая