Легавые. Ружье. Загадка Глухого - Хантер Эван (Ивэн) - Страница 70

— Да нет, он знает, как с этим справиться. Никогда <е говорит больше нескольких минут.

Уиллис спросил:

— Какого черта ему нужно?

— А кто его знает? — ответил Карелла и задумался о том, что сказал минуту назад: «В некотором смысле йы и есть старые приятели».

Он вдруг осознал, что перестал считать Глухого смертельным врагом, и теперь думал, что это произошло потому, что его жена Тедди была глухонемая. В их отношениях не было и намека на непонимание, ее глаза были ее ушами, а руки говорили. Пантомимой она могла обрушить крышу и успокоить его раздражение, просто прикрыв глаза. Глаза у нее — карие, почти такие же темные, как ее черные волосы. И она внимательно смотрела на него этими карими глазами, ловила движение его губ, следила за его руками, движущимися в алфавите глухонемых, которому она его научила и на котором он говорил бегло и со свойственной ему ясностью. Она была красива, пылка, отзывчива и умна, как дьявол. Да, она была глухонемая, но Карелла не считал это недостатком, он приравнивал эту ее особенность к черной кружевной бабочке, которую она вытатуировала на левом плече давным-давно, и обе эти странности были внешними признаками женщины, которую он любил.

Когда-то он ненавидел Глухого. Теперь это прошло. Когда-то Глухой держал в страхе его разум и нервы. Теперь и это прошло. Он почему-то был даже рад, что Глухой вернулся, но, в то же время, искренне желал, чтобы Глухой убрался подальше. Правда, все разрушала мысль, что он будет всякий раз убираться, чтобы потом обязательно вернуться. Все это было слишком запутанно. Карелла кивнул своим мыслям и подкатил к себе столик с пишущей машинкой.

От стола Уиллиса донеслось:

— Нам он не нужен вовсе. Особенно в эту пору, когда идет потепление.

Часы на стене участка показывали 10.51.

Со времени последнего звонка Глухого прошло полчаса. Он больше не звонил, и Карелла не чувствовал разочарования. Как бы в подтверждение мнения Уиллиса о том, что Глухой особенно не нужен во время потепления, в участке толпились полицейские, нарушители закона, потерпевшие — и все это в тихое приятное утро пятницы, когда солнце сияет в чистом голубом небе, а температура прочно уселась на отметке двадцать два градуса.

В теплой погоде было что-то, от чего преступления плодятся, как тараканы. Полицейским восемьдесят седьмого участка не слишком нравился так называемый «тихий сезон», тем не менее им было ясно, что зимой преступлений совершается меньше. В зимние месяцы голова болела у пожарных. Домовладельцы в трущобах не слишком славились щедростью и не поддерживали требуемую температуру в своих многоквартирных домах, не взирая на постановления Совета здравоохранения. Правда, квартиры в некоторых домах боковых улочек, отходящих от Калвер и Эйнсли-авеню были чуть теплее, но общей картины это не меняло. Жильцы, одолеваемые крысами и паршивой электропроводкой, отваливающейся штукатуркой и текущими трубами, частенько решали внести чуточку тепла в свою жизнь при помощи дешевых керосиновых горелок, которые были весьма огнеопасны. В любую из ночей на территории восемьдесят седьмого участка могло случиться больше пожаров, чем в любом другом районе города.

С другой стороны — пробитых голов было меньше. Страстям трудно разгореться, особенно если ты промерз до пятой точки. Но зима ушла из города, уже пришла весна, а с ней все соответствующие обряды, все земные радости и праздничная песнь бытия. Жизненные соки пришли в движение, и нигде они так не перехлестывали через край, как на территории восемьдесят седьмого — здесь жизнь и смерть частенько слишком переплетались и жизненные соки приобретали ярко-красный цвет.

У человека, висевшего на руке патрульного полицейского, в груди торчала стрела. Мясников из «Скорой помощи» уже вызвали, но пока полицейские растерянно смотрели на потерпевшего и явно не знали, что с ним делать. До этого у них на участке не было людей с торчащей из груди стрелой, наконечник которой в довершение всего вышел из спины.

— Зачем вы притащили его сюда? — яростным шепотом спрашивал Уиллис у патрульного.

— А что, по-вашему, я должен был сделать? Оставить его, чтобы он болтался по парку?

— Вот именно, это ты и должен был сделать, — шептал Уиллис. — Пусть о нем заботятся врачи. Этот парень может предъявить нам иск, знаешь ты это? За то, что вы притащили его сюда.

Патрульный задумался.

— А что, действительно может? — прошептал он и побледнел.

— Все в порядке, садитесь, — сказал Уиллис мужчина— Вы меня слышите? Садитесь.

— Я ранен, — сказал мужчина.

— Да-да, мы знаем. А сейчас сядьте. Будьте добры, присядьте! Что же, черт побери, с вами произошло?

— Меня ранили, — сказал мужчина.

— Кто это сделал?

— Не знаю. Неужели в городе появились индейцы?

— «Скорая» уже едет, — сказал Уиллис. — Садитесь!

— Я лучше постою.

— Почему?

— Когда сидишь, больше болит.

— Крови вы немного потеряли, — успокаивающе сказал Уиллис.

— Знаю. Но здорово болит. Вы вызвали «Скорую»?

— Я только что сказал вам, что вызвали.

— Сколько сейчас времени?

— Почти одиннадцать.

— Я прогуливался по парку, — сказал мужчина. — Потом почувствовал такую острую боль в груди, что решил, что у меня сердечный приступ. Глянул вниз, а во мне торчит стрела.

— Хорошо, садитесь, прошу вас, а то я нервничаю.

— «Скорая» едет?

— Едет, едет.

В другом конце комнаты в клетке для арестованных нервно ходила высокая блондинка в белой блузке и желто-коричневой юбке. Внезапно она шагнула к металлической решетке.

— Выпустите меня отсюда, я ничего не сделала!

— А патрульный говорит, что ты много чего сделала, — ответил ей Карелла. — Ты бритвой изрезала своему парню все лицо и шею.

— Он это заслужил! — выкрикнула девушка. — Выпустите меня!

— Мы тебя арестовали за физическое насилие первой степени, — успокоил ее Карелла. — Как только поостынешь, я сниму у тебя отпечатки пальцев.

— Я вообще не поостыну.

— Ну, времени у нас сколько угодно. >

— Знаете, что я сделаю?

— Ты успокоишься, а потом мы снимем отпечатки пальцев. А потом, если ты хоть что-нибудь соображаешь, ты начнешь молиться, чтобы твой парень выжил.

— Надеюсь, он умрет. Выпустите меня отсюда!

— Никто тебя не выпустит! Прекрати орать, у меня уже уши болят.

— Сейчас я порву свою одежду и заявлю, что вы пытались меня изнасиловать.

— Валяй, а мы полюбуемся.

— Вы думаете, я шучу?

— Хел, Хел, здесь девушка собирается раздеваться!

— Пускай себе раздевается.

— …вашу мать, — сказала девушка.

— Красиво сказано, — заметил Карелла.

— Вы думаете, я этого не сделаю?

— Да делай, кого это трогает, — сказал Карелла и отвернулся от клетки, чтобы подойти к полицейскому, стоявшему позади двух подростков, прикованных наручниками друг к другу и к тяжелой деревянной ножке стола для снятия отпечатков пальцев.

— Ну, что мы здесь имеем? — спросил Карелла у патрульного.

— Въехали на кадиллаке в окно овощной лавки на Стеме. Оба обкуренные, — сказал полицейский. — «Кадди» два дня назад угнали в Саут Сайде. Он значится в списках угнанных машин.

— Сними блузку, душенька! — заорал вдруг один из парней через комнату. — Покажи нам свои сиськи!

— А мы скажем, что они прыгали на тебя! — крикнул второй, хихикая. — Валяй, детка!

— Кто-нибудь ранен? — спросил Карелла.

— Кроме владельца, никто не пострадал, а он, между прочим, сидел за кассой.

— Что на это скажете? — обратился Карелла к парням.

— Что скажем насчет чего? — спросил первый парень.

У него были длинные кучерявые черные волосы и густая черная борода. Парень был в джинсах и открытой спортивной рубашке, поверх которой была надета кори>£ невая ветровка. Он не отрываясь смотрел на клетку, в которой девушка опять начала метаться.

— Вы въехали на машине в витрину?

— На какой машине? — спросил парень.

— Голубой «кадди», который в среду ночью угнали от дома 1604 по Стюарт Плейс, — сказал патрульный.