Маленькие женщины, или Детство четырех сестер - Олкотт Луиза Мэй - Страница 19

При слове «цукаты» он вспыхнул, как порох; желтое лицо его побагровело, и он с такой силой стукнул кулаком по столу, что Дженни поспешила убраться на свое место.

«Милостивые государыни, — начал он, — прошу вашего внимания».

При этом торжественном восклицании наполнявшее класс жужжанье мгновенно смолкло и пятьдесят пар черных, голубых, серых и карих глаз подобострастно устремились на гневное лицо педагога.

— Мисс Марч, — начал он, — пожалуйте сюда.

Эмми поднялась с места, стараясь сохранять наружное спокойствие, но сердце ее стучало от страха, потому что на совести ее лежали тяжелым бременем засахаренные лимоны.

— Захватите с собою цукаты из вашего пюпитра, — послышалось неожиданное приказание, приковавшее Эмми к полу.

— Не бери всех, — шепнула ее соседка, отличавшаяся предусмотрительностью.

Эмми торопливо вытряхнула из свертка с полдюжины ломтиков, а остальные подала мистеру Девису, с тайной надеждой, что от их чудного аромата смягчится даже его суровое сердце. Но, к довершению несчастья, мистер Девис терпеть не мог лимонного запаха, и неприятное ощущение еще более раздражило его.

— Все ли здесь? — спросил он.

— Почти все, — пробормотала Эмми.

— Подайте остальное.

Эмми, бросив отчаянный взгляд на свою соседку, исполнила и это приказание.

— Вы совершенно уверены, что там не осталось более ничего?

— Ничего, не осталось, сэр.

— Хорошо, теперь берите по два ломтя и бросайте эту мерзость за окно.

Единодушный вздох — почти стон — послышался на всех скамьях, когда девочки потеряли последнюю надежду спасти хотя часть любимого лакомства. Эмми, раскрасневшись от стыда и досады, двенадцать раз переходила от стола к окну, и в ту минуту, когда она выпустила из рук последнюю осужденную пару ломтиков, которая показалась ей особенно сочной и вкусной, с улицы раздался радостный крик, переполнивший чашу огорчения: крик этот показывал, что угощение досталось их заклятым врагам, уличным мальчишкам. Это было уже слишком! Девочки устремили на неумолимого Девиса негодующий взгляд, и одна из них, страстная охотница до цукат, даже разрыдалась. Но наказание еще не кончилось. Когда Эмми, совершив последнее путешествие от стола к окну, возвратилась на свое место, мистер Девис, после зловещего «гм!», внушительно сказал:

— Милостивые государыни! Вы помните, конечно, что я говорил вам неделю тому назад. Я не могу допустить, чтоб меня ослушивались. Я никогда не отступаю от моего слова. Мисс Марч, протяните вашу руку.

Эмми вздрогнула и спрятала за спину обе руки. Она обратила на учителя умоляющий взгляд, который был красноречивее всяких слов, и так как она была любимицею Девиса, то, быть может, сердце его и смягчилось бы и он отступил бы на этот раз от своего слова. Но, на беду Эмми, одна из девочек выразила свое негодование громким ропотом, который окончательно рассердил старого учителя. В ответ на немую просьбу Эмми он грубо закричал:

— Протяните вашу руку, мисс Марч!

Эмми была слишком горда, чтобы плакать и просить пощады; она стиснула зубы, с вызывающим жестом откинула голову назад и, не моргнув, выдержала несколько звонких ударов линейкой по маленькой ладони. Все это было делом одной минуты, и нельзя сказать, чтобы удары были сильны; но для Эмми это было все равно; она знала только, что ее ударили, в первый раз в жизни ударили; в глазах ее выразилась такая глубокая обида, как если б ей дали пощечину.

— Встаньте теперь у доски и стойте там до окончания класса, — скомандовал мистер Девис, решившийся выдержать строгость до конца.

Это было уже слишком! Эмми не знала, куда спрятаться от устремленных на нее глаз, а тут ее выставляли еще на позорище перед всем классом! У нее подкашивались ноги; слезы душили ее, но горькое чувство обиды и мысль о торжестве Дженни Сноу придали ей твердость. Заняв позорное место, она обернулась лицом к камину, чтоб никто не видел её, и стояла такая неподвижная и бледная, что девочки не могли учиться, видя перед собою эту маленькую фигуру, исполненную немого отчаяния.

Самолюбивая и гордая Эмми никогда не забыла стыда, который она испытала в эту четверть часа. Что другим девочкам показалось бы, может быть, самым обыкновенным случаем, то для Эмми было тяжелым уроком, потому что в продолжение всей своей двенадцатилетней жизни она не слыхала у себя дома ни одного бранного слова и ей никто не наносил еще такой обиды, какую нанес старый учитель. Мысль «что скажут дома?» не давала ей покоя и заставляла ее забывать и горевшую от ударов руку, и горькое чувство оскорбления.

Пятнадцать минут показались ей целым часом, наконец раздался звонок и пытка Эмми кончилась.

— Теперь вы можете уйти, мисс Марч, — сказал мистер Девис, который сам был заметно смущен. Он долго потом не мог забыть укоризненного взгляда, который бросила на него, уходя, его обиженная фаворитка. Она ни с кем не простилась и прямо прошла в переднюю, где торопливо собрала свои вещи, чтоб уйти из школы «навсегда», как она решила про себя в порыве негодования.

Придя домой в сильном волнении, Эмми рассказала о случившемся. Сестры вполне разделили ее чувства и целый вечер толковали о «низком поступке» Девиса. Миссис Марч молчала, но казалась расстроенной и с нежностью утешала дочь. Мегги смачивала пострадавшую руку глицерином и слезами; Бетси сознавалась, что даже ее возлюбленные котята не могут утешить после такой обиды; Джо, пылая гневом, кричала, что Девиса надо немедленно посадить в тюрьму, а старая Анна с таким ожесточением толкла сухари для пудинга, как будто в ступе лежал сам «негодяй» Девис.

Патетический уход Эмми был замечен только ее ближайшими соседками; но что не ускользнуло от внимания проницательных девочек, так это то, что мистер Девис сделался необыкновенно кроток и как-то особенно рассеян. Перед окончанием классов в школу пришла Джо — и с мрачным видом вручила этому джентльмену записку от своей матери, а потом, собрав оставшиеся пожитки Эмми, вышла в переднюю и тщательно отерла ноги о половик, как бы желая отряхнуть с них школьную пыль.

— Ты не будешь более ходить в школу, но ты должна учиться понемногу каждый день, вместе с Бетси, — говорила в тот вечер миссис Марч своей дочери. — Я вообще не одобряю телесных наказаний. Мне не нравится также и метод преподавания мистера Девиса, да и от подруг твоих ты вряд ли могла научиться чему-нибудь хорошему. Но прежде чем поместить тебя куда-нибудь в другое место, я должна посоветоваться с твоим отцом.

— Как я рада, мама, что не буду больше ходить в эту школу! Я желала бы, чтобы всех девочек разобрали оттуда и чтоб этот злой Девис должен был совсем закрыть ее. Не могу вспомнить без сожаления об этих чудесных цукатах! — со вздохом прибавила она.

— А я так совсем не жалею о том, что их у тебя отняли, — строго заметила миссис Марч, к великому огорчению Эмми, рассчитывавшей на полное участие к ее горю.

— Неужели ты рада мама, что меня осрамили перед всем классом? — вскричала Эмми.

— Этому я, конечно, не рада; я не прибегла бы к таким крутым мерам; но, признаюсь, я не уверена в том, что на тебя лучше подействовали бы мягкие меры. Ты начинаешь уже слишком много думать о себе, душа моя; пора исправиться от этого. Ты добрая девочка, и у тебя много хороших качеств, но ты не должна стараться выставлять их, потому что хвастовство все портит. Будь поскромнее, если хочешь, чтобы другие тебя ценили.

— Да, я знаю один такой пример, — вмешался Лори, игравший в шахматы с Джо. — Я знавал одну девочку, у которой была замечательная способность к музыке. Но она и не подозревала этого; ей и в голову не приходило, какие хорошенькие штучки она импровизировала, когда думала, что ее никто не слушает, и если б кто-нибудь сказал ей об этом, то она приняла бы это за насмешку.

— Как бы мне хотелось познакомиться с этой девочкой, может быть, она помогла бы мне, ведь я такая бестолковая! — сказала Бетси, внимательно слушавшая речь Лори.

— Да она и без того во всем вам помогает, — ответил Лори с таким плутовским взглядом, что Бетси поняла его намек — и, вспыхнув от неожиданного комплимента, уткнула в подушку дивана свое закрасневшееся лицо.