Они должны умереть. Такова любовь. Нерешительный - Хантер Эван (Ивэн) - Страница 73

Пожалуй, нужно идти в полицию.

До чего же холодно в комнате…

И который сейчас может быть час?..

Он быстро подошел к стулу с одеждой, надел рубашку, (стегнул ее, заправил галстук под потертый воротничок, но завязывать его не стал, оставил концы свободно висеть. Надел плотный твидовый пиджак, потом, обхватив себя руками, похлопал по бокам, чтобы согреться. Подошел к окну, отодвинул пожелтевшую тюлевую штору и выглянул на улицу вниз, мимо вывески «Меблированные комнаты» двумя этажами ниже, пытаясь по количеству прохожих определить, который час.

Улица была пуста.

Он знал, что нужно идти в полицию, но не хотелось вваливаться туда в шесть утра. Ну, может быть, сейчас немного больше. Если бы было шесть, то было бы еще совсем темно, так ведь? На улице пусто только из-за этого собачьего холода, только и всего. Он бы не удивился, если бы уже было девять, а то и все десять часов. Он опустил штору, подошел к стенному шкафу и открыл его. Там стоял очень старый маленький чемоданчик. Это был чемодан его матери, он имел единственную желтозеленую наклейку, на которой сверху полукругом шли слова «Ниагарский водопад. Нью-Йорк», а под ними красовалось изображение водопада в синих и белых тонах. Мать ездила туда на свой медовый месяц. Это был ее единственный чемодан, и она каждый раз давала его, когда он ехал в город продавать свои деревянные изделия. Обычно это бывает три-четыре раза в год. В этом году он первый раз приехал сюда в феврале.

Он тотчас вспомнил, что завтра — Валентинов день.

Нужно будет послать матери поздравительную открытку-

Он достал из шкафа свое тяжелое зеленое пальто — то, которое обычно надевал в свои зимние поездки в город, — и отнес его на кровать. Потом подошел к комоду, сгреб с него мелочь и положил ее в правый карман брюк. Взял бумажник, заглянул в него и вынул деньги, которые получил вчера за привезенную деревянную посуду. Снова сосчитал деньги — как раз ровно сто двадцать два доллара. Снова уложил их в бумажник, гГЪдошел к кровати, взял пальто, надел его, помогая себе массивными плечами.

Он застегнул пальто и пошел обратно к раковине посмотреться в зеркало. Все было в порядке.

Ему не хотелось, чтобы в полиции его приняли за какого-то бродягу.

Интересно, где же тут полицейский участок?

Придется спрашивать у хозяйки, как там ее?..

Если она встала…

Да и есть хочется. Надо будет где-то позавтракать, прежде чем идти в полицию.

' Он подумал, не следует ли уложить в чемодан те вещи, что у него в комоде, это не к спеху. Да, пожалуй, он сделает это попозже. Но вот деньги-то, их надо отправить матери. Какая была уйма работы, чтобы заработать эти сто двадцать два доллара. И теперь надо будет растянуть их до апреля или даже мая, когда он снова поедет в город или брат поедет. Там будет, видно. Да, он уложит все вещи потом.

Он вышел из комнаты, запер за собой дверь и спустился по лестнице на второй этаж. Линолеум на ступеньках был старым и потертым, он заметил это еще два дня назад, когда снял эту комнату. Но он недаром ехал сюда через весь город. Он знал, что здесь будет гораздо дешевле, чем в гостинице. Так что тут нечего глядеть на дырявый линолеум, пес с ним. Была бы только постель нормальная, да никакой бы живности в ней не ползало — больше и желать нечего. Да и платил он только четыре доллара в сутки. Где еще дешевле найдешь? Это уж только ехать на Скид-роу и спать всю ночь с пьяной рванью.

Комнаты хозяйки были на первом этаже в конце холла. В холле приятно пахло чистотой. Он сам видел, когда приехал сюда во вторник, как хозяйка на коленях скребла и мыла. Он сразу почувствовал, что здесь чисто, и постели чистые, без клопов. Это очень важно, чтобы без клопов. Никогда не ложись в постель, где клопы, говаривала ему мама. Он, правда, никогда не понимал, как можно заранее определить это, пока туда не ляжешь. А потом уж — поздно, живьем съедят. Но он прикинул, что запах дезинфекции в коридоре — верный признак того, что у этой леди в доме чисто. Она, наверное, чем-то прыскает на пружины кровати — где обычно прячутся клопы. Его мама моет пружины зубной щеткой и нашатыркой. Зачем на- шатыркой, он не знает, но, наверное, она там все убивает, если что завелось. А иногда еще и опрыскивает чем-то, наверное, клопиным ядом. Она такая чистюля.

Хорошо бы знать, который час. Не хотелось бы поднимать хозяйку с постели, если в самом деле так рано.

Ну, да все равно нужно сказать, что сегодня он съезжает, и расплатиться. Он осторожно постучал в дверь.

— Кто там? — спросила она.

Хорошо. Она уже встала.

— Это я, — ответил он. — Мистер Брум.

— Минутку, мистер Брум, — ответила хозяйка. Он ждал, когда она подойдет к двери. Где-то на верхнем этаже спустили воду в туалете. Все слышно. Дверь открылась.

— Доброе утро, — поздоровался он.

— Доброе утро, мистер Брум, — ответила хозяйка. Доуэрти, вот как ее фамилия. Агнес Доуэрти, теперь он вспомнил.

— Надеюсь, я вас не разбудил, миссис Доуэрти? — спросил он.

— Нет, я как раз завтракаю, — ответила она. Это была маленькая худенькая женщина в вылинявшем халате с цветочками и с бигуди. Она напомнила ему мать. Та такая же маленькая. «Только не спрашивай, как это я ухитрилась родить такого коня, как ты», — всегда говорила она. Как подумаешь, в самом деле, странно. Такая маленькая…

— Что вам угодно, мистер Брум?

— Я сегодня уезжаю, вот я и подумал…

— Что, так скоро?

— Да знаете, все что надо, я сделал, и вот…

— А какие были у вас дела, мистер Брум? Да входите, выпейте кофе со мной.

— Но, мэм…

— Входите, входите! — голос у нее был живой и веселый. Очень приятная женщина.

— Спасибо, — сказал он. — Ну, это только потому, что мне надо рассчитаться с вами.

Он вошел, и она закрыла за ним дверь. И здесь, как и в холле, пахло чистотой, тот же самый сильный запах дезинфекции. Линолеум на кухне кое-где протерт до дыр, но даже доски в этих местах отскоблены добела. На кухонном столе чистая клеенка с узором из морских раковин.

— Садитесь, — сказала миссис Доуэрти. — Вы с чем кофе любите?

— Я пью черный, мэм, и три куска сахара. — Он фыркнул — Моя мама говорит, что я сладкоежка, весь в отца, /н погиб при крушении поезда, когда мне было только ем ь лет.

— О, как ужасно, — сказала миссис Доуэрти, ставя на стол чистую чашку и наливая в нее кофе до краев.

— Я почти не помню его.

— Вот сахар, — сказала она, придвигая ближе сахарницу. Она села напротив и взяла кусочек поджаренного хлеба, который уже надкусила перед его стуком в дверь. Она спохватилась и спросила — Я вам поджарю?

— Нет, мэм, спасибо.

— В самом деле?

— Ну…

— Ну, так я поджарю. — Она поднялась, подошла к < толу рядом с раковиной, достала ломоть хлеба из вощеного бумажного пакета и включила тостер. — А может выть, пару ломтиков?

Он пожал плечами, улыбнулся и сказал:

— Пожалуй, я и с двумя справлюсь.

— Хорошего аппетита стыдиться нечего, — сказала она и опустила в тостер еще ломоть хлеба. — Ну, так… Да, мы хотели рассказать мне, что вы делали в городе.

— Продавал свой товар, мэм.

— А какой?

— Ну, у нас деревообрабатывающая мастерская. Маленькая.

— У кого — у вас?

— У меня и брата.

— Где?

— В Кэри. Знаете?

— Пожалуй, нет.

— Маленький городок. Недалеко от Хаддлстона, это г* большой город.

— Ах, Хаддлстон, да… — сказала миссис Доуэрти.

— Туда ездят кататься на лыжах. Может быть, и ы ездили?

Миссис Доуэрти засмеялась.

— Нет, я не катаюсь на лыжах, — сказала она, отх- ’бнула кофе и тут же вскочила, услышав щелчок тостера. Она подала два куска поджаренного хлеба, пододвинула к нему масленку и баночку с апельсиновым джемом, снова села. Он намазал хлеб маслом. Она спросила — А что вы делаете в вашей мастерской, мистер Брум?

— Всякие деревянные поделки.

— Мебель?

— Ну, скорее другое. Конечно, мелочь — вроде скамеечек и приставных столиков — это мы делаем. Но основное — это салатницы, кухонные доски, деревянная посуда… Ну, знаете, такая всякая мелочь. Брат еще занимается резьбой по дереву.