Самый яркий свет (СИ) - Березняк Андрей - Страница 27

У дома мы отрепетировали все этапы инструктажа, оба телохранителя остались довольны: я сидела мышкой, пока мне не позволили выйти, семенила между мощных торсов служивых, терпеливо ждала, пока проверят лестницу за дверьми. Танька ойкнула, увидев мое сопровождение, и насторожилась, когда оба дюжих молодца прошлись по комнатам, заглядывая во все щели. Я кивнула ей: мол, все покойно, но служанка принялась следить, чтобы незнакомцы не утащили столовое серебро. Тимофей ухмылялся в усы, его товарищ будто и не обращал внимание на суетящуюся девку.

— Досифей…

— Дыня я, сударыня, — поправил меня полицейский. — Жуть как не люблю это имя, язык сломать можно.

— Хорошо… Дыня, может, вам здесь разместиться?

— Не положено. И неправильно.

Больше объяснять не стал. Задумчиво осмотрел душ, простучал стену в кухне, которая отделяла ее от соседней квартиры во флигеле. Ну да, там частично штукатурка по дранке, при желании можно прорубиться и топором. Однако на прочность отделки сие не влияло, так как отец, задумавший приобрести тут квартиру в тот момент, когда строительство только начиналось, уговорил Корнилия Евтихеевича, выкупившего участок у советника Дворцовой канцелярии Назарова, воспользоваться одним новшеством. Уже тогда мастерские Болкошиных начали проект по построению паровоза, для чего понадобились колесопроводы, отлитые на чугунолитейном заводе на Петергофской дороге. Папа и предложил Мижуеву уложить вместо привычных деревянных балок, больше напоминающих бревна, стальные — высотой в пять вершков. Купцу предложение пришлось по душе, сговорились они быстро: мы получали значительный лаж в цене апартаментов, а Корнилий Евтихеевич мог хвастаться, что теперь никакой рояль от соседей сверху не прогнет и уж точно не проломит жильцам потолок.

Когда Тимофей и Дыня вышли, Таньку совсем скрючило от злости.

— Даже по жопе не хлопнул никто! — возмутилась она.

— А если бы хлопнул?

— Я бы ему по морде этим! — взбешенная горничная взмахнула мокрой тряпкой.

— Ты уж определись, Танюша! — рассмеялась я и потребовала приготовить воды для омовения.

Вновь задумалась о собственной ванне, но опять вспомнила, сколько маеты с ее наполнением и удержанием тепла. Когда-то у нас она была — настоящая, чугунная, на литых ножка в форме львиных лап. И каждый раз служанки для ее приготовки носились как ошпаренные. В конце концов, папенька плюнул и продал это произведение искусства, установив тот самый душ, заказанный в Англии.

На ужин Таня расстаралась жареной картошкой, говядиной в винном соусе и нарезкой из свежих овощей, которые, опять же, еще папа завещал потреблять в обязательном порядке для лучшего пищеварения. В доме царила атмосфера умиротворения, но ближе к чаю события минувшего дня вдруг дали о себе знать: меня начало лихорадить, на глаза навернулись слезы. Горничная встрепенулась, но сперва подумала об одном гусаре, который мог обидеть ее барышню. Я захлебывалась в рыданиях, но вкратце рассказала Таньке о том, что сегодня произошло. Ей можно было доверить многое, вот уж в ком можно быть спокойной, так это в моей служанке, которая скорее на себя руки наложит, чем предаст.

Новость о покушении на Государя вызвала тревожный «ох!», смерть майора Крещицкого сочувственный «ах!», а вот дарование титула графини восторженное «Господи Иисусе!» и требование немедленно отметить это сливовой наливочкой, которая полезна и для успокоения нервов.

Так под звон маленьких фужеров нас и застал стук в дверь. Татьяна пошла открывать, бормоча, что сначала вызнает, кто там приперся к ночи, и только потом прикоснется к замку.

Обратно вернулась в сопровождении Марго.

Маргарита Аммосова. Танька ее терпеть не могла, называя шалавой и лабутой[3], но сейчас светилась радостью, что сердечная моя подруга внезапно решила нас навестить. Марго об отношении к себе моей служанки прекрасно была осведомлена, и этот факт веселил ее безмерно. Ни разу не отказывала она себе в удовольствии поддеть Танюшу, отчего та злилась еще больше, тем паче смеша уже нас обеих.

— Танька, налей и мне сливовочки. Только не плюй туда! Что празднуем?

— Графиню мне да-а-ли! — вновь разревелась я.

— Ну-ка, давай рассказывай.

Конфидентка — она на то и конфидентка, чтобы доверять ей самые сокровенные тайны, однако есть вещи, которые даже самым родным ушам не расскажешь. Да, Танька тут не в счет, но и держать все в себе было бы уже невозможно. Марго многое знала и обо мне, и о моей службе, но подробностями делиться не следовало. Впрочем, и того, что она услышала, было достаточно, чтобы Аммосова задумалась. В такие моменты она была необычайно красива: яркая шатенка с умопомрачительно зелеными глазами. Лицо чуть узковато, но тонкие губы и прямой нос придавали ему совершенную законченность.

Еще Марго можно и нужно называть умной. Президент Императорской медико-хирургической академии[4] Яков Васильевич Виллие сделал ее своей помощницей совсем не за ангельский лик. Он не был освещенным, но пытался выстроить некую систему вокруг таланта Аммосовой. Марго озаряла, Виллие наблюдал и делал выводы, силился понять, как можно добиться того же результата без Света.

Маргарита же крутилась в обществе высокородных пациентов, порой получала приглашения на светские рауты высшего порядка, но туда ее звали не так часто, ибо репутация взбалмошной лекарки была моветон даже для аристократки-манихейки. Зато в частном порядке ее услуги заказывали персоны такого полета, что без подзорной трубы в небе их и не разглядишь. Врачебную тайну Аммосова блюла строго, даже иллюзии слухов после ее посещений не появлялись, следствием чего порой высшие чиновники Империи порой разбалтывали ей секреты, за разглашение которых и князь мог бы поехать на каторгу.

— Что-то тут нечисто, — задумчиво сказала подруга. Присутствие Таньки ее никак не смутило. — Чувствуется система.

Ага, любимое словечко Виллие.

— Нападение, покушение на Императора… И вертится что-то в голове. Нет, не ухватить. Жаль, что ты не можешь.

Да, еще одна сторона таланта Аммосовой — полная невосприимчивость к озарению ментального характера. Поэтому я не могла пустить в ход свой Свет на нее, это вызвало бы исключительно сильнейшую мигрень для нас обеих.

Сплин вновь захватил душу, ответы мои стали односложными, Танька что-то пробовала щебетать — отвлеченное, Марго молчала, в мне становилось все пакостнее. В конце концов подруга вытянула меня из-за стола, и тут наливка показала себя во всей красе: ноги, оказывается, совсем не хотели держать вверенное им тело. И ведь выпила совсем чуточку, но нервное напряжение взяло свое. Вдвоем пьяненькую графиню довели до спальни, я будто на какое-то время потеряла нить событий, а очнулась, когда Маргарита уже яростно целовала мою грудь.

— Мара, не сейчас, — я слабо попыталась протестовать, но понимала, что конфидентка уже не остановится.

— Я лучше знаю, что делать, — хрипло ответила та и жестко раздвинула мои бедра.

Между ними было уже мокро. Наши любовные встречи были редки, и почти всегда их инициатором выступала Марго. Только в первый раз первый шаг был сделан мной. Почти десять лет назад, когда я увидела красивую девочку моего возраста на одном из приемов, мой живот скрутило судорогой от мысли, что наши тела могут сплестись в объятиях. Сгорала от стыда, мялась, решалась, но все же шепнула в изящное ушко, украшенное бриллиантовой сережкой, коряво завуалированные срамные слова. И той же ночью мы, еще невинные, познавали наши тела. Сначала стесняясь, а потом едва не разгромив спальню в доме Аммосовых на Мойке.

Наутро, во время совместной молитвы Свет и открыл нам наши таланты.

И сейчас я отдалась Маргарите, ловя успокоение с каждым ее движением, вздохом, поцелуем. Вспышка, пытаюсь ответить, но она едва не пощечиной отказывает в этом желании, снова овладевает мной. Ее пальцы в моем лоне, губы на губах, на сосках, Марго рычит от возбуждения, а я только всхлипываю, уже не от горя — от страсти. В трепыхании свечей безумно пляшут тени, летняя ночь уже сменила сумерки, и августовская прохлада потихоньку выстуживает спальню, но сейчас от наших тел исходит страшный жар.