Совок 5 (СИ) - Агарев Вадим - Страница 21

Проследив за моими манипуляциями с пустой стеклотарой и будто бы не слыша моего спича, чекист встал и принес из холодильника початую бутылку "Посольской". Поставив ее передо мной на стол, он уселся и снова принялся разыгрывать безучастность. Однако, школа! Быстро взял себя в руки товарищ генерал. Даром, что в шерстяных носках, а иногда ещё и в калошах! Для того и к холодильнику отходил, наверное. Чтобы невозмутимостью лицо подретушировать.

Решив истолковать позитивное изменение натюрморта на столе, как приглашение к продолжению банкета, я снова разлил по полтиннику в те же чашки.

— Я знаком с материалами того дела по вашему мясокомбинату, — Дубровин задумчиво крутил в руке черепушку с водкой, — Там есть всё, всё, кроме убийц Сонюшки, — он влил в себя напиток и опять вытер губы рукой. Машинально.

Если он в этих мелочах перестал себя контролировать, значит, какая-то искренность в его поведении все же присутствует. Если, конечно, он таким образом не пытается меня в этом убедить. С другой стороны, кто я такой, чтобы ему играть со мной в такие игрушки. Он немецкую контрразведку за нос водил, и в госбезопасности все послевоенные годы тоже не сидел сиднем, раз до генерала дослужился. А кто я?! Я для него всего лишь сопливый летёха из провинциального райотдела. Нет, не играет он сейчас! Нужды просто в этом не видит.

— Померли они. Все трое померли! — я подумал и все же налил еще по столько же в чашки из бутылки.

— Не ври! Нет там в деле ничего про еще чьи-то смерти! — настойчиво давил на меня комитетчик Дубровин, — Я внимательно смотрел!

С учетом смертельной восемьдесят восьмой, три жмура из числа бандитов, убивших Софью, для меня уже были малосущественным дополнительным обременением. Тем более, что я совершенно точно видел, как болезненно переживает ее смерть мой лампасный собутыльник.

— В деле нет, а по факту есть! — я выпил водку и закусил пятаком подсохшей колбасы с тарелки. — Казнил я их! А золото это, — кивнул я в сторону лестницы на второй этаж, — Золото это я у их старшего забрал.

— Как вывозить собираетесь? — морщась и массируя левую сторону груди, задал очередной нехороший вопрос Дубровин.

Отвечать я не стал. Демонстративно откинувшись на спинку стула, повернулся к сидящей сбоку собаке и положил ей ладонь на холку. Хозяин пса на этот раз смолчал.

— Ведь вы попадетесь на таможенном посту! Думаешь, там идиоты?! — генерал достал из нагрудного кармана рубашки белый цилиндрик и сыпанул из него на ладонь две или три мелких белых таблетки, которые тут же засунул себе под язык.

Я дождался, когда он откроет глаза и вновь придвинется к столу.

— Дорогой Ильич пересечет границу тем же способом, каким и въехал сюда в семнадцатом! — глядя уже в не очень злые глаза генерала, сообщил я, — Как приехал под пломбой, так и уедет под ней же. Только тогда была пломба немецкая, а теперь советская. Вы же сами видели, что ящик со всех сторон проволокой опутан и опломбирован. У меня и документы на него все есть!

— Какие документы? — оживился генерал и, забыв про нитроглицериновые горошины под языком, залпом намахнул водку.

Я встал и пошел на второй этаж потрошить сумку Паны. Найдя нужные бумажки, спустился вниз и протянул их Дубровину. Он впился в них глазами. С документами генерал знакомился долго и очень внимательно, иногда, не по одному разу возвращаясь к уже просмотренным страницам.

— Всё это хорошо, но что ты с весом делать будешь? — поднял на меня глаза дотошный сердечник, — На весе ты и попадёшься! И Пана с Лёвой вместе с тобой загремят! На южное побережье моря Лаптевых они поедут, а не в Израиль! — он налил себе водки, потом вспомнил обо мне и набулькал мне тоже.

— Какая же Панка дура! — выпив, покачал головой Дубровин, — В такую авантюру влезла и ничего мне не сказала! — лубянский генерал с непреодолимой тоской раскачивался, как раввин, вдруг бесповоротно и сразу забывший всю пятикнижную Тору, — Вас же всех троих в Лефортово прямо из Шереметьево отвезут! И Лёву, с его диагнозом, жалеть тоже никто не будет, уж ты мне поверь! Ну ты-то понятно, пацан! Наглый и глупый, но эти взрослые придурки! Профессора, твою бога мать! Они-то о чем думали, когда в это дерьмо влезали?! — с вопросительной растерянностью посмотрел на меня уже совсем не грозный домовладелец.

— Лев Борисович не в курсе дороговизны Ленина, — уточнил я непричастность к расстрельной статье профессора Лишневского, — А, что касаемо Паны Борисовны, так ведь она, как может, так и спасает своего единственного родного человека от смерти! Что не так-то, товарищ генерал? Она и с вами о себе не думала, когда от немчуры вас на себе тащила! Что опять не так?!

Григорий Кузьмич удивленно уставился на меня, словно впервые увидел за своим столом. Теперь передо мной был не генерал с Лубянки, на котором нереально было бы найти квадратный миллиметр, чтобы поставить пробу. Напротив сидел обычный пожилой мужик, находящийся, если не в смятении чувств, то уж точно, в немалой недоумённости.

— Товарищ генерал, а вы по какому направлению работаете? — сделав до невозможности наивные глаза, теперь уже я задал неприличный вопрос старожилу Лубянки, — Это, если не секрет, конечно! — добросердечно воззрился я в должника Паны, — Или мы с вами по разные стороны баррикады?

— ПГУ, — неохотно буркнул мой визави, — Это.. — начал пояснять он.

— Я в курсе, — в нарушение всех норм субординации, перебил я генерала, — Первое главное управление, это служба внешней разведки, — удовлетворённо кивнул я, — Отлично! Значит, вам приходилось осуществлять оперативное сопровождение мероприятий сотрудников международному отделу ЦК КПСС? Когда те перевозили валюту и ценности зарубежным коммунистическим партиям?

Теперь уже товарищ Дубровин выпучил на меня глаза, подобно несчастной роженице, выдавливающей из себя шестого подряд младенца.

— Откуда..? Ты откуда про это..? — сбивчиво и невнятно заблажил Дубровин.

Григорий Кузьмич настолько забеспокоился и разладился, что еще несколько секунд назад, спокойно сидевший за моей спиной пёс, уловив неладное, происходящее с хозяином, сначала зарычал, а потом громко бухнул мне в правый бок тремя гавками.

— Фу! Чар, фу! — не дал меня на растерзание своему зверю гэбэшный генерал.

— Ты чего тут чушь всякую мелешь, лейтенант?! — дернув кадыком без алкогольного повода, — начал увещевать меня старший по званию, — Сергей, я очень тебя прошу! Ты рот закрой и больше никогда на эту тему его не открывай! Ты меня понял?!

За всё время нашего знакомства Дубровин впервые назвал меня по имени. Хорошо это или плохо, я пока не понимал. Но то, что наши отношения стали ближе и даже родственнее, это факт. Полдела сделано. Всё, как обычно. За одним малым исключением. Генералов госбезопасности вербовать мне еще не приходилось. Лидеров ОПГ и даже ОПС, да, было такое подело, вербовал. И законников в "шурики" удавалось привлекать. А гэбэшников Центрального аппарата как-то не случалось. Может, оно и к лучшему. Н-да...

— Григорий Кузьмич! — лёг я грудью на столешницу и, не скупясь, наполнил чашки, — Ну чего вы боитесь? Я же ничего, выходящего из ряда вон, вам не предлагаю! Просто постоите от таможенного поста неподалёку и всё! — улещал я как девушку героя, победившего фашизм и оставшегося в живых благодаря счастливой случайности.

Случайности по имени Пана. Отчаянной и смелой до безрассудства девчонки. Которая, наверняка, не была крупнее себя нынешней. Но как-то дотащила этого лося в подвал. И даже сумела его там спрятать. Всё-таки, прав Маркс, бытие и впрямь, определяет сознание. Когда, еще далеко не генерал Дубровин, с простреленными ногами гнал от себя Пану, приказывая ей уходить, то он был готов умереть. А теперь, сидя в штанах с лампасами, да будучи уже генералом, да имея доступ в первую секцию Гастронома №1, он отчего-то робеет.

Корпоративная гэбэшная честь? Так ведь он лучше меня знает, сколько добра попусту и безвозвратно утекает из страны на поддержание людоедских и напрочь фейковых режимов в пику проклятому империализму. Знает и активно этому потворствует. Причем, не за страх и не за совесть, а потому что такая сейчас линия партии.