Все лгут - Гребе Камилла - Страница 72

Я склоняюсь над столиком:

– Самира? Ты назвала ее Самирой?

Ясмин кивает.

– Я должен задать один вопрос, – продолжаю я. – Почему ты не вернулась в Швецию, когда Самиру предъявили обвинение?

Она какое-то время колеблется.

– Мы много говорили об этом с Мухаммедом, но он решил, что лучше дождаться приговора. Мы договорились, что если папу осудят, я полечу обратно. Тогда мы смогли бы все прояснить и решение суда бы отменили. Ну а в случае вынесения папе оправдательного приговора я должна была оставаться в Марокко. Какой смысл был бы в том, чтобы еще больше осложнить ситуацию, вернувшись домой и открыв правду о том, что я жива? Мы тогда не осознавали, какая шумиха поднялась вокруг этой темы в Швеции и с какой ненавистью пришлось столкнуться папе.

Ясмин опускает взгляд на выложенную мозаикой столешницу, кончиками пальцев проводя по маленьким блестящим камушкам. Потом она достает новую сигарету.

– А потом его убили, – констатирует Ясмин, и по ее телу пробегает дрожь. – Что мне было делать? Вернуться домой и рассказать Марии, что по моей вине ему размозжили голову? К тому же я была просто раздавлена. Целый месяц практически не вставала с кровати. В первые недели Моне приходилось кормить меня с ложечки, как ребенка.

– В гибели Самира нет твоей вины, – произносит Манфред.

Издав короткий нервный смешок, Ясмин заходится кашлем.

– Мария бы с этим не согласилась. – Ясмин некоторое время собирается с мыслями и продолжает: – У нас были сложные отношения. Она желала добра, изо всех сил старалась, но не видела меня, я имею в виду – не видела меня настоящую. Мария идеализировала Самира и Тома. Возводила их на пьедестал. Я из-за этого сильно на нее злилась, и это отражалось на моем к ней отношении. Но со временем я смогла взглянуть на Марию иначе и по-иному оценить ее. Теперь я ее понимаю – должно быть, очень непросто внезапно обзавестись практически взрослой падчерицей, которая к тому же вляпывается во все возможные проблемы. – Сигарета в ее руке переламывается надвое и падает на столик. – Что теперь будет? – спрашивает Ясмин. – Я попаду в тюрьму?

– Это вне нашей компетенции, – отвечаю я. – Прокурор будет решать, предъявлять ли тебе обвинения. Однако на мой взгляд, у твоего преступления уже вышел срок давности.

– Значит… Никакой тюрьмы?

– Очевидно, нет, – соглашаюсь я. – Но тем не менее тебе придется вернуться домой. Нам необходимо провести допрос в Швеции.

– Домой, – врастяжку повторяет Ясмин, взглядом блуждая по саду. – Теперь мой дом – здесь. Кроме Мухаммеда и Моны никто ничего не знает. Даже мои муж и дочь.

И в следующее мгновение:

– Кто убил моего папу?

Такси ползет сквозь темноту по дороге к отелю в центре Марракеша. Седалище ноет после многочасового перелета и плетеного кресла в саду Ясмин. За окном мельтешит пестрая толпа, уличные торговцы предлагают различные яства, сигналят машины, а между стоящими в пробке лавируют мопеды.

– Ты ей веришь? – спрашивает Манфред, почесывая подбородок.

Пиджак лежит у Манфреда на коленях, а на рубашке под мышкой у него расплывается большое мокрое пятно.

– Да. А ты?

– Тоже.

– Ужасная история, – вздыхаю я.

– М-м.

– Тогда ведь никто не верил Самиру.

Манфред какое-то время колеблется, а потом произносит:

– На самом деле ничего странного. Преступления чести – это реальность. Исходя из тех фактов, которые нам на тот момент были известны, версия была вполне годная. А если бы он сотрудничал со следствием и рассказал правду, ничего из этого не случилось бы.

Закрыв глаза, я пытаюсь мысленным взором окинуть последствия этого немыслимого разоблачения. На ум мне сразу приходит Мария, которая верила в невиновность своего мужа, пока время не заставило ее признать правду или то, что она тогда считала правдой. Мария, которая выгнала Самира из дома. Знаю, это была естественная реакция, только, как теперь выяснилось, последствия ее оказались ужасающими.

– Она все сделала правильно, – говорю я. – И все равно ошиблась.

– Ясмин?

– Нет, Мария. Теперь я должен буду рассказать ей, что Самир Фоукара был невиновен.

Когда я подъезжаю к дому, Мария колет дрова. На ней поношенные джинсы и чересчур просторная куртка. Низкое вечернее солнце золотит ее волосы. На замерзшей земле лежит длинная тень от колоды.

Мария ставит на колоду очередное полено и, высоко взмахнув топором, опускает его. Удар выходит идеальный – полено раскалывается надвое и его половинки падают на схваченную инеем траву.

– Привет, – подаю я голос.

Она поднимает глаза.

– И тебе привет.

– С тобой, видать, нужно держать ухо востро, – киваю я на топор в ее руках.

Мария смеется. Наклоняется, чтобы положить на землю топор. Потом собирает чурки и складывает в корзину, чтобы затем без всякой спешки шагнуть мне навстречу.

Она широко и как-то выжидательно улыбается.

– Перекусишь? – спрашивает она.

– С удовольствием.

Мы входим в дом. Мария скидывает деревянные сабо и вносит корзину с дровами в кухню. В старой дровяной плите потрескивает огонь, и в воздухе вьется дымок.

Мария бросает взгляд на кухонные часы.

– Скоро вечер. Как насчет бокала вина?

– Я за рулем.

– Ты ведь можешь побыть здесь.

Я пожимаю плечами, прекрасно сознавая, что именно так и поступлю, и усаживаюсь за кухонный стол.

Мария достает два бокала, вытаскивает из холодильника бутылку белого вина и выкладывает в керамическую чашу оливки. Потом она садится напротив меня и вытирает влажный от пота лоб.

– Нам нужно поговорить, – объявляю я, встретившись с ней взглядом.

Через час за окнами дома уже опустилась тьма. Дрова в плите давно прогорели, а на столе стоят пустые бокалы из-под вина.

Лицо Марии распухло и покраснело от слез, руками она обхватила себя за плечи.

– Почему же она не вернулась, когда Самира схватили? – шепчет Мария.

Я пересказываю ей слова Ясмин, объясняя, что Мухаммед решил дождаться решения суда.

– А после его смерти?

– Об этом ты сможешь спросить ее сама, когда она приедет, – отвечаю я.

Мария глядит в темноту.

– Я не смогу с ней встретиться.

– Конечно, сможешь.

Она изо всех сил трясет головой.

– Никогда.

Мне понятна ее реакция. Неудивительно, что в смерти Самира она обвиняет Ясмин.

– Она и представить себе не могла, – говорю я. – Она была юной и наивной, испытывала чудовищное давление. Самир не должен был поступать так, как он поступил. Он был взрослым. Он должен был понимать, что все это ошибка и что все полетит к чертям.

Мария смеется. Это короткий, безрадостный смех, и у меня вдруг возникает чувство, что смеется она над моей тупостью.

– У тебя нет детей, Гуннар.

– Верно. Ты же знаешь.

– Прости, – тут же одергивает себя она. – Я не это хотела сказать. Просто мне кажется, когда у тебя нет детей, тебе сложно понять, на что готов пойти родитель ради своего ребенка. Самир сделал бы что угодно ради Ясмин, лишь бы только уберечь ее от тюрьмы.

– Она вовсе не обязательно попала бы за решетку. Если Ясмин говорит правду, то смерть Паолы – несчастный случай. Или причинение смерти по неосторожности. Что касается другого аспекта… То, что они утопили труп в море, – это надругательство над телом. За это она бы максимум получила…

Мария поднимает ладонь в знак протеста.

– Благодарю, – прерывает она меня с гримасой отвращения на лице. – Я понимаю. Но Самир явно считал иначе. У него не было доверия к властям. И еще он считал, что именно после переезда в Швецию Ясмин сошла с нужных рельсов.

Пауза.

– Небезосновательно, – добавляет Мария.

Я искоса гляжу на часы. Мне пора ехать домой – приготовить что-нибудь на ужин, чтобы лечь пораньше и хорошенько выспаться.

– И что теперь? – спрашивает Мария.